— Сказала же — оливье! — Виктор стоял на пороге, красный, и от него несло пенным. — Нормальные жёны готовят, а ты где шлялась?
— Я на работе была, — Марина держалась за дверной косяк, ноги не держали. — Аврал был, я сутки не спала…
— Мне плевать! — он схватил её за плечо и развернул к лестнице. — Все бабы как бабы, а ты — одно название!
Марина попятилась на площадку. Виктор шагнул следом, глаза бегали.
— Вить, подожди, я сейчас быстро…
— Выметайся, — он толкнул её в грудь, не сильно, но она споткнулась и села на ступеньки. — Чтоб духу твоего больше не было.
Дверь захлопнулась. Щёлкнул замок, потом цепочка.
Марина сидела на холодном бетоне в домашнем халате и не могла сообразить, что произошло. Только что она поднималась по лестнице, думала, как хорошо будет лечь наконец, и вдруг — это.
Из-за двери донёсся голос телевизора. Виктор включил «Иронию судьбы».
Она спустилась на пролёт ниже. Ноги гудели — восемь часов на ногах, таскала противни с батонами, пока у других был предпраздничный день. В подъезде пахло котами и было холодно.
Дверь снова открылась. Виктор швырнул вниз что-то тёмное.
— На, оденься хоть, позорище.
Марина подняла куртку — старую, детскую, ту, что носила в классе пятом. Хранила на антресолях, не знала зачем. Натянула поверх халата. Рукава трещали по швам, не сходились на груди.
Сунула руки в карманы — авось там хоть рубль завалялся. Подкладка правого кармана была порвана, и пальцы нащупали внутри что-то плоское.
Вытащила — маленькая книжечка, пожелтевшая, потёртая. Сберкнижка. На её имя.
Марина долго смотрела на обложку, потом вспомнила.
Отец уходил, когда ей было десять. Мать орала на кухне, швыряла чашки. Он стоял в прихожей с сумкой, застёгивал куртку. Марина вцепилась в его рукав, и он присел, быстро сунул что-то в её карман.
— Твоё это. Никому не показывай, — шепнул он. — Вырастешь — поймёшь.
Потом ушёл. Больше она его не видела.
Мать говорила: бросил нас, завёл другую, плевать на него хотел. Марина верила. А куртку так и не выбросила, хотя давно из неё выросла.
Она встала. Идти некуда. До подруги далеко, та с семьёй празднует. Денег нет. Телефон остался в квартире.
Но банк — круглосуточное отделение — в двух кварталах. Дежурный, для срочных дел. Марина знала, где он, проходила мимо каждый день по дороге на комбинат.
Она вышла на улицу босиком. Мороз резал ступни, и она шла быстро, почти бежала. Во дворах гремела музыка, кто-то смеялся на балконах. Марина жала книжечку в кулаке и не думала ни о чём, просто ставила ногу за ногой.
В отделении было тепло и пусто. Дежурная — девушка лет двадцати пяти, с гладко зачёсанным хвостом — подняла взгляд и замерла.
— Вам плохо? Может, скорую?
— Нет, — Марина положила книжечку на стойку. — Мне нужно проверить счёт.
Девушка взяла книжечку, открыла, покрутила.
— Это старая форма. Давно не пользовались?
— Двадцать лет.
— Паспорт есть?
— Нет.
Девушка вздохнула, посмотрела на босые ноги Марины, на халат под курткой.
— Дату рождения назовите.
Марина назвала. Девушка стучала по клавишам, хмурилась. Потом застыла, уставившись в экран.
— Имя совпадает, — сказала она медленно. — Но я не могу дать вам деньги без паспорта. Только информацию.
— Просто скажите, что там.
Девушка помолчала.
— Счёт активный. Пополнялся ежемесячно из Норильска. Последнее поступление — месяц назад.
— Сколько?
— На счету с процентами… — девушка снова посмотрела на экран, и голос её стал тише, — больше двенадцати миллионов.
Марина не сразу поняла. Переспросила. Девушка повторила — чётко, по слогам.
— Тут ещё сообщение от отправителя. Хотите узнать?
Марина кивнула. Девушка развернула монитор. На экране был адрес — в их городе, район старых пятиэтажек — и две строки:
«Прости меня. Приходи, если сможешь».
Такси девушка вызвала сама, дала Марине свою кофту, чтобы прикрыть халат. Водитель не задавал вопросов, только покосился в зеркало.
Адрес был знакомый — район, где Марина жила в детстве. Пятиэтажки, облезлые подъезды, детская площадка с ржавыми качелями.
Она поднялась на третий этаж и долго стояла перед дверью, не решаясь нажать на звонок. Потом нажала.
