Пятница выдалась адской. Мы с Дашей вымотались на работе как собаки, но деваться было некуда — на даче ждали неотложные дела. Выехали в пробках, добрались затемно. Всю ночь колотил дождь, а с утра солнце выжгло всю влагу, превратив землю в грязное месиво. Но мы были полны решимости.
Весь день вкалывали без продыху. Я косил траву, которая успела вырасти по пояс, рубил разросшийся малинник. Спина гудела огненным шаром. Даша пропалывала грядки, её руки по локоть были в земле, а на лбу выступили капельки пота, которые она смахивала тыльной стороной перчатки.
— Хоть бы в субботу ничего не делать, — мечтательно сказала она, выпрямляясь и с трудом разгибая спину. — Просто валяться в шезлонге и смотреть в небо. Читать книжку. Хоть один день, как у нормальных людей.
— Договорились, — я обещал ей это уже в сотый раз, и в сотый раз у нас не получалось. — Завтра — чисто релакс. Никаких дел.
Мы закончили уже под вечер, еле живые, но довольные. Участок сиял чистотой. Мы сгребли последнюю охапку сорняков, отправили их в костер. Запах дыма и свежескошенной травы — лучший аромат в мире. Приняли душ, поужинали на веранде в приятной тишине, слушая, как трещит сучок в костре. Легли спать с мыслью, что завтра — наш день.
Утро действительно началось идеально. Я проснулся от пения птиц, а не от будильника. Солнце ласково пробивалось сквозь щели ставен. Даша уже хлопотала на кухне, пахло свежим кофе и чем-то вкусным.
— С добрым утром, красавица, — я обнял её за талию.
— Привет, — она улыбнулась. — Вышла посмотреть на наши труды — красота. Кофе на веранде?
Мы только-только расставили чашки, собираясь насладиться тишиной и покоем, как её разрезал нахальный автомобильный гудок под самыми воротами. Резкий, требовательный. У меня ёкнуло внутри. Я узнал этот звук.
Из машины, припаркованной как попало, перекрыв проезд, посыпалась орава. Первой выпорхнула моя сестра Светка в огромной соломенной шляпе и с чемоданом косметики. Затем её муж Егор, неся на плече мангал и здоровенный пакет с углём. И двое их детей, которые сразу с визгом помчались к грядке с клубникой.
— Так, быстро расчехляемся, гости приехали! — прокричала Светка, проходя калиткой как хозяйка. — О, кофе! Мне как раз, с дороги помёрзла, кондиционер дул.
Она запросто устроилась в самом лучшем шезлонге, который Даша только что застелила свежим покрывалом.
Егор с грохотом бросил мангал посреди выкошенного газона.
— Брат, давай шашлык мариновай, а то мы с дороги, зверски есть хочется. Мясо в багажнике, бери. Что-то трава у тебя сыровата, надо было лучше готовиться, знал же, что мы нагрянем.
Я видел, как у Даши задрожали пальцы. Она поставила свою чашку на стол и тихо, но очень чётко сказала:
— Свет, мы же вкалывали тут всю пятницу до ночи. Мы хотели сегодня просто отдохнуть. Дайте хоть один день прийти в себя.
Светка сделала глоток моего кофе, поморщилась и отставила чашку.
— Ну вот, отдохнёте с нами, веселее же! Какая разница, где лежать? А ты, Даш, не ной, лучше за маринад берись, у тебя это лучше всего получается. И клубнички нам сорви, детки хотят.
В этот момент её младший, проходя мимо, вытер свои грязные кроссовки о только что выбеленную тумбочку у входа в дом, оставив на ослепительной белизне чёрные полосы.
Я посмотрел на лицо жены. На её глаза, в которых плескалась усталость, обида и полное бессилие. И впервые за много лет я подумал абсолютно чётко, без тени сомнения: «С меня хватит».
Светка тем временем распаковала свою гигантскую сумку, достав оттуда не еду, а пляжные полотенца, крем для загара и колонку. Через минуту тяжёлый бит заполонил собой утреннюю тишину, распугав всех птиц. Дети, подхваченные ритмом, стали ещё громче носиться по участку.
