— Ну всё, Маринка, теперь ты богатая наследница, — Виктор откинулся в кресле и расхохотался так громко, что нотариус поморщился. — Пилы тебе достались, рубанки старые. Можешь мастерскую открывать или на металлолом сдать, если повезёт.
— Витя, ну не смеши меня, — Анжела прикрывала рот ладонью, но смех всё равно прорывался сквозь пальцы. — Представляю, как она теперь с этим сундуком по городу таскаться будет. Марина, тебе может грузчиков вызвать? Или сама справишься со своим богатством?
Её ногти были накрашены ярко-розовым, волосы уложены локонами, от неё несло приторными духами. Она прижималась к Виктору плечом, демонстрируя принадлежность. Марина сидела напротив в старом сером пальто, руки на коленях. Она смотрела в окно, где ноябрьский дождь размывал город в серое пятно, и молчала.
Нотариус откашлялся, снова уткнулся в бумаги.
— Согласно завещанию, Виктору Павловичу переходит дом с земельным участком в частном секторе и накопления, находящиеся на счёте покойного. Марине Фёдоровне — деревянный сундук с инструментами, сберегательная книжка, оформленная на её имя в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом году, и запечатанный конверт. Конверт необходимо вскрыть здесь, в присутствии всех сторон.
— А это зачем? — Виктор уже листал документы на дом, водил пальцем по строчкам. — Какой ещё конверт? Отец что, совсем на старости того?
— Такова воля покойного, — нотариус протянул Марине через стол желтоватый конверт с сургучной печатью.
Анжела шепнула Виктору что-то на ухо, и он усмехнулся, кивнул. Она продолжала, уже громче:
— Витюнь, а давай этот дом продадим сразу, на центральную квартиру хватит, ещё и на машину останется. Или вообще в Сочи махнём, там сейчас недвижимость растёт.
Марина надорвала сургуч, развернула лист. Почерк тестя был крупный, неровный, буквы прыгали. Первая строчка ударила под дых, перед глазами поплыло.
«Маринушка, я всё знал. Про Анжелку. Про то, как он от тебя ушёл, пока я ещё на кровати лежал живой. Про то, как ты последние деньги на мои таблетки несла, а он в ресторанах гулял со своей новой пассией».
Марина проработала в хлебном магазине тридцать два года, последние пятнадцать из них ухаживала за тестем. Муж к отцу не заходил — говорил, что не может смотреть, сердце не выдерживает. Но на рыбалку с друзьями ездить сердце выдерживало отлично, и на посиделки в кафе тоже.
Марина меняла постельное бельё, переворачивала старика, читала ему газеты, когда зрение испортилось, считала копейки на лекарства. Виктор в это время считал, сколько времени осталось до освобождения.
Тесть был молчаливый, ворчливый, редко говорил спасибо. Но за месяц до ухода позвал её и попросил принести из кладовки старый сундук. Рылся в нём долго, среди стамесок и рубанков, потом достал помятый конверт.
— Марин, ты хорошая, — он смотрел на неё, и впервые за все годы взгляд был мягким. — Не такая, как он. Я всё устрою правильно, только Витьке ни слова.
Через неделю к ним пришёл нотариус. Старик продиктовал завещание, и Марина подписала какие-то бумаги как свидетель, не вчитываясь. А ещё через три недели тестя не стало.
Виктор на похоронах не плакал, только кивал на соболезнования. После поминок исчез — сказал, что задыхается в этих стенах. Марина мыла посуду, убирала со стола, и в пустой квартире было так тихо, что звенело в ушах. Она впервые за пятнадцать лет осталась одна, без необходимости подняться к больному, проверить, дышит ли.
Через две недели Виктор собрал вещи. Анжела ждала у подъезда в белой дублёнке, яркая, как реклама стирального порошка. Марина стояла у окна за занавеской и смотрела, как муж таскает к машине сумки. Она ждала, что он обернётся, скажет хоть что-то. Но он просто сел за руль и уехал. Подушка той ночью была мокрой, но это никто не видел.
— Так, дом мой, накопления мои, — Виктор листал документы, кивал довольный. — Правильно отец сделал, всё как положено, сыну оставил. А тебе, Марин, не переживай, может, там пара копеек с советских времён на книжке твоей осталась, на хлеб хватит.
