— Быстро решим и разойдёмся, — Виктор вошёл в кабинет, не поздоровался. Кивнул матери, чтобы садилась. — Дом пополам делится, да?
Юрист — мужик лет пятидесяти, в мятой рубашке — посмотрел на него поверх очков. Ничего не ответил.
Людмила Ивановна устроилась на стуле, сняла перчатки, положила сумку на колени. Вид у неё был такой, будто всё уже решено.
Елена сидела у окна. Старый серый плащ, который носила лет десять. Руки в шрамах — от запястий до кончиков пальцев, красные, стянутые. Молчала, смотрела в окно.
— Виктор Сергеевич, вы требуете раздела, — юрист открыл папку. — Загородный дом, оформлен на Елену Павловну три года назад.
— В браке оформлен, — Виктор подался вперёд. — Значит совместное. Моя половина.
Людмила Ивановна кивнула.
— У Виктора ребёнок скоро. Ему жильё нужно. А Елена справится, она привычная.
Елена повернула голову. Посмотрела на свекровь молча. Людмила Ивановна отвела взгляд.
Юрист закрыл папку.
— Дом куплен на страховые деньги. После несчастного случая на производстве. Это не совместно нажитое. Делить нечего.
Тишина.
Виктор разжал пальцы.
— Что?
— Выплата была за вред здоровью. Такие деньги не делятся по закону.
— Какая ещё выплата?
Елена достала справку из сумки, положила на стол. Юрист взял, кивнул.
— Котёл на комбинате взорвался, — она говорила ровно. — Я полгода в больнице пролежала. Ты помнишь?
Виктор откинулся.
— При чём тут это?
— При том, что ты ни разу не приехал. Сказал, от запаха больницы тебе плохо.
Людмила Ивановна вскинулась.
— Он работал! Кто-то же должен деньги зарабатывать!
— Работал, — Елена кивнула. — Я тоже работала. Двадцать пять лет по двенадцать часов. Откладывала с каждой зарплаты. А ты, Виктор, на запчасти тратил. И на посиделки с друзьями. Каждую пятницу.
Виктор встал резко.
— Ты специально молчала? Всё подстроила?
— Не специально. Просто поняла, что нужна тебе только когда что-то от меня надо.
Три года назад Виктор стоял в больничном коридоре, курил одну за одной. Охранник делал замечания, он не слушал. Позвонил матери, сказал, что Елена в реанимации, что плохо дело. Людмила Ивановна приехала на следующий день. Посмотрела на бинты, которыми было обмотано всё — лицо, руки, шея.
— Ну вот. Теперь тут сиди.
Ушли вместе. Виктор вернулся через неделю, постоял у дверей палаты. Не зашёл. Елена видела его через стекло — он смотрел, потом развернулся и пошёл. Больше не появлялся.
Звонил редко. Говорил, что устал, что много работы, что машину чинит. Елена слушала гудки, когда он сбрасывал.
Руки не сгибались. Врачи говорили — разрабатывай, терпи, двигай пальцами, даже если больно. Она терпела. По ночам просыпалась от боли. Кожа стягивала так, будто её снова кипятком обливают. Кричать не могла — в палате ещё три женщины. Сжимала подушку, считала до ста.
Выписали через полгода. Виктор приехал на такси. Сказал, что своя машина сломалась опять.
Дома Людмила Ивановна пила чай на кухне. Посмотрела на Елену, на шрамы от виска до подбородка.
— Работать теперь сможешь вообще?
Елена прошла в комнату. Закрыла дверь. Села на кровать. Смотрела на руки.
Суд с комбинатом шёл два года. Адвокаты сваливали всё на Елену — мол, сама виновата, технику безопасности не соблюдала. Коллеги свидетельствовали: котёл старый, все знали, начальство менять не хотело.
Когда судья огласила решение, Елена сидела в зале одна. Виктор сказал, что не может с работы отпроситься.
Денег дали много. Елена открыла отдельный счёт. Никому не сказала. Нашла дом через месяц — за городом, тихий, с участком. Оформила на себя.
Виктору сказала просто:
— Я дом купила. Переезжаю.
Он сначала обрадовался. Потом спросил:
— Мы?
— Я.
— Как это ты?
— Одна. Ты на развод подавай. Раз у тебя с Инной ребёнок.
Виктор побледнел.
— Откуда знаешь?
— Людмила Ивановна проговорилась.
Елена вышла из кабинета юриста первой. Виктор догнал у лифта, схватил за рукав.
— Стой. Ты думаешь, я так просто оставлю?
Она высвободила руку.
— Ты уже оставил. Три года назад. Когда в больницу не пришёл.
— Мне тяжело было тебя такой видеть!
— Мне тоже тяжело было. Но я себя бросить не могла.