— Вырубай, — не выдержал я. — В семь утра соседи поубивают.
— Пущай порадуются за нас! — крикнула в ответ Светка, притоптывая в такт. — Собери им корзиночку с своей клубнички, и все дела!
Даша, стиснув зубы, молча пошла на кухню. Я последовал за ней, чтобы принести мясо из багажника.
Оно оказалось не маринованным, а просто куском говядины, завёрнутым в пакет. Его пришлось срочно нарезать и готовить маринад.
Пока мы с женой возились на кухне, наша «гостья» устроила фотосессию в шезлонге, периодически покрикивая на детей:
— Кирилл, не лезь в грязь, новые шорты! Маш, иди тёте Даше помоги ягодку собирать!
Но Маша не собиралась никому помогать. Она подошла к качелям, которые я на прошлых выходных покрасил свежей ярко-синей краской, и стала раскачивать их что есть мочи, так что цепь гремела и скрипела.
— Папа, смотри, как я могу! — закричал Кирилл и прыгнул на качели на ходу. Деревянное сиденье с треском прогнулось, и мальчишка, спрыгнув, скривился.
— Какие-то кривые и старые качели. Мам, купи нам на дачу новые, нормальные!
Светка, не отрываясь от селфи, бросила через плечо:
— Братец, а он прав. Пора бы уже обновить хозяйство, не стыдно людям глаза мозолить? Детям же негде играть.
У меня в глазах потемнело. Я вышел на веранду.
— Света, эти «кривые» качели я делал своими руками, когда твоим ещё и в проекте не было. И они ещё десять лет простоят, если их не ломать специально.
— Ой, какой нежный, — фыркнула она. — Нашёл из-за чего переживать. Дрова есть? Мужики, займитесь уже мангалом, я есть хочу!
Егор, который всё это время сидел, уткнувшись в телефон, лениво поднял голову.
— Ага, брат, пошли дрова колоть. Ты же мастер на все руки, покажешь, как правильно.
Мы кололи дрова в гробовом молчании. Я — потому что был готов взорваться, он — потому что просто не хотел этим заниматься. После третьего полена он «устал» и снова ушёл в телефон.
К одиннадцати всё было готово. Шашлык жарился, стол накрыт. Мы сели. Первый кусок мяса Светка, недолго думая, положила себе в тарелку.
— Ну что, давайте пробовать ваше творение, — сказала она, словно мы были нанятыми поварами. — Ой, а что это такое жёсткое? И жилы какие-то попались. Ты, наверное, не тот кусок купил, надо было у меня спросить, я разбираюсь.
Егор с набитым ртом буркнул:
— Да нормально мясо. Вино только кислятина. Ты что, в том же ларьке у станции брал? Надо было в городе взять, я бы тебе подсказал.
Даша, бледная, сидела, отодвигая еду по тарелке. Она встала и начала молча собирать пустые салатницы.
— Ой, Даш, не торопись, — сказала Светка, разваливаясь в кресле. — Мы ещё посидим, отдохнём. Собери всё сначала, а то неудобно.
Тут моя жена не выдержала. Она не кричала, её голос был тихим и очень усталым:
— Света, вам бы не критиковать, а помочь хотя бы убрать со стола. Мы готовили, а вы только ели.
Наступила секундная пауза. Затем Светка фыркнула, а потом засмеялась.
— Мы же гости! Гостей надо обслуживать! Это же святое. Ты что, не знала? Садись, садись, не кипишуй.
Я посмотрел на своего сына. Он всё это время молча сидел в стороне. А теперь встал и начал без всяких просьб спокойно и методично собирать грязную посуду, отодвигать стулья, относить тарелки в дом. Его лицо было абсолютно непроницаемым, каменным. Но я видел, как напряжена его шея и как белы его костяшки на пальцах, сжимающих стопку тарелок.
Он посмотрел на свою тётку, на её самодовольную, сытую улыбку, на её мужа, снова уткнувшегося в экран, на детей, вытиравших жирные руки о скатерть. И в его взгляде было столько холодной, немой ненависти, что мне стало по-настоящему страшно.
