Марина открыла дверь и на секунду замерла. На пороге стояли отец с матерью — постаревшие, осунувшиеся, в каких-то невзрачных куртках, которые она видела на них ещё три года назад. Отец сгорбился сильнее, чем она помнила, а мать нервно теребила ручки потёртой сумки.
— Привет, — сухо сказала Марина, не двигаясь с места.
— Маринка, доченька, — начала мать, и в её голосе прозвучали слёзы, которых ещё не было, но которые уже готовы были хлынуть. — Можно нам войти? Поговорить надо.
Марина медленно отступила в сторону, пропуская их в прихожую своей однушки. Квартира была небольшая, но светлая, и уютная.
Родители прошли в комнату, неловко присели на край дивана. Марина осталась стоять, прислонившись к стене, скрестив руки на груди. Она не предложила чай. Не спросила, как дела. Просто молча ждала.
— Марина, — отец прочистил горло, — мы пришли… того… попросить тебя.
— О помощи, — закончила она за него. — Догадываюсь. Квартиру всё-таки забирают?
Мать всхлипнула и достала из сумки платок. Отец сжал кулаки на коленях.
— На следующей неделе выселение, — глухо произнёс он. — Андрей всё пытался, бегал, искал варианты… Но кредит не вернуть. Проценты набежали такие, что…
— Что теперь даже если продать квартиру, долг не покроется, — договорила Марина. — Я же говорила. Три года назад говорила.
— Доченька, ну не надо сейчас об этом, — мать подняла на неё покрасневшие глаза. — Мы поняли, что ошиблись. Мы же не думали, что так получится…
Марина подошла к окну, отвернулась от родителей. За стеклом шумел октябрьский ветер, срывая последние листья с деревьев. Три года назад тоже была осень. Тоже такая же серая, тревожная. Они сидели на кухне в той квартире — в квартире, которой больше нет, которая теперь принадлежит банку. Марина пыталась их убедить, приводила цифры, расчёты, показывала статистику банкротств. А Андрей сидел с горящими глазами и рассказывал про свой автосервис, про верных клиентов, про золотое дно.
— Я тогда предлагала вам переписать квартиру на меня, — тихо сказала Марина, не оборачиваясь. — Помните? Я говорила, что так будет безопаснее. Что я сохраню её для вас. Что не дам Андрею втянуть вас в эту авантюру.
— Мы помним, — в голосе отца прозвучала обида. — Но он наш сын. Твой брат. Мы не могли ему отказать.
— А мне могли, — Марина обернулась, и в её глазах полыхнуло что-то жёсткое, что заставило мать опустить взгляд. — Мне вы сказали: «Сама справишься, ты у нас способная, а Андрею помочь надо». Помните эти слова? Я их отлично помню.
Повисла тишина. Где-то за стеной заплакал младенец, и этот плач казался издевательски неуместным в этой тяжёлой, спёртой атмосфере.
— Мы пришли попросить тебя о помощи, — снова заговорил отец, и в его голосе появилась почти требовательная нотка. — У тебя же есть деньги. Мы знаем, что ты копишь на свою квартиру. Ты же хорошо зарабатываешь…
— Ах, значит, когда вам нужна помощь, то «доченька», а когда квартиру на брата переписывали, то «сама справишься, ты у нас способная»? — голос Марины звенел, как натянутая струна. — Интересная избирательность памяти.
— Марина! — мать вскочила с дивана. — Как ты можешь так говорить? Мы твои родители! Мы тебя вырастили, выучили!
— Вы меня вырастили, — кивнула Марина. — Это правда. И я за это благодарна. Но выучилась я сама, мам. На бюджете, работая по вечерам в кафе. Вы отдавали все деньги Андрею — на его курсы, на его машину, на его бесконечные проекты. Я не ждала от вас помощи. Я действительно справлялась сама.
— Ну и что теперь? — отец тоже поднялся, его лицо покраснело. — Ты будешь припоминать? Будешь мстить? Мы твои родители! У тебя есть возможность нам помочь!
— У меня есть возможность помочь самой себе, — Марина говорила спокойно, но твёрдо. — У меня есть накопления на первый взнос за квартиру. Мою квартиру. Ту, в которой я наконец-то буду жить, а не ютиться в съёмных углах. Мне двадцать девять лет, пап. Я десять лет работаю. Я имею право на собственную жизнь.
— И плевать тебе, что родители на улице окажутся? — в голосе матери прозвучали первые нотки истерики. — Что нам идти некуда?
— Дача у вас есть, — сказала Марина.
Родители переглянулись.
— Дача? — переспросил отец. — Ты о чём? Там даже толком отопления нет. Там же только летом можно жить.
