Богач увидел, как уборщица танцует с его сыном в инва лиdной коляске

Григорий услышал музыку ещё на лестнице. Громкую, деревенскую, дурацкую. Он толкнул дверь и замер.

Посреди комнаты стояла Анна, уборщица, и держала Алексея под мышки, приподняв над креслом. Кружила его, притопывая в такт радио. Сын запрокинул голову и хохотал, размахивая руками.

— Стоять! — рявкнул Григорий так, что Анна чуть не выронила мальчика.

Она быстро опустила Алексея в кресло, поправила одеяло. Музыка орала дальше. Григорий шагнул к приёмнику, выдернул шнур из розетки.

— Ты что творишь? Он у меня не игрушка! У него позвоночник повреждён, ты вообще понимаешь?

— Я аккуратно, я его крепко держала…

— Аккуратно?! — Григорий выхватил из кармана деньги, швырнул на стол. — Вот твоя неделя. Собирайся и чтобы духу твоего здесь больше не было.

Анна взяла купюры, сложила, сунула в карман куртки. Посмотрела на Алексея — тот отвернулся к окну, лицо испуганное. Она вышла, не попрощавшись.

Григорий подошёл к сыну, присел рядом.

— Лёшка, ты же сам понимаешь… Она могла уронить тебя, сделать ещё хуже.

Алексей молчал. Смотрел в окно, будто отца в комнате не было.

Вечером сын не притронулся к еде. Сидел, уставившись в одну точку. Григорий пытался заговорить с ним — бесполезно. Алексей молчал, как после того несчастного случая на дороге три года назад, когда его только привезли из больницы.

Григорий ушёл на кухню, налил себе воды, но не выпил. Сел, опустил голову на руки. Три года он тратил всё на врачей, массажистов, клиники. Продал дачу, влез в долги. Работал на износ. А сын всё больше уходил в себя, замыкался, переставал разговаривать.

А сегодня он смеялся. Первый раз за три года. И Григорий это растоптал.

Он поднялся, подошёл к двери комнаты сына. Заглянул. Алексей по-прежнему сидел неподвижно, лицо отвёрнуто.

Григорий вспомнил: неделю назад соседка снизу остановила его в подъезде, сказала что-то странное. «У вас там по утрам так весело, музыка, смех. Я рада, что Лёша повеселел». Тогда он не придал значения. Теперь понял.

Он вернулся в комнату, сел на пол у кресла.

— Она часто с тобой так?

Алексей молчал. Потом тихо, сквозь зубы:

— Каждый день. Она мне рассказывала про море. Что мы туда поедем, когда я встану. Она верила, что я встану.

Горло Григория сжалось.

— Пап, — Алексей повернулся к нему, и в его глазах была такая тоска, что Григорий не выдержал взгляда. — Я первый раз за три года чувствовал себя живым. А ты её выгнал.

Григорий не нашёлся что ответить. Сын снова отвернулся.

Утром Григорий поехал на окраину города, в рабочий посёлок, где жила Анна. Нашёл её дом — старая панелька, облезлая, с покосившимися балконами. Поднялся на четвёртый этаж, постучал.

Анна открыла в домашнем халате, удивилась, увидев его. Не пустила сразу, стояла в дверях.

— Григорий Иванович?

— Можно войти?

Она неохотно отступила. В тесной кухне пахло кашей и старым линолеумом. На подоконнике стоял горшок с геранью. Бедно. Чисто, но очень бедно.

Григорий снял шапку, мял её в руках. Стоял посреди кухни, как школьник перед директором.

— Я был не прав, — выдавил он, глядя в пол. — Совсем не прав. Я испугался, что ты ему навредишь. А ты… ты единственная, кто вернул ему жизнь.

Анна молчала, прислонившись к холодильнику.

— Он вчера весь вечер молчал. Как после той аварии, когда из больницы привезли. Смотрел в стену. — Григорий поднял глаза. — А потом сказал, что ты верила, что он встанет. Что он с тобой чувствовал себя живым. Впервые за три года.

Анна скрестила руки на груди.