После завтрака гости разбрелись по своим делам. Светка, намазавшись кремом, устроилась загорать, Егор прилёг в гамаке, укрыв лицо шляпой, и почти сразу захрапел. Дети, предоставленные сами себе, носились по участку.
Мы с Дашей молча убирали последствия пиршества. Гора грязной посуды, жирный мангал, крошки и пятна на столе. Вода была ледяной, так как бойлер не успевал нагреваться. Я стоял и тер жёсткой губкой тарелки, а Даша вытирала их и с грохотом складывала в шкаф. Каждый этот звук отзывался в висках тяжёлой пульсацией.
Вдруг с улицы донёсся дикий визг. Не игривый, а какой-то ликующий и разрушительный. Я высунулся в окно.
Сердце упало. Кирилл нашёл шланг для полива. Он не просто поливал грядки. Он устроил настоящую битву с сестрой, и главным полем боя стала наша веранда.
Они обливали друг друга изо всех сил, и потоки грязной воды заливали стены, пол, затекали под дверь в дом. Даша только что постелила там свежевыстиранный половичок — теперь он представлял собой жалкое мокрое месиво.
Светка не просто не останавливала их. Она, щурясь от солнца, снимала это безобразие на телефон, приговаривая:
— Ой, какие мои зайки резвятся! Настоящие индейцы! Кирилл, обойди с фланга! Маша, дай ему прикурить!
Я распахнул дверь.
— Светлана! Прекрати это безобразие немедленно! — мой голос прозвучал хрипло и громко, перекрывая визг и шум воды.
Она медленно опустила телефон, сделав невинное лицо.
— Ты чего орёшь на детей? Они же маленькие! Им же весело. Не делай из мухи слона.
— Они всё залили! Веранда — болото! Ты вообще понимаешь?
— Ну и что? Высохнет. Солнце же палит. Ты что, жалеешь какую-то воду и тряпку для родных племянников? Жадина!
В этот момент Кирилл, пытаясь увернуться от струи, влетел в дом, промчался по коридору в своих мокрых, грязных кроссовках и юркнул в гостиную. За ним потянулся чёткий след из земли, травы и воды. Прямо по свежевымытому полу.
Даша, стоявшая у раковины, застыла. Она смотрела на этот след, и по её лицу текли тихие слёзы. Она даже не пыталась их смахнуть.
Я увидел это. Увидел её слёзы. Увидел довольную рожу племянника, выскочившего обратно. Увидел скучающее лицо сестры, которая уже снова смотрела в телефон.
И во мне что-то оборвалось. Окончательно и бесповоротно.
Я не закричал. Наоборот, мой голос стал тихим и очень опасным.
— Всё. Хватит.
Я шагнул к детям, выхватил у них из рук шланг и перекрыл воду у крана. Затем развернулся и прошёлся взглядом по всем им: по Светке, по храпящему Егору, по детям.
— Собирайте свои вещи. И уезжайте. Сейчас же.
Наступила немая сцена. Даже дети на секунду притихли. Светка остолбенело смотрела на меня, не понимая.
— Ты… это серьёзно?
— Абсолютно.
Её лицо начало медленно наливаться багровой яростью. Она поднялась с шезлонга, отшвырнула телефон в сумку.
— Ах вот как? Выгоняешь? Родную сестру? Племянников? На улицу?
Она сделала шаг ко мне, тыча пальцем в воздухе.
— Это всё она, да? — её голос зазвенел, палец был направлен на плачущую Дашу. — Это всё её науськивания! Развела тут свои порядки! В семье мужа поселилась и всех поставить на уши хочет! Я тебя насквозь вижу!
Я встал между ней и своей женой. Физически. Преградил ей путь.
— Прекрати. Это моё решение. И оно окончательное.
Я посмотрел на своего сына. Он стоял в дверях дома, сжимая в руках тот самый мокрый, грязный половичок. Его лицо было белым как мел.