Лифт приехал. Елена зашла, нажала кнопку. Двери закрылись.
Людмила Ивановна вышла из кабинета, взяла сына за локоть.
— Надо что-то придумать. К другому юристу сходим? Или в суд?
Виктор молчал.
— Витя, слышишь? Нельзя так просто всё отдавать! Дом хороший, я там розы хотела посадить!
— Мам, отстань.
Он ушёл. Людмила Ивановна осталась стоять одна.
Виктор сел дома на диван, набрал Инну. Та ответила не сразу.
— Что?
— Дом не получится. На неё оформлен, не делится.
Пауза.
— Совсем никак?
— Никак.
Она вздохнула.
— Витя, слушай. Скажу сразу, чтобы потом претензий не было. Я не уверена, что ребёнок твой.
Виктор замер.
— Что ты сказала?
— Был ещё один человек. Я не знаю точно. И разбираться не буду. Давай закроем тему.
— Инна, подожди…
— Не звони больше.
Гудки. Виктор перезвонил. Номер недоступен. Ещё раз — абонент заблокирован.
Он сидел, смотрел в стену. Людмила Ивановна вошла через полчаса.
— Что случилось?
— Всё случилось.
— Инна звонила?
— Она сказала, ребёнок не мой. И послала меня.
Людмила Ивановна опустилась на стул.
— Как не твой?
— Так. Не мой.
Помолчали. Потом она сказала:
— Надо Елену проучить. Чтобы поняла.
Виктор посмотрел на неё.
— Как?
— Найди людей. Пусть напугают. Окна разобьют. Она сама прибежит потом.
Виктор кивнул.
Елена перевезла вещи за два дня. Немного было — одежда, посуда, книги. В доме было тихо. Она ходила по комнатам, открывала окна.
Соседка Вера Андреевна зашла на второй день с банкой варенья.
— Не нужна помощь?
— Спасибо, справлюсь.
Ночью сидела на кухне, пила воду из-под крана — чайник не распаковала ещё. Руки болели, как всегда к вечеру. Надо работу искать, но какую — непонятно. В горячий цех её уже не возьмут.
Виктор приехал в субботу. «Газель» старая, с двумя мужиками. Елена видела из окна. Они подошли к воротам. Виктор постучал, потом позвонил. Она стояла в коридоре, не двигалась. Он стучал минут пять, потом начал колотить кулаком.
— Лена! Открой! Поговорить надо!
Она молчала. Слышала, как он ругается. Потом они ушли. Машина завелась, уехали.
Вера Андреевна постучала через час.
— Всё нормально?
— Нормально.
— Муж запомнил номер машины. Если ещё приедут, звони, участкового вызовем.
Елена кивнула. Закрыла дверь, села на пол спиной к стене. Сердце колотилось. Она считала вдохи, как учили в больнице.
Виктор вернулся через три ночи. Она проснулась от скрипа — кто-то лез через забор. Потом стекло разбилось, тихо. Елена подошла к окну. У сарая двое. Один с канистрой, второй — Виктор — возился с тряпкой и зажигалкой. Пламя вспыхнуло, осветило лицо. Он был пьян, шатался.
Елена взяла телефон. Но со стороны соседей крикнули:
— Стоять! Полиция едет!
Сосед перемахнул через забор, пошёл на них. Виктор бросил тряпку, побежал к воротам. Второй следом. Машина не завелась сразу, мотор заглох. Сирена полиции — участковый жил близко.
Елена стояла у окна. Виктора выводили из машины. Он размахивал руками, что-то объяснял. Участковый записывал. Сосед показывал на канистру, на тряпку. Виктор обернулся, посмотрел на окно. Елена не отвернулась. Смотрела, пока его не увели.
Суд был через месяц. Виктор пришёл небритый, в мятой рубашке. Людмила Ивановна в зале, платок в руках сжимала. Судья — женщина в очках — слушала, смотрела в документы. Потом посмотрела на Виктора.
— Вы пытались поджечь дом бывшей жены. Осознаёте?
Виктор молчал.
— Отвечайте.
— Я хотел… чтобы она поняла.
— Что поняла?
— Что так нельзя.
— Как нельзя?
Он не ответил. Судья вынесла приговор — условный срок два года, запрет приближаться к Елене ближе трёхсот метров.
Людмила Ивановна всхлипнула. Виктор обернулся:
— Всё нормально, мам. Условный же.
Она не ответила.
Виктору пришлось съехать. Людмила Ивановна сказала, что больше содержать не будет, что он взрослый человек. Он снял угол у знакомого за три тысячи — комната без окна, общая кухня, душ раз в неделю. Работу нашёл на овощной базе — грузчиком. Таскал ящики, мыл полы. Платили мало, но каждую неделю.