Открыл мужчина — высокий, седой, в рабочей робе. Посмотрел на неё, и лицо его дёрнулось.
— Маринка, — выдохнул он.
Она молчала.
— Заходи, — он отступил, голос хриплый.
Квартира крохотная — однушка, чистая, пахнет краской. На столе лежат инструменты, в углу стоит самодельная этажерка.
Отец провёл её на кухню, сел напротив.
— Ты нашла книжечку, — сказал он, не спрашивая.
— Нашла.
Он сложил руки на столе, большие, в застарелых мозолях. Марина помнила эти руки — они сажали её на плечи, когда шли в парк.
— Я не смел появиться, — сказал он глухо. — Думал, ты меня ненавидишь. Твоя мать права была — я пил тогда, срывался. Был плохой.
— Почему не вернулся потом?
— Боялся. Ты выросла без меня, зачем я тебе? Просто копил, думал — хоть деньги пригодятся. Работал на вахте, жил в бытовках, откладывал всё, что мог.
Марина смотрела на него и не знала, что чувствует. Злость? Жалость? Облегчение?
— Мать говорила, у тебя другая семья.
— Никого не было. Только ты.
Он поднял глаза, и Марина увидела, что они мокрые.
— Можешь ненавидеть меня, Маринка. Заслужил.
Она молчала. Потом встала, подошла, положила руку ему на плечо.
— Не ненавижу.
Он накрыл её руку своей и сжал, сильно, будто боялся отпустить.
Марина вернулась домой только утром первого января. Ночь провела в гостинице — отец дал денег, проводил, сказал: «Приходи, когда захочешь».
Она купила одежду, нормальную обувь. Потом поехала к Виктору.
Открыл не сразу. Стоял на пороге помятый, опухший, в трениках.
— А, это ты, — почесал живот. — Ну заходи. Полы помоешь — и ладно, забудем.
Марина протянула конверт.
— Что это? — он взял, открыл. Заявление на развод, ключи.
Лицо его стало серым, потом красным.
— Ты офигела? Ты думаешь, тебя кто-то возьмёт? Посмотри на себя — кому ты нужна, затраханная кукла!
Марина развернулась к лестнице. Виктор схватил её за руку.
— Стой, ты куда?! Двадцать лет вместе, я тебя кормил, одевал!
— Я сама себя кормила.
— Да на твою зарплату даже хлеб не купишь! Ты без меня сдохнешь под забором!
Марина высвободила руку.
— Прощай, Виктор.
Она спустилась на первый этаж. Виктор гнался следом, кричал:
— Думаешь, там кто-то ждёт? Никому ты не нужна, слышишь? Никому!
Марина вышла во двор. Виктор выскочил за ней босиком, в одних трениках. Увидел такси, новую куртку на ней, сумку. Остановился.
— Откуда деньги? — спросил он тише. — У тебя кто-то есть?
— Нет.
— Тогда откуда?
Марина села в машину. Виктор подбежал, дёрнул дверь, но она уже закрылась.
— Марина, погоди! Я же не всерьёз! Вернись, я больше не буду!
Машина тронулась. Виктор бежал следом, потом остановился посреди двора — жалкий, растерянный. Марина смотрела в заднее стекло, и он становился всё меньше, пока не исчез совсем.
Через три дня Марина встретилась с отцом снова. Он показал ей свои работы — полки, шкафчики, табуретки. Всё делал сам, руками.
— Ты будешь работать дальше? — спросил он.
— Не знаю. Хочу своё дело открыть. Пекарню, может.
— Умеешь печь?
— Двадцать лет на комбинате, па. Умею.
Слово вырвалось само. Отец замер, потом улыбнулся — осторожно, будто не верил, что имеет право.
— Помочь чем могу?
— Можешь.
Они работали молча — чинили помещение, которое Марина сняла в старом доме. Отец ставил полки, она красила стены. Говорили мало, но понимали друг друга без слов.
Однажды вечером, когда они мыли руки после работы, в дверь постучали. Марина открыла.
На пороге стоял Виктор.
Он был трезвый, выбритый, в чистой куртке. Руки держал в карманах.
— Мне нужно поговорить с тобой.
— Не о чем.
— Марин, я знаю, у тебя деньги. Мне рассказали… не важно кто. Мне позарез нужно. Долги есть, понимаешь? Серьёзные. Дай взаймы, я верну всё, честное слово.
Марина посмотрела на него — на этого человека, с которым прожила двадцать лет. Видела его насквозь — каждую складку, каждую привычку врать.
— Нет.