И я понял, что то, что случится дальше, уже ничего не изменит. Переход был пройден. Точка невозврата — здесь, среди луж на полу веранды и следов грязных ботинок.
Истерика Светки достигла своего пика. Она не кричала, она визжала, и этот звук резал стеклом по нервам.
— Как ты смеешь! Это же семья! Дача общая! Мама говорила, что ты должен делиться! Я имею право здесь быть! Мы все скидывались!
Это была наглая, откровенная ложь. Никто никогда не скидывался. Они лишь потребляли.
— Общая? — я рассмеялся горьким, сухим смехом. — Ты за эту «общую» дачу хоть рубль вложила? Хоть гвоздь вбила? Хоть раз приехала не на готовенькое, а с метлой и лопатой? Ты только пачкать, ломать и потреблять умеешь!
— Я детей рожала! — выпалила она, как всегда, переводя всё в свою главную, по её мнению, заслугу. — Это мой вклад! А ты их не любишь! Ты их ненавидишь!
В этот момент её телефон, лежавший в сумке, зазвонил. Светка, не глядя, судорожно нажала на громкую связь, вероятно, надеясь, что это ещё один родственник, которому она сможет пожаловаться.
— Алло! Мам? — она заголосила в трубку, сразу начиная рыдать. — Мама, ты представляешь, что тут творят? Он нас выгоняет! На улицу! С детьми! Из-за какой-то лужицы!
Голос моей матери, встревоженный и строгий, разнёсся по веранде, становясь частью этого цирка.
— Кто выгоняет? Сынок, это ты? Ты в своём уме? Немедленно прекрати! Уступи сестре, она же с детьми, ей тяжело, ты же мужчина! Она права, дача — общее место для семьи!
Егор, наконец-то оторвавшись от телефона, поднялся с гамака.
Но не для того, чтобы утихомирить жену или собрать вещи. Он подошёл ко мне, развалившись, и ткнул пальцем мне в грудь.
— Да что ты разошелся, братец? Начальник. Жена командует, ты поддакиваешь. Мужики бы по-хорочему договорились. Щас шашлычка ещё доедим, и ладно.
Я отстранил его руку.
— С тобой мне договариваться не о чем. Ты здесь никто. Собирай своё барахло и грузись в машину.
Светка в это время продолжала голосить в трубку:
— Он орет на меня! На детей! Егору чуть ли не кулаками угрожает! А его жена тут стоит, молчит, ядовитая тварь, и радуется! Это все она нашептала!
Я видел, как Даша, услышав это, сжалась. Она всегда молчала, терпела, старалась не лезть в конфликты с моей роднёй. Но сейчас её терпению тоже пришёл конец. Она вытерла слёзы, выпрямилась и твёрдо сказала, глядя прямо на Светку:
— Я ничего не нашептывала. Я просто устала. Устала быть прислугой у вас на собственной даче. Устала от вачного хамства и неуважения. И да, я полностью поддерживаю решение мужа.
Светка остолбенела на секунду. Она не ожидала ответа. Её лицо перекосилось от злобы.
— Ах ты! Да как ты смеешь со мной так разговаривать! В семью мужа пришла и учить меня вздумала!
Мама в трубке что-то тревожно вопила, но её голос тонул в общем гвалте.
И тут произошло то, чего не ожидал никто. Мой сын, до этого молча стоявший в стороне, отложил тот самый грязный половик. Он не закричал. Он сделал шаг вперёд, в центр этого хаоса. Его лицо было бледным, почти прозрачным, а глаза горели холодным, взрослым огнем. Он смотрел не на меня, не на мать, а прямо на Светку.
Он говорил тихо, но так чётко, что каждое слово прозвучало как удар хлыста по воздуху, внезапно заставив всех замолкнуть.
— Мы решили продать свою дачу, потому что вы нас с Дашей достали.
Повисла абсолютная, оглушительная тишина. Было слышно, как где-то щебечет птица, которую не спугнул скандал. Даже мама в телефоне затихла.
Светка смотрела на племянника, не понимая. Она медленно опустила телефон.