— Вы его душите, — сказала она жёстко. — Не болезнь. Вы. Своим страхом.

Это было как пощёчина. Григорий сжал кулаки, но промолчал.

— Он у вас сидит в четырёх стенах, как в клетке. Вы ему врачей нанимаете, мази покупаете, а жить ему не даёте, — она смотрела на него в упор. — Знаете, что самое страшное? Не то, что он в кресле. А то, что он перестал хотеть. Вообще чего-либо.

— Я просто боюсь ему навредить, — голос Григория сорвался. — Я всё делаю, чтобы ему легче было…

— Легче? — Анна качнула головой. — Ему не легче. Ему пусто. Вы его от жизни прячете, а он жить хочет.

Григорий опустился на табуретку, закрыл лицо руками.

— Вернись. Пожалуйста. Я не буду мешать. Делай что считаешь нужным. Только вернись.

Анна долго молчала. Потом вздохнула.

— Хорошо. Но я буду делать по-своему. Без ваших запретов. Договорились?

— Договорились, — кивнул он, не поднимая головы.

Анна вернулась в тот же день. Алексей увидел её в дверях и не сдержался — заплакал, как маленький. Она подошла, обняла его, гладила по голове. Григорий стоял в коридоре, не решаясь войти.

С того дня он перестал контролировать. Анна приходила каждое утро, включала музыку, разговаривала с Алексеем, смеялась вместе с ним. Григорий сидел на кухне, слушал этот смех и понимал, что три года делал всё неправильно. Он пытался купить здоровье сына. Вместо того чтобы дать ему просто жить.

Через неделю он сократил рабочий график, начал приезжать раньше. Нанял меньше водителей на базу, чтобы не гнаться за лишними заказами. Деньги стали приходить меньше. Зато он видел, как Алексей оживает. Снова разговаривает, шутит, спорит даже.

Однажды вечером они сидели втроём за столом. Ужинали, Анна рассказывала какую-то историю про своё детство, Алексей слушал, не отрываясь. Григорий смотрел на них и вдруг понял: это похоже на семью. На настоящую.

— Анна, а можно я тебя кое о чём попрошу? — Григорий отложил вилку.

— Да, конечно.

— Я хочу сделать площадку. В парке. Для таких ребят, как Лёшка. Чтобы они могли гулять, общаться. Ты поможешь мне с этим?

Анна посмотрела на него удивлённо.

— Вы серьёзно?

— Серьёзно, — он кивнул. — Три года я думал только о том, как его вылечить. А надо было думать о том, как ему жить. Ты мне это показала.

Алексей смотрел на отца широко раскрытыми глазами.

— Пап, правда? Там будут другие дети?

— Правда, сын. Обещаю.

Через два месяца площадка была готова. Григорий нашёл подрядчиков, вложил туда всё, что накопил. Широкие дорожки, пандусы, ровное покрытие. Навес от дождя. Скамейки для родителей.

В день открытия они приехали туда втроём. Алексей сидел в кресле и смотрел по сторонам с таким восторгом, будто впервые видел мир. Здесь было несколько таких же ребят в колясках, родители, сопровождающие.

Анна подошла к одной женщине, заговорила, показала на Алексея. Та кивнула, подкатила свою дочку ближе.

— Папа, смотри! — Алексей дёрнул отца за рукав. — Там девочка. Можно я с ней поздороваюсь?

— Конечно, — Григорий сглотнул комок. — Иди.

Анна повезла его к детям. Григорий остался у входа, смотрел, как сын смеётся, машет руками, что-то рассказывает. Живой. Настоящий.

Анна обернулась, посмотрела на него издалека. Он кивнул ей. Она улыбнулась.

А вечером Алексей не замолчал, как раньше. Он рассказывал про девочку Марину, про мальчика Дениса, про то, что Анна обещала водить его туда каждую неделю. Григорий слушал, кивал и впервые за долгое время чувствовал, что всё будет хорошо. Не сразу. Но будет.

Он понял главное: иногда любовь — это не защита от мира. А возможность в этот мир выйти.