— Поэтому я готова дать вам денег на ремонт, — Марина подошла к столу, взяла лежащий там конверт. Она приготовила его заранее, ещё неделю назад, когда Андрей наконец набрался смелости позвонить ей и предупредить о визите родителей. — Здесь триста тысяч. Этого хватит на утепление, на печь, на минимальный ремонт. Дача большая, там можно нормально жить.
Отец взял конверт, не глядя на него. Мать смотрела на Марину так, словно видела её впервые.
— Ты серьёзно? — медленно произнёс отец. — Ты хочешь отправить нас жить на дачу? В деревню?
— Я хочу сохранить свою жизнь, — ответила Марина. — И я предлагаю вам выход из ситуации. Не лучший, понимаю. Но это то, что я могу дать.
— А Андрей? — тихо спросила мать. — Он там тоже будет жить? С нами?
Марина пожала плечами.
— Это ваше дело. Вы же родители. Вы так любите ему помогать.
— Ты его ненавидишь, — прошептала мать. — Ты ненавидишь родного брата.
— Я не ненавижу Андрея, — Марина устало провела рукой по лицу. — Я просто отказываюсь расплачиваться за его ошибки. За ваши ошибки. Три года назад вы сделали выбор. Вы выбрали его. Это было ваше право. Теперь я делаю свой выбор. Это моё право.
Отец сунул конверт в карман куртки. Движение было резким, почти злым.
— Значит, так, — он взял мать под руку. — Пошли, Лен. Нам здесь делать нечего.
— Пап…
— Не надо, — он поднял руку, обрывая её. — Ты всё сказала. Мы поняли.
Они пошли к выходу. Марина стояла посреди комнаты и смотрела им вслед. У порога мать обернулась.
— Знаешь, Марина, — в её голосе звучала обида, глубокая и застарелая, — я думала, ты другая. Думала, ты добрая. А ты… ты чёрствая. Как камень.
— Может быть, — тихо ответила Марина. — Но эта чёрствость помогла мне выжить. Помогла не утонуть вместе с вами.
Мать хотела что-то ответить, но отец потянул её за собой. Дверь закрылась. Марина услышала, как они спускаются по лестнице — медленно, тяжело, останавливаясь на каждой площадке.
Она подошла к окну и увидела, как они вышли из подъезда. Отец по-прежнему держал мать под руку. Они постояли немного у дороги, о чём-то поговорили, и Марина увидела, как отец достал из кармана конверт, посмотрел на него. Сунул обратно. Они пошли к остановке.
Марина опустилась на диван, там, где минуту назад сидела мать. Место было ещё тёплым. Она закрыла лицо руками.
Три года назад, когда они отказали ей и подписали договор дарения на имя Андрея, Марина плакала всю ночь. Она чувствовала себя преданной, отвергнутой, нелюбимой. Она была всегда правильной дочерью — училась хорошо, не доставляла проблем, рано стала самостоятельной. А Андрей вечно путался в неприятностях, бросил институт, менял работы, занимал деньги. И всё равно его любили больше.
«Сама справишься, ты у нас способная» — эта фраза тогда ранила её. Потому что за ней стояло другое: «Ты нам не нужна. Ты и так всё сможешь. А вот ему надо помочь».
После того вечера Марина приняла решение. Она перестала ждать от родителей чего-либо. Перестала надеяться, что они увидят её, оценят её старания, скажут ей спасибо. Она просто работала. Копила деньги. Строила свою жизнь — ту жизнь, которую никто не мог бы у неё отнять.
Когда Андрей позвонил ей неделю назад, его голос дрожал. «Марин, всё плохо. Банк забирает квартиру. Родители в шоке. Я не знаю, что делать. Помоги, пожалуйста». Она слушала его сбивчивую речь и чувствовала странное спокойствие. Она ведь знала, что так будет. Она предупреждала. И её не послушали.
«Я подумаю», — ответила она тогда и положила трубку.
Она действительно думала. Целую неделю. Считала деньги, прикидывала варианты. У неё на счету были деньги, которых уже хватало на первый взнос за однушку в приличном районе. Не в центре, конечно, но в новостройке, с хорошей планировкой. Она уже выбрала квартиру, созванивалась с застройщиком, готовила документы.
Если отдать эти деньги родителям… Это не спасёт квартиру. Она могла бы выкупить её в ипотеку. И потом долго бы платила за фактически чужую квартиру. Снова в съёмной квартире, без шансов купить свою долгие годы.