— Что? — это было не слово, а выдох недоумения.
— Мы её продаём, — повторил сын, не повышая голоса. — Чтобы вы к нам больше никогда не приезжали. Чтобы у нас больше не было этого общего места.
И тогда тишина взорвалась.
Тишина после слов сына длилась ровно три секунды. Потом воздух на веранде взорвался.
— Что?! — это был уже не вопрос, а оглушительный, животный рёв. Лицо Светки исказилось до неузнаваемости, наливаясь багровой злобой. — Продаёшь?! Ты с ума сошел! Это наша дача! Наша! Я не позволю!
Она метнулась ко мне, хватая меня за рукав, её пальцы впились в кожу как когти.
— Мама! Ты слышишь, что они творят?! — завопила она в телефон, который всё ещё лежал на столе, включенный на громкую связь. — Они дачу продать хотят! Нашу дачу! Из-за этой стервы!
Голос матери из телефона стал пронзительным и испуганным.
— Сынок! Что это значит? Немедленно прекрати этот бред! Это семейное гнездо! Вы не имеете права!
Егор, наконец, оторвался от своего телефона, осознав масштаб катастрофы. Его нагловатая уверенность куда-то испарилась.
— Брат, ты чего? Это же вообще-то крайние меры. Давайте успокоимся, поговорим…
Я не слушал их. Я смотрел на своего сына. Он стоял неподвижно, спокойно выдерживая взгляд обезумевшей тётки. В его глазах не было ни злобы, ни истерики. Только холодная, окончательная уверность. И в этот момент я понял, что это не спонтанная реплика, а обдуманное решение, которое зрело в нём очень долго. Возможно, годами.
Я аккуратно освободил свою руку из цепких пальцев сестры.
— Он не шутит, — сказал я тихо, но так, что меня было слышно даже над её воплями. — И я тоже.
Светка отпрянула от меня, как от ужаленного. Она обвела нас всех взглядом — меня, сына, Дашу, которая молча стояла рядом, — и её лицо исказилось в гримасе абсолютной ненависти.
— Ах так! — она задышала тяжело и прерывисто. — Договорились! Значит, так? Предать родную кровь ради этой…
— Замолчи, Света, — я перебил её, и в моём голосе впервые прозвучала сталь. — Ещё одно хамское слово в сторону моей жены, и вы уедете отсюда не на своей машине, а на такси.
И сами будете искать, куда приткнуть свой мангал и свою ненужную здесь колонку.
Она захлебнулась, глаза у нее стали круглыми от изумления. Она никогда не слышала от меня такого тона.
Из телефона продолжал доноситься встревоженный голос матери:
— Что там происходит? Света! Сынок! Ответьте мне!
Светка схватила телефон, прижала его к уху и, рыдая, начала кричать в него:
— Они нас выгоняют! И дачу продают! Ты рожала такого урода? Ты ему всё позволила! Он теперь тут царь и бог!
Потом она резко развернулась и бросилась к детям, которые, напуганные криками, жались у качелей.
— Собирайтесь! Быстро! Мы уезжаем из этого гадюшника! Из этого… помойного ведра! Пусть они тут одни сидят на своей развалюхе!
Она начала сгребать свои вещи, швыряя их в сумки. Полотенца, кремы, панамы летели в кучу вперемешку с остатками еды.
Егор стоял в ступоре, глядя на эту сцену. Он выглядел совершенно потерянным, его привычный план «сейчас всё утрясётся» окончательно провалился.
Я подошёл к столу, взял телефон Светки — она в ярости бросила его обратно — и сказал прямо в трубку:
— Мама, всё. Разговор окончен. Перезвоню позже.
И положил трубку.
Последнее, что я увидел, прежде чем они, грохоча дверцами, вывалились за калитку, — это взгляд моей сестры. Это был уже не просто гнев. Это была тихая, обещающая месть ненависть. Но странное дело — она меня не испугала. Напротив. Впервые за много лет у меня на душе стало спокойно и пусто. Как после тяжелой, изматывающей бури.
Тишина, наступившая после их отъезда, была оглушительной. Она давила на уши, заложенные криками. Мы стояли среди разгрома: опрокинутые стулья, следы грязной воды на полу, пустые бутылки и тарелки на столе.
Даша первая пошевелилась. Молча подошла к швабре и тряпке, которые всегда стояли в углу, и начала методично вытирать лужи. Её движения были медленными, автоматическими. Сын, не говоря ни слова, принялся расставлять по местам мебель.
Я посмотрел на телефон. На экране горели десяток пропущенных вызовов от мамы. Я выключил звук и сунул его в карман.
Мы прибрались почти в полном молчании. Никто не хотел говорить. Слова, прозвучавшие здесь, были слишком тяжёлыми, их нужно было переварить.
Мы сели на веранде, как и планировали утром. Но вместо чашек с кофе перед нами стояли стаканы с водой. И никто не смотрел на небо. Мы смотрели в одну точку перед собой, каждый на свою разруху.
Машина приехала на следующий день, ближе к вечеру. Я увидел из окна старенький мамин автомобиль, и сердце неприятно сжалось. Я знал, что этот разговор неизбежен.
Она вошла не сразу. Постояла у калитки, осматривая участок, как будто ища признаки надвигающейся продажи или уже перекопанный огород. Потом медленно направилась к дому. Она выглядела уставшей и очень старой.
— Здравствуй, мам, — я встретил её в дверях.
Она прошла мимо, не ответив, и села за стол на веранде. Сложила руки на коленях и долго смотрела на них.
— Ну, — наконец сказала она, не глядя на меня. — Объясни мне. Объясни, как ты мог так поступить.
— Мама, ты же всё слышала.
— Я слышала, как ты орешь на сестру! Как выставляешь её с детьми! Я не слышала объяснений!
— Они уничтожили наш выходной. Они унижали Дашу. Они вели себя как свиньи. Мне это надоело.
— Они — семья! — её голос дрогнул. — Светка — твоя кровь! Она не идеальна, да! Но ты же мужчина! Ты должен быть выше! Терпи! Прости! Не губи из-за ерунды семью!
— Какая ерунда? — я не выдержал и повысил голос. — Постоянное хамство, потребительство, полное неуважение — это ерунда? А что тогда серьёзно? Когда они дом сожгут?
— Не драматизируй! Ну подрались дети, ну пролили воды… Высохнет! Ты из-за этого лишаешь племянников детства? Куда они теперь будут летом? В душной квартире? Ты подумал о них?
— А они подумали о нас? Хоть раз?
Мама замолчала, губы её задрожали. Она смотрела на меня с настоящей болью.
— Я не узнаю тебя. Ты всегда был добрым. Что она с тобой сделала? — она кивнула в сторону дома, где была Даша.
Это было последней каплей. Все мои надежды на хоть какое-то понимание рухнули.
— Даша ни при чём. Это наше с сыном общее решение. И оно окончательное.
Мы продаём дачу.
Лицо матери стало каменным. Боль и мольба ушли, сменились холодной, старческой обидой. Она медленно поднялась.
— Значит, так. Ты выбираешь её. Чужого человека. Вместо родной крови.
— Мама, я выбираю свою семью. Ту, которую сам создал. Ту, где меня уважают и ценят.
Она посмотрела на меня долгим, тяжёлым взглядом. В её глазах было столько разочарования, что стало физически больно.
— Я тебя в гробу видала, — прошептала она хрипло, без всякого пафоса, констатируя факт. — Ты мне больше не сын. У меня один ребёнок — Светлана. И я её не брошу.
Она развернулась и пошла к выходу. Её плечи были неестественно прямыми. Она не оглянулась ни разу.
Я стоял и смотрел, как удаляется её машина, поднимая облачко пыли на проселочной дороге. В горле стоял ком. В голове была пустота.
За моей спиной послышались шаги. Я обернулся. На пороге стояли Даша и сын. Они молча смотрели на меня. И в их глазах не было упрёка. Была тихая, общая печаль и понимание.
Мы потеряли сегодня часть семьи. Но, кажется, спасли то, что было важнее.