Друзья из гаражей пропали. Один ответил:
— Вить, извини, но мне с условниками нельзя. Я сам на учёте.
Остальные трубку не брали. Инна заблокировала везде. Виктор пытался найти через знакомых, но те не знали или не хотели говорить.
Людмила Ивановна держалась три месяца. Потом позвонила сестре в Вологду, попросилась погостить. Через две недели разругались — сестра сказала, что Людмила ничего не делает, только жалуется. Людмила собралась, вернулась. Квартира уже была продана — деньги ушли на долги. Виктор в бытовке жил, помочь не мог.
Соцработник предложил пансионат. Людмила кричала, что не поедет в богадельню, что сын обязан. Но выбора не было.
Виктор приехал проводить. Привёз сумку с вещами. Стоял у автобуса, курил, смотрел в сторону.
— Хоть навещать будешь? — спросила она.
— Буду.
— Когда?
— Как смогу.
Автобус уехал. Виктор докурил, бросил окурок, пошёл на базу.
Елена первые месяцы просто привыкала. К тишине. К тому, что можно встать когда хочешь. Что никто не спросит, почему обед не готов. Руки болели каждый день. Она разминала пальцы, делала упражнения. Заметила — если замешивать тесто, резать овощи, боль меньше. Ненадолго, но легче.
Вера Андреевна зашла в октябре.
— Леночка, не испечёшь пирог? Внуки приедут, а я уже не справляюсь.
Елена испекла. Простой, с яблоками. Вера Андреевна попробовала:
— Это же объедение! Ты бы продавала!
Елена задумалась. Начала с соседей. Потом соседи привели знакомых. Заказов стало больше. Она пекла по ночам, когда руки меньше болели. Через полгода поняла — можно жить на эти деньги.
Однажды пришёл мужик из соседнего дома. Семён, лет сорока, в светлой рубашке.
— Добрый день. Жена сказала, вы торты печёте. Можно на день рождения дочери заказать?
Елена пригласила на кухню. Он рассказывал про дочь, которой восемь исполняется. Посмотрел на её руки, на шрамы, но ничего не спросил.
Когда ушёл, Елена осталась сидеть за столом. За окном шёл снег, первый в этом году. Руки лежали спокойно. Шрамы никуда не делись, но она перестала на них обращать внимание.
Прошло два года. Елена обустроила летнюю кухню в пристройке — так удобнее. Заказов было много, иногда приходилось отказывать. Она не гналась за всем подряд, работала в своём темпе.
Виктора видела раз — зимой, на рынке. Стоял у входа в спецовке, курил, смотрел в пустоту. Постаревший, серый, сутулый. Она прошла мимо. Он не заметил.
Людмила Ивановна в пансионате сначала скандалила — про соседок жаловалась, про еду, про комнату. Виктор приезжал раз в месяц, привозил продукты, сидел молча. Она говорила без остановки — про несправедливость, про то, что невестка всех обманула, что жизнь не удалась. Он кивал, смотрел в окно. Через полчаса уезжал.
Елена работала, общалась с людьми. Улыбаться стало легче. Семён заказывал торты на все праздники. Однажды сказал:
— Дочка говорит, что у вас самые вкусные торты в районе.
Елена кивнула. Это было приятно слышать.
Вечером, когда закончила последний заказ, вышла на крыльцо. Декабрь, мороз, темнеет рано. Тихо. Никаких криков, хлопающих дверей. Руки ныли, как всегда к концу дня, но это была нормальная усталость.
Вера Андреевна помахала через забор:
— Лена, завтра внуки приедут, булочек можешь испечь?
— Конечно.
— Спасибо тебе.
Елена вернулась в дом. На кухне пахло корицей — завтра утром надо доделать заказ. В холодильнике заготовки, на столе список на неделю. Всё как обычно.
Виктор остался на базе. По вечерам доставал телефон, листал старые фотографии. Убирал телефон, закуривал, смотрел на потолок бытовки. Краска облупилась. Назад дороги не было.
Людмила Ивановна привыкла к пансионату. Перестала жаловаться, начала ходить на чаепития, подружилась с соседкой. Виктора больше не звала. Когда приезжал, говорила коротко, без упрёков.
Елена однажды сидела у окна вечером, пила горячее молоко. Руки лежали на коленях. Шрамы побледнели, но остались. Она посмотрела на них. Вспомнила больницу, боль, бессонные ночи. Потом подумала о другом — о заказах на завтра, о новом рецепте, который хотела попробовать.
На следующее утро пришёл первый клиент. Потом второй. День начался обычный — работа в доме, который был её. С жизнью, которую она сама себе построила.
Виктор остался где-то позади. Людмила Ивановна тоже. Всё это было, но теперь не имело значения.
Свекровь настояла на раздельном бюджете — и сама приехала к нам отмечать Новый год с роднёй