Тогда она подумала о даче. Старый домик в пятидесяти километрах от города, шесть соток земли. Родители ездили туда летом, выращивали помидоры и огурцы. Дом был крепкий, брёвна толстые, фундамент добротный. Но окна древние, крыша требовала ремонта, отопления не было. Для летнего проживания — отлично. Для зимнего — невозможно.
Но если вложить триста тысяч… Можно поставить хорошую печь-буржуйку, утеплить стены и пол, заменить окна на пластиковые. Провести минимальный водопровод от колодца. Будет не роскошно, но жить можно. Многие так живут. Особенно пенсионеры.
Марина знала, что родители не обрадуются этому варианту. Они городские люди, привыкли к удобствам. Мать всегда жаловалась на дачный туалет на улице, отец ворчал про отсутствие интернета. Но выбора не было.
Точнее, выбор был. И Марина его сделала. Она выбрала себя.
Сейчас, сидя в опустевшей комнате, она думала: «Я плохая дочь?» Этот вопрос крутился в голове, цеплялся за мысли, не давал покоя. Плохая дочь отказывает родителям в помощи. Плохая дочь ставит свои интересы выше их нужд.
Но хорошая дочь десять лет жила в тени брата, терпела то, что его любят больше, молча проглатывала обиды. Хорошая дочь предупреждала их об опасности и услышала в ответ: «Сама справишься». Хорошая дочь должна теперь пожертвовать своим будущим ради их ошибок?
Нет.
Марина подняла голову, посмотрела в окно. Родители уже скрылись из виду. Может быть, они поехали к Андрею — ругать его, жалеть его, искать вместе с ним выход. А может, поехали домой — в ту квартиру, в которой им оставалось жить всего неделю.
Через неделю они соберут вещи. Погрузят их в грузовик (Марина даже готова была оплатить грузчиков, она приложила к конверту записку с этим предложением). Поедут на дачу. Может быть, Андрей поедет с ними, а может, найдёт себе угол у друзей или очередной подруги. Это были их проблемы.
А Марина на следующей неделе пойдёт в банк. Подпишет договор. Внесёт первый взнос. Через шесть месяцев, когда сдадут дом, она въедет в свою квартиру. Свою. Из которой никто не сможет её выгнать.
Телефон завибрировал. Сообщение от Андрея: «Они у тебя были? Что сказала?»
Марина набрала ответ: «Дала денег на ремонт дачи. Больше ничем помочь не могу».
Через минуту пришёл ответ: «Ты серьёзно? Марин, ты издеваешься, да? Дача? Ты хоть понимаешь, что ты сделала?»
«Понимаю. Я сохранила свою жизнь», — написала Марина и заблокировала телефон.
За окном сгущались сумерки. Скоро нужно было готовить ужин, но аппетита не было совсем. Марина встала, подошла к холодильнику машинально, открыла его, посмотрела на полки с едой. Закрыла обратно.
Она вспомнила тот вечер, три года назад. Как пришла домой после разговора с родителями и рыдала, уткнувшись в подушку. Как утром, опухшая от слёз, поехала на работу и весь день ходила как в тумане. Как коллега спросила, всё ли в порядке, и Марина соврала, что просто плохо спала.
Тогда ей казалось, что больнее уже не будет.
Но сейчас было больнее. Потому что тогда боль была от обиды, от чувства несправедливости. А сейчас боль была от выбора, который она сделала. От понимания, что этот выбор правильный — но не благородный. Не красивый. Не такой, каким должен быть выбор хорошей дочери из кино или книг.
В кино хорошая дочь отдала бы последние деньги. Отказалась бы от своих планов. Спасла бы семью. И в конце все обнялись бы, поняли её благородство, и всё закончилось бы хорошо.
Но жизнь не кино.
В жизни, если Марина отдаст свои накопления, она просто потеряет их. Квартиру родителей всё равно заберут, потому что долг слишком большой. Она снова окажется в съёмном жилье, снова будет копить годами. И родители не оценят её жертву, потому что квартира всё равно уйдёт. А Андрей снова найдёт какую-нибудь авантюру, снова влезет в долги. И снова придёт просить.
И никто не подумает о ней. О её жизни. О её праве на счастье.
«Сама справишься, ты у нас способная».
Эта фраза прозвучала в её голове снова, и Марина усмехнулась сквозь подступившие слёзы. Ну да. Она справится. Как всегда справлялась.
Только теперь она будет справляться для себя. А не для них.
Марина вытерла глаза, выпрямила плечи. Подошла к ноутбуку, открыла папку с документами на квартиру. Просмотрела ещё раз планировку, фотографии из окон, схему подъезда. Её квартира. Четвёртый этаж, окна на юг, лоджия застеклена. Сорок два квадрата её личного пространства.