— Как нет?! — голос сорвался. — Мы столько лет вместе! Я же не чужой тебе!
— Именно поэтому нет.
Из глубины помещения вышел отец. Вытирал руки тряпкой, молча встал рядом с Мариной.
Виктор посмотрел на него, потом снова на Марину.
— Значит, так, да? Нашла папочку, и я теперь не нужен?
— Ты никогда не был нужен, — сказала Марина спокойно. — Просто я не понимала этого.
— Пожалеешь, — Виктор шагнул ближе, ткнул пальцем ей в грудь. — Думаешь, деньги тебя спасут? Ты никто! Всю жизнь была никем, и останешься!
Отец сделал движение вперёд, но Марина остановила его рукой.
— Иди отсюда, Виктор.
— Пусти меня, я хоть посмотрю, на что ты деньги тратишь! Мои же деньги, между прочим, я тебя содержал!
— Я сама себя содержала. А ты только жрал и орал.
Виктор замахнулся, но отец перехватил его руку. Сжал крепко, и Виктор поморщился.
— Отпусти!
— Уходи, — сказал отец тихо. — Пока сам ушёл.
Виктор вырвал руку, отступил на порог.
— Да пошли вы! Сдохните тут вдвоём!
Он развернулся и ушёл. Марина закрыла дверь, прислонилась к ней спиной.
— Ты как? — спросил отец.
— Нормально.
Он посмотрел на неё внимательно, потом кивнул.
— Пойдём доделаем полку.
Они вернулись к работе. Марина красила, отец придерживал доску. Молчали. Потом она сказала:
— Спасибо.
— За что?
— За то, что не ушёл тогда насовсем.
Отец опустил доску, вытер руки.
— Это я должен тебя благодарить. Что не прогнала.
Марина улыбнулась. Впервые за много дней — по-настоящему.
Пекарня открылась в марте. Небольшая, всего четыре столика и витрина. Марина пекла по ночам — хлеб, булочки, пироги. Отец помогал по утрам, разносил заказы по соседям.
Народ шёл. Сначала любопытства ради, потом за вкусом. Марина не экономила на продуктах, месила тесто руками, как учили на комбинате.
Однажды утром вошла женщина с ребёнком — молодая, худая, в потёртой куртке. Долго выбирала, потом подошла к кассе.
— Можно два пирога с капустой. Только… у меня сейчас денег нет. Завтра принесу, обещаю.
Марина взяла два пирога, завернула, протянула.
— Бери. И завтра не нужно.
Женщина замерла.
— Но я не могу так…
— Можешь. Только приходи ещё, когда будет возможность.
Женщина прижала пакет к груди, глаза заблестели.
— Спасибо вам. Вы не представляете, как это важно сейчас.
Когда она ушла, отец подошёл к Марине.
— Правильно сделала.
— Помню, каково это.
Вечером, когда пекарня закрылась, Марина сидела у окна с чаем. Отец рядом чинил табуретку. За окном таял снег, на асфальте блестели лужи.
— О чём думаешь? — спросил он.
— О том, как странно всё вышло.
— Что странного?
— Если бы Виктор не выгнал меня той ночью, я бы не нашла книжечку. Не узнала про тебя. Так и жила бы с ним, думала, что так и надо.
Отец отложил инструмент.
— Иногда плохое случается вовремя.
— Да.
Они помолчали. Потом Марина достала из ящика старую детскую куртку — ту самую, с рваной подкладкой. Положила на стол.
— Зачем хранишь? — спросил отец.
— Чтобы помнить. Что всё может измениться за одну ночь. И что иногда самое ценное прячется там, где не ждёшь.
Отец кивнул. Взял куртку, провёл рукой по потёртой ткани.
— Я тогда думал — вдруг она выбросит, не найдёт. Каждый месяц отправлял деньги и боялся, что зря.
— Не зря.
— Теперь вижу.
Марина посмотрела на него — на седые волосы, на усталые глаза, на руки, которые двадцать лет работали ради неё. И поняла: она не одна. Никогда не была одна.
За окном зажглись фонари. Город готовился к вечеру. Марина допила чай, встала, начала убирать со стола. Отец помог. Они работали молча, привычно, как будто всю жизнь были вместе.
И в этом молчании было больше, чем во всех словах, которые она слышала от Виктора за двадцать лет.
Марина выключила свет, закрыла пекарню на ключ. Отец ждал на улице. Они пошли рядом по вечернему городу — двое людей, которые потеряли друг друга и нашли снова.
Иногда нужно потерять всё, чтобы понять, что у тебя есть.
— Хватит! В моей квартире не будет ни твоей мамаши, ни её родственничков! — прошипела жена