— Витюнь, а инструменты эти вообще кому нужны, — Анжела хихикала, наклоняясь к нему. — Может, их вообще выбросить, зачем хлам по квартире таскать?
Марина подняла глаза от письма. Посмотрела на них обоих — он расслабленный, победитель, она рядом как приз. Опустила взгляд обратно на строчки, написанные дрожащей рукой умирающего человека.
«Ты думала, я не слышу, как ты ночами на кухне плачешь? Слышал. Всё слышал, стены тонкие. И вот что я сделал, Маринушка. Та книжка на твоё имя — туда легла моя страховая выплата за производственную травму. Большая выплата была, хорошая. Я положил на твоё имя ещё тогда, когда ты в наш дом пришла невесткой — хотел проверить, какая ты. Ты проверку прошла, а он — нет. Деньги лежали все эти годы, набегали проценты. Там теперь сумма больше, чем этот дом стоит, раз в пять точно. Может, и больше».
Марина подняла голову, встретилась взглядом с нотариусом. Он кивнул, достал из папки ещё один документ.
— Марина Фёдоровна, согласно справке из банка, на сберегательной книжке, оформленной на ваше имя, находится сумма, которая многократно превышает стоимость недвижимости, завещанной Виктору Павловичу. Речь идёт о капитале, достаточном для приобретения нескольких объектов недвижимости в центре города.
Тишина упала так резко, что стало слышно, как за окном шуршит дождь. Виктор замер с документами в руках, улыбка медленно сползала с лица. Анжела перестала хихикать, смотрела на нотариуса, потом на Марину, и в глазах её мелькнул испуг.
— Погоди, то есть как многократно? — Виктор выпрямился, документы выпали из рук на стол. — Насколько многократно? Сколько там?
— Точную сумму я не уполномочен озвучивать без согласия Марины Фёдоровны, но могу сказать, что речь идёт о значительном капитале, — нотариус говорил ровно, но в уголках губ пряталась едва заметная усмешка.
— Витюнь, подожди, может, там ошибка какая, — Анжела вцепилась в его руку, голос её стал тонким, писклявым. — Это же какая-то советская книжка, там вообще ничего не может быть, давай выясним нормально…
Виктор побледнел, потом покраснел, потом снова побледнел. Он смотрел на Марину, и в глазах его проступала паника. Марина медленно сложила письмо, убрала в конверт. Руки больше не дрожали.
— Ну всё, Маринка, теперь ты богатая наследница, — она повторила его слова тихо, и каждое слово было как удар.
Виктор вскочил, обошёл стол, попытался дотронуться до её плеча. Лицо его перекосилось в улыбку, фальшивую и жалкую.
— Марин, мы же семья всё-таки, столько лет вместе, давай по-человечески поговорим спокойно, — он тараторил быстро, задыхаясь. — Отец, наверное, хотел, чтобы мы вместе распорядились, как одна семья. Я же не чужой тебе человек, правда ведь?
Марина встала, отодвинула стул. Взяла со стола документы на книжку и конверт с письмом. Виктор стоял рядом, от него пахло знакомым одеколоном, и этот запах раньше казался ей родным. Теперь просто мутило.
— Спокойно поговорим? — она посмотрела ему в глаза, и он отступил на шаг. — Как тогда, когда ты спокойно съехал через две недели после похорон? Или как тогда, когда я просила помочь поднять твоего отца, а ты спокойно уходил к ней?
— Марин, ну зачем ты сейчас старое ворошишь, мы же взрослые люди, можем договориться по-нормальному, — Виктор попытался снова улыбнуться, голос стал вкрадчивым, почти ласковым. — Дом ведь содержать надо, ремонт делать, это всё деньги стоят. Может, ты поможешь, а я тебе тоже помогу чем-нибудь, мы же не враги.
Анжела вскочила, белая дублёнка распахнулась, открывая короткую юбку.
— Виктор Павлович, вы что, серьёзно? — она повернулась к нему, голос сорвался на визг. — Ты мне обещал, что мы в Сочи поедем, что машину купим, что у тебя всё схвачено! А теперь что, эта… эта твоя бывшая всё заберёт, а мