Ольга любила тишину. В её однушке на втором этаже старенькой «хрущёвки» было уютно по-своему: тёплые жёлтые стены, поцарапанный, но честный паркет, и кресло у окна, в котором она любила по вечерам читать. А ещё — любимый Иван, который, правда, чаще зависал в автосервисе, чем дома, но зато приносил деньги и не устраивал сцен.
Квартира была её. Куплена до свадьбы, с участием бабушкиного наследства и парочки нервных сделок с риелторами. И вот уже пять лет, как Ольга жила спокойно, пока не появилась она — Мария Ивановна, мать Ивана, вдова, преподаватель химии и фанат сериалов с «моралью».
Сначала Мария Ивановна приходила редко. Чай, советы, пирожки (несъедобные, кстати). Потом — чаще. А в какой-то момент начала приносить с собой Катьку — младшую сестру Ивана, девушку бледную, вечно с наушниками и «мечтой поступить в Москву».
И вот однажды, когда Ольга сидела у окна с книжкой, дверь хлопнула, и раздался бодрый голос:
— Мы пришли! — радостно заявила Мария Ивановна, притаскивая в прихожую две сумки, один рюкзак и какой-то подозрительный свёрток, похожий на ковёр.
Ольга осторожно вышла в коридор, пытаясь осмыслить увиденное.
— Это что, пикник у нас? Или вы с вещами?
— Не драматизируй, Олечка, — сказала Мария Ивановна, уже разуваясь. — Просто на недельку. Пока мы с Катей не решим вопрос с общежитием. Там, понимаешь, бардак, тараканы, чужие мальчики. А тут — родные стены, семья, поддержка.
— Тут стены не родные, — спокойно заметила Ольга. — Они мои. И поддержка тоже не входит в список коммунальных услуг.
— Вот опять ты за своё, — нахмурилась свекровь. — Всё тебе чужое, всё ты делишь. А ведь семья — это не квадратные метры, а тепло сердец.
Катя молчала. На ней были треники с котиками и футболка с надписью «I hate people». Молчание было её суперсилой.
Ольга вдохнула глубже. Сцена была не из приятных. Ивана дома не было, он задерживался на работе. То есть, поле боя — открыто.
— Мария Ивановна, — начала она твёрдо, — квартира моя. Вы прекрасно об этом знаете. Если Катя не может жить в общежитии, пусть снимает с кем-нибудь. Мы тоже не в замке.
— Ты меня из дома гонишь? — надулась Мария Ивановна, как жаба перед прыжком. — После всего? Я, между прочим, тебе как родной человек!
— Только родные так и норовят забраться тебе в кровать и сказать, что у них болит спина. Я ничего против Кати не имею, но жить здесь она не будет.
— А Иван что скажет? — фыркнула свекровь. — Он всё-таки глава семьи!
— Глава семьи сегодня меня попросил борщ сварить, а не комнату освободить, — усмехнулась Ольга. — Может, ему и позвонить?
— Не надо. — Мария Ивановна подняла руку, как будто Ольга собиралась её ударить. — Знаешь, Ольга, ты эгоистка. Женщина должна думать о будущем. А у тебя под носом — сестра твоего мужа. Мой ребёнок! Неужели ты настолько…
— Настолько, — перебила её Ольга. — Настолько, чтобы не отдавать своё жильё под альтруизм чужой матери.
Мария Ивановна с шумом поставила сумку на пол. Из рюкзака выпала зубная щётка, явно новая, ещё в упаковке. Катя покраснела, но не встала. Просто натянула капюшон и уставилась в стену.
— Катя, собирайся, — строго сказала Ольга. — Я ничего против тебя не имею, но это не приют. Извините, Мария Ивановна.
— Всё ясно… — с напускным трагизмом произнесла свекровь. — Ты нас выгоняешь. Прямо на улицу. В дождь.
— На улице +22 и солнце. Идите, пока без осадков.
Они ушли, громко шепча за дверью. Через двадцать минут вернулся Иван. Усталый, в рабочей спецовке, с пластиковым пакетом в руке.
— Что у нас, гроза прошла? Или только начинается?
— Твоя мама с Катей приходили. С вещами.
— С вещами? — он поставил пакет на пол. — Это как понимать?
— Очень буквально. Попытка экспроприации моего жилья. Мама революционерка, Катя в роли будущего Ленина, а я — капиталист в халате.
— Мамаша моя, конечно, креативная… — вздохнул он. — Я с ней поговорю.
— Надеюсь, не предложишь отдать половину спальни под её «тепло сердец»?
Он подошёл и обнял её сзади.
— Ты у меня крутая. Никому ничего не отдавай. Я сам с ней поговорю. Просто… будь с Катей помягче, ладно? Ей сейчас тяжело.
— Если тяжело — пусть берёт ипотеку. Или хотя бы учится отличать гостеприимство от вторжения.
Он хмыкнул и ушёл в душ.
А через два дня всё повторилось. Только с чемоданом на колёсиках и с мужским голосом по телефону:
— Оля, ну ты чё такая злая? Это ж не навсегда! Мамка сказала, что ты просто упрямая…
Это была Катя. Позвонила сама. Наивно. А Ольга только уселась завтракать.
— Катя, милая, у меня нет настроения для съёмок реалити-шоу. Давай так: я не твоя няня, и не банк жилья. Поживи в общаге, увидишь, как там классно. Может, потом оценишь, что у людей бывают границы.
— Ты хочешь, чтобы я страдала?
— Я хочу, чтобы ты взрослая стала. Это разные вещи.
Повесила. Потом поймала себя на мысли, что злится не на Катьку. А на Ивана. Он не поставил точку. Ольга могла биться, как лев, но если дома мужчина — «молчит», это уже не семья.
Это — коммуналка на троих. Только вместо бабки с козой — свекровь с дочкой.
Мария Ивановна появилась без звонка.
Ровно в семь утра. В воскресенье.
Ольга стояла на кухне в халате с оленями, пыталась сварить себе кофе и собраться с мыслями. За окном — тихий двор, кошка на подоконнике облизывает лапу. И тут — дзынь-дзынь! сначала один раз. Потом второй. И через три секунды снова, как будто лифт вызвали на всех этажах сразу.
— Ну всё, началось утро понедельника, — пробормотала Ольга, бросая взгляд на часы. — Только сегодня, кажется, воскресенье?
Дверь она открыла на автомате. И зря.
На пороге стояла свекровь. В пальто, хотя на улице — тепло. В одной руке — авоська с какой-то вялой капустой и банкой с маринованными огурцами. В другой — пухлый конверт и лицо, полное священного огня.
— Олечка, доброе утро! А ты что, ещё не проснулась? — Мария Ивановна с порога зацокала языком, будто в квартире у Ольги пахло гарью и безысходностью.
— Доброе утро, — устало протянула Ольга. — Надеюсь, ты принесла нотариуса и отъезжаешь на юг, раз с утра такая бодрая?
— Я принесла кое-что поважнее, — назидательно сказала свекровь и прошла внутрь, не дожидаясь приглашения. — Мы с Катюшей посоветовались. И решили, что дальше тянуть нельзя.
— Что — нельзя? — Ольга прикрыла за ней дверь, но уже чувствовала: сейчас будет весело.
— Ситуацию. С квартирой. — И, как генерал перед битвой, Мария Ивановна села за кухонный стол и положила перед собой конверт. — Ты не подумай, я не претендую. Просто рассудила по-матерински. У вас с Иваном всё равно детей нет, а у Кати — скоро новая жизнь. Учёба, карьера, возможно, семья… А ты сидишь здесь, одна в своей крепости. Это ж не по-христиански, Олечка.
— Сейчас расплачусь. От умиления, — Ольга села напротив, облокотившись на стол. — И что в конверте?
— Там заявление. Катя готова оформить временную регистрацию. А ты — ну, временно переедешь к маме. Всё равно ты всё время у неё.
— У меня мама в Перми. В квартире без отопления и с тараканами. Если только ты не хочешь пожертвовать ради Кати моим здоровьем?
— Не драматизируй, — фыркнула свекровь. — Я просто предлагаю. Пойми, Иван не может сказать тебе это сам. Ему неудобно. Ты ведь у нас сильная женщина. Всё решаешь. Вот и реши.
— То есть — съезжай?
— Только временно.
— Иначе?
— Ну, — Мария Ивановна закатила глаза, — можно попробовать решить всё через суд. Иван ведь прописан. А Катя — его сестра. Семья, Олечка.
Ольга засмеялась. Громко, с наслаждением. У Марии Ивановны дёрнулся глаз.
— Ты слышишь себя, Мария Ивановна? Судиться за чужую квартиру. Потому что «сестра» и «семья». Вы хоть читали, что такое право собственности? Или вы решили, что если я не поднимаю голос, то можно на мне пахать?
— А вот теперь ты грубишь, — обиделась свекровь. — Я к тебе — с открытым сердцем, а ты…
— С сумками, — перебила Ольга. — Как обычно.
Свекровь молча поднялась. Банка огурцов зловеще звякнула о стол.
— Я просто хотела, чтобы ты поняла. В этой жизни надо делиться.
— Так и запишем: уроки морали от женщины, которая отжимает квартиру у невестки ради своей лентяйки-дочки. Не забуду. Даже завещание перепишу. Не в пользу Кати.
— Ты жадная, Ольга. Ужасно жадная.
— А ты — наглая, Мария Ивановна. Ужасно наглая. Мы квиты.
Дверь хлопнула так, что кошка на подоконнике подскочила. Ольга допила остывший кофе, села и просто смотрела в никуда.
Через два часа вернулся Иван.
— Ты её выгнала?
— Она сама ушла. После того как попыталась вручить мне заявление о временной регистрации твоей сестрёнки.
Иван молча снял куртку. Потом подошёл, взял стул и сел рядом. Молчал. Ольга ждала, но он продолжал молчать.
— Ну? — спросила она наконец. — Ты со мной или с ней?
Он не сразу ответил. Посмотрел в окно, потом — на неё.
— Слушай… Она просто волнуется за Катю. Та ведь реально одна не справится. Учёба, город чужой, общежитие — не место для нормальной девчонки…
— О, пошло по кругу. Давай я съеду, ты Катю в спальню, маму в зал, а сам будешь жить в кладовке. Демократия, хрущёвский стиль.
Он попытался улыбнуться, но это было криво. Как ссадина.
— Я не хочу выбирать. Вы обе мне дороги.
— Тогда выберет жизнь, Ваня. Потому что жить вот так — под чужими решениями, без твоего слова — я не буду.
— Оль, ну ты же знаешь, что я тебя люблю…
— Любовь — это не слова. Это действия. Молчанием ты выбираешь её. И, поверь, это всё, что мне нужно знать.
Он встал, подошёл к двери.
— Я поговорю с ней.
— У тебя неделя. Потом я меняю замок.
Он вышел. А Ольга осталась сидеть на кухне. Банка с огурцами всё ещё стояла на столе. Упакованная. С этикеткой «Домашние».
Она подошла, взяла банку — и поставила её в мусорное ведро. Сверху. Чтобы видно было.
А в понедельник утром ей позвонили с работы — и сообщили, что освободилась должность в другом отделе. С переездом в Санкт-Петербург. Выезд через месяц.
Ольга смотрела на экран телефона, как на билет в новую жизнь.
И впервые за долгое время — она улыбалась.
Ольга проснулась от странного звука за стеной. Сначала — шелест, потом какой-то глухой грохот, будто у соседей шкаф обрушился. Но нет — это не соседи.
Это был ключ в замке. Чужой. Медленно поворачивающийся. Точно, как в плохом сериале, где у героини вот-вот начнётся новая жизнь — но сначала ей надо вылететь из своей старой.
Ольга подскочила, как от разряда тока. В коридоре послышались шаги, потом:
— Привет, — раздался тонкий голос. — Это я. Надеюсь, не разбудила.
Катя. Весьма живая, наглая, с короткими шортами, несмотря на октябрь, и чемоданом в цветочек. За спиной — рюкзак, в руке — пакет с надписью Fix Price.
— Ты что, с ума сошла? — Ольга стояла в пижаме, волосы растрёпаны, в глазах — злость, тревога и нотка абсолютного недоумения. — Как ты сюда попала?
— А Иван мне вчера дал ключ, — невинно пожала плечами Катя. — Сказал: «На всякий случай». Вот, я и решила — на случай-то как раз подходящий.