На следующее утро я проснулся с тяжёлым чувством. Слова матери висели в воздухе, как тяжёлый, угарный дым. «Я тебя в гробу видала». Я залпом выпил стакан воды, пытаясь сбить комок в горле.
Даша молча поставила передо мной чашку кофе. Её глаза были красными от бессонной ночи.
— Ты уверен? — тихо спросила она. — Может, ещё не всё потеряно? Может, просто не пускать их сюда, но дачу оставить?
Я покачал головой. Сомнений не было. Это был не просто акт отчаяния. Это был единственный выход разорвать порочный круг. Пока это место существовало, оно будет магнитом для скандалов, манипуляций и чувства вины. Нужно было рубить канат.
— Нет. Решение принято.
Я взял телефон, включил его. Он завибрировал от десятков уведомлений. Пропущенные вызовы от мамы, Светки, двух тётушек. Гневные сообщения в семейном чате, от которого я себя тихо вывел ещё ночью.
Я открыл браузер и зашёл на самый популярный сайт объявлений о недвижимости. Создал новый аккаунт, с нейтральным именем. Начал заполнять форму: «Продаётся дачный участок с домом…»
Мои пальцы дрожали, когда я загружал фотографии. Наш ухоженный газон, аккуратные грядки, веранда, с которой мы только что вытерли последние следы вчерашнего побоища. Это было похоже на предательство. Предательство своего труда, своих выходных, своей мечты о тихом месте.
Я нажал кнопку «Опубликовать».
Эффект был мгновенным. Первый звонок раздался минут через пятнадцать. Незнакомый мужской голос вежливо уточнял детали о коммуникациях. Я автоматически отвечал, думая о своём.
Второй звонок был от Светки. Её визг в трубке был таким пронзительным, что я инстинктивно отдернул телефон от уха.
— Ты действительно это сделал! Я вижу! Убрать немедленно! Немедленно, ты меня слышишь! Как ты смеешь!
— Объявление останется висеть, — ответил я ровно и положил трубку.
Она перезвонила сразу же. Я отклонил вызов. Тогда посыпались сообщения.
«Сука!»
«Ты всё пожалеешь!»
«Верни всё как было!»
Потом начали звонить другие. Тётя Люда, мамина сестра. Голос у неё был дрожащий, обиженный.
— Я тебя не таким воспитывала! Светка всё рассказала! Лишить сестру крова! Да как ты после этого спать будешь?
Меня что-то ёкнуло внутри. Я вспомнил её юбилей, на который мы с Дашей подарили ей дорогой сервиз. И как неделю спустя Светка, разглядывая его у нас на полке, фыркнула: «Фу, старьё. Тётка всегда дрянь выбирала. Только на дачу и ставить».
— Тётя Люда, — сказал я спокойно. — А вы знаете, что ваш «ангел» Светка назвала ваш подаренный сервиз «старьём, которое на дачу и выбросить не жалко»?
На другом конце провода повисла мёртвая тишина. Потом раздались короткие гудки.
Звонки и сообщения сыпались ещё час. Я отключал звук, но телефон безостановочно мигал, вибрировал на столе, как разъяренный шершень. Даша с тоской смотрела на него.
Вдруг в калитку постучали. Я вздрогнул. Мы переглянулись. Неужели она приехала? Скандировать под дверью?
Я вышел на улицу. За калиткой стоял наш сосед по участку, Николай Петрович, пожилой уже мужчина.
Он смотрел на меня с необычным выражением — с лёгкой усмешкой и в то же время с одобрением.
— Слышал, у вас тут вчера… шумно было, — сказал он, кивая в сторону участка. — И видю сегодня твою машину, думаю — зайду.
Я молча кивнул, готовый к очередной порции упрёков.
— Так что, правда продаёшь? — спросил он, глядя мне прямо в глаза.
— Правда, — ответил я.
Николай Петрович хмыкнул, достал из кармана пачку сигарет, предложил мне. Я отказался.