Через полгода она въедет туда. Расставит мебель так, как хочет. Повесит на стены картины, которые нравятся ей, а не которые одобрили бы родители. Будет приглашать гостей, когда захочет. Будет жить так, как решит сама.
И, может быть, когда-нибудь родители это поймут. Поймут, что она имела право выбрать себя. Что её жизнь тоже важна. Что способность справляться не означает бесконечной обязанности жертвовать собой.
А может, и не поймут. И тогда придётся жить с этим грузом — с их обидой, с их разочарованием, с их холодными редкими звонками по праздникам.
Но это будет её выбор. Её жизнь. Её квартира.
Марина закрыла ноутбук и подошла к окну. Внизу зажглись фонари, город погружался в вечер. Где-то там, в этом огромном городе, её родители ехали на автобусе, сжимая конверт с деньгами, которые казались им насмешкой.
«Прости», — мысленно сказала им Марина. Но вслух не произнесла.
Прощения она не просила. Потому что не сделала ничего плохого.
Она просто сделала то, что они когда-то велели ей делать.
Справилась сама.
Прошло три недели. Марина подписала договор в банке, внесла первый взнос, получила документы. Теперь оставалось ждать сдачи дома. Застройщик обещал апрель, и Марина уже мысленно планировала ремонт, выбирала обои, смотрела варианты мебели.
Андрей звонил несколько раз, но она не брала трубку. Потом он прислал длинное голосовое сообщение, в котором обвинял её в чёрствости, эгоизме и предательстве семьи. Марина прослушала его до конца, вздохнула и удалила.
От родителей не было ни слова.
Марина не знала, переехали ли они уже на дачу, начали ли ремонт, как они там устраиваются. Она могла позвонить, узнать. Но не звонила. Какая-то часть её боялась услышать в их голосах ту самую обиду, которая отравит её покой. Другая часть упрямо твердила: «Они сами выбрали. Пусть сами и справляются».
Рабочие будни текли своим чередом. Проекты, совещания, отчёты. Коллеги спрашивали, почему она стала задумчивее, но Марина отшучивалась. Никто не должен был знать про её семейную драму. Это была её ноша, и нести её следовало в одиночку.
В конце ноября, когда выпал первый снег, Марина получила сообщение от дальней тёти — сестры отца, с которой они почти не общались.
«Марина, я слышала, что у вас в семье случилось. Хочу сказать, что не осуждаю тебя. Твои родители всегда баловали Андрея. Ты молодец, что не дала себя втянуть. Береги себя».
Марина прочитала сообщение несколько раз. Значит, родители рассказали родственникам. Значит, она теперь в глазах семьи — чёрствая дочь, отказавшая родителям. Интересно, рассказали ли они всю историю? Про то, как отказали ей три года назад? Про «сама справишься»?
Наверное, нет.
Марина набрала ответ: «Спасибо, тётя Лена. Мне важно это слышать».
Декабрь встретил её холодными ветрами и предновогодней суетой. Офис украсили гирляндами, коллеги обсуждали корпоратив и подарки. Марина купила себе маленькую ёлку, поставила в углу комнаты, украсила. Смотрела на неё вечерами и думала, что в следующем году ёлка будет стоять уже в её собственной квартире.
Под Новый год, тридцать первого декабря, ей позвонила мать.
Марина долго смотрела на высветившееся имя на экране. Потом всё-таки ответила.
— Алло.
— Марина, — голос матери звучал устало, но без прежней обиды. — С наступающим.
— И вас с наступающим, мам.
Пауза.
— Мы на даче, — сказала мать. — Ремонт почти закончили. Печь хорошая, тепло. Окна поменяли. Живём.
— Это хорошо, — Марина не знала, что ещё сказать.
— Андрей уехал. Нашёл работу в Москве, устроился к знакомому. Говорит, будет выплачивать остаток долга.
— Понятно.
Ещё одна пауза, длинная, неловкая.
— Марина, я… — мать запнулась. — Я не звоню просить прощения. Не знаю, права ты была или нет. Но хочу сказать… мы выживем. И ты… ты тоже живи. Как считаешь нужным.
Это не было примирением. Но это было признанием её права на выбор.
— Спасибо, мам, — тихо сказала Марина.
— Ну всё. С Новым годом.
— С Новым годом.
Гудки.
Марина опустила телефон и посмотрела в окно, где падал снег. Внутри что-то сжалось и одновременно отпустило. Не прощение, не принятие, но хотя бы перемирие.
А этого, наверное, было достаточно.
Чтобы жить дальше.
Сама.
Уйдя из семьи 23 года назад, Егор случайно столкнулся с первой женой и не смог скрыть слёз