— То есть ты решила зайти? В воскресенье. С чемоданом.
— А чего тянуть? — Катя поставила чемодан в коридоре. — У вас тут место есть. Я в залу, если что.
— Катя, ты вообще в себе? Это моя квартира.
— Ну да. Но Иван сказал, что вы всё решите. И что он приедет вечером. С мамой. Он за ней заехал.
Ольга стояла, хватаясь за косяк. Не потому что упадёт — чтобы не врезать. Или не убежать. Обе крайности казались уместными.
— Катя, послушай, — тихо сказала она, почти шепотом. — Ты взрослая девочка. Сколько тебе, девятнадцать? И ты реально думаешь, что ворваться в чужую квартиру — это норм?
— Ой, не начинай, — закатила глаза Катя. — Это всё фигня. Я ведь сестра. Это тоже дом моей семьи. Не будь такой эгоисткой.
Ольга рассмеялась. Но смех был с привкусом.
— Эгоисткой? Ты хоть знаешь, сколько лет я за эту квартиру выплачивала ипотеку? На каких работах я пахала? Когда ты с мамой в Кисловодске по санаториям мотались, у меня был график два через два — сутки, потом вторая смена. Я себе отпуск не позволяла три года подряд. А ты… — она кивнула на чемодан. — Пришла. И считаешь, что тоже семья.
Катя надула губы:
— А Иван говорил, ты добрая…
— Добрая — это не значит бесхребетная. Иди к двери. И выходи. Сейчас.
— Я подожду Ивана! — взвизгнула Катя. — Он мне разрешил! А ты вообще не командуй!
Ольга прошла в кухню, открыла шкаф, достала ножницы. Вернулась в коридор, открыла пальцем ящик с ключами и достала связку.
— Последний раз повторяю, Катя. Или ты уходишь по-хорошему, или я вызываю полицию. Вскрытие замка без согласия собственника — уголовка, между прочим.
— Да не ори ты, — Катя в панике метнулась к чемодану. — Только не надо полиции. Господи, совсем с ума сошла…
Через пять минут Катя вышла, волоча чемодан. На лестничной клетке стояли Иван и Мария Ивановна.
— Ну вот, — зло сказала Катя. — Получила, чего хотела. Я на улице!
Мария Ивановна всплеснула руками:
— Что ты с ней сделала?! У ребёнка истерика!
— А вы с ней что сделали? — спокойно ответила Ольга. — В голову вдолбили, что можно прийти в чужую квартиру и остаться.
— Оль, подожди, — вмешался Иван. — Мы просто хотели обсудить…
— Поздно. У нас была неделя. Ты её потратил на молчание. Взамен получил вот это шоу. Но я закончила.
Ольга вытащила из-за двери большой чемодан и поставила его рядом с Катей.
— Что это?
— Мой. Сегодня уезжаю. Питер. Новый отдел, новая работа. Я предупредила. Теперь живите, как хотите. Только без меня.
— Ты не можешь вот так… — начал Иван.
— Могу, Ваня. Потому что, в отличие от тебя, я знаю, чего хочу. И не боюсь делать выбор.
Она нажала кнопку вызова лифта. Мария Ивановна стояла, как парализованная. Катя плакала. Иван смотрел в пол.
— Прощайте, — сказала Ольга. — А ключи — вон на коврике. Но если хоть один из вас зайдёт — встречаемся в суде.
Лифт пришёл, и она уехала. Легко. Без истерики. Как будто сбросила рюкзак с камнями.
Прошло три месяца.
В прихожей питерской квартиры Ольга держала коробку с надписью «Старые фото». Сверху торчал снимок — свадебный. Она и Иван. Молодые, глупые, полные надежд.
Она посмотрела на него и — впервые — не почувствовала боли. Только лёгкую грусть. И облегчение.
Телефон завибрировал. Сообщение от Ивана:
«Я уехал от мамы. Если захочешь — напиши. Хотя бы просто узнать, как ты».
Ольга улыбнулась. И — удалила сообщение.
Потому что иногда — правда лучше. Без «а вдруг», без «может». Просто лучше. С чемоданом. И точкой.
Выгнала в ту же ночь