— Наконец-то, — выдохнул он, закуривая. — А то я уж думал, вы у них вечные рабы. Всё терпите да терпите. Она у тебя, сестрица-то, ещё та… госпожа. Держись, парень. Не сворачивай.
Он похлопал меня по плечу, развернулся и пошёл к себе. Его слова были простыми, но они значили для меня больше, чем все остальные звонки, вместе взятые. Это было подтверждение со стороны. Знак, что мы не сходим с ума и поступаем правильно.
Я вернулся в дом, взял телефон и окончательно заблокировал номер Светки, её мужа, взволнованных тётушек. Потом вышел из всех семейных чатов, где меня ещё не успели кикнуть.
Тишина, наступившая после этого, была уже не давящей, а целительной.
Объявление сработало быстрее, чем я ожидал. Уже через неделю раздался звонок от молодого, энергичного мужского голоса. Он представился Алексеем, подробно расспросил про участок, фундамент, коммуникации. Его вопросы были умными и по делу. Мы договорились на просмотр в субботу.
В назначенный день я приехал на дачу один. Даша не смогла — ей было слишком тяжело emotionally. Я ходил по ещё не остывшему от нашего присутствия дому и ждал. Ждал с тяжёлым сердцем.
Но когда я увидел Алексея и его жену Катю, что-то внутри перевернулось. Они приехали на скромной машине, были одеты просто. Они не смотрели на всё свысока. Они смотрели с восторгом.
— О, смотри, Лёш, какой газон! — Катя схватила мужа за рукав, когда они вышли из машины. — И яблони! И дом какой уютный!
Они ходили по участку, заглядывали в каждый уголок, в домик для инструментов, трогали руками штакетник, который я когда-то красил с сыном. Их глаза горели.
— Вы знаете, — сказал Алексей, когда мы сидели за столом на той самой веранде, — мы два года ищем место. Что-то своё, не для понтов, а для жизни. Чтобы детям было где бегать, чтобы шашлыки жарить по выходным. А здесь… здесь уже всё дышит жизнью. Видно, что любили это место.
Эти слова стали для меня бальзамом. Они не видели здесь театра военных действий. Они видели дом. Они видели то, что когда-то видели мы.
Мы быстро договорились о цене. Она была справедливой. Через три недели были готовы все документы. Когда я ставил свою подпись в Росреестре, рука не дрогнула.
Прошло ещё два месяца. Лето сменилось ранней осенью. Мы с Дашей и сыном ни разу не вспомнили о даче. Вернее, вспоминали, но это были воспоминания не о скандалах, а о хорошем: о первом костре, о первом урожае клубники, о том, как красили забор.
В одну из тёплых суббот мы собрались и поехали за город. Но не на свою бывшую дачу, а на базу отдыха, в небольшой, уютный домик у леса. Его мы сняли на выходные.
Вечером мы сидели у костра. Пламя потрескивало, искры улетали в тёмное осеннее небо. Было тихо. По-настоящему тихо. Никаких внезапных гудков под воротами, никаких требовательных криков.
Сын сидел, обняв колени, и смотрел на огонь. Потом он повернулся ко мне. Его лицо было спокойным.
— Знаешь, пап, — сказал он задумчиво. — Я сейчас наконец понимаю, что значит отдыхать. По-настоящему. Без этого вечного ожидания подвоха.
Даша молча положила свою руку на мою. Её пальцы были тёплыми.
В этот момент зазвонил телефон. Я вздрогнул по привычке. На экране горело имя «Светка». Видимо, она нашла новый способ выйти на меня.
Я посмотрел на экран, потом на лица жены и сына. На их спокойствие, которое мы так долго и мучительно отвоёвывали.
Я отклонил вызов. Потом зашёл в настройки и окончательно добавил номер в чёрный список.
Телефон умолк. Снова было слышно, как потрескивают дрова и как где-то далеко кричит птица.
Иногда чтобы сохранить свою семью, нужно поставить на место другую. Родную, но ядовитую. И мы ни капли не жалели.
Мы нашли то, что искали — свой покой. И он оказался дороже любой недвижимости.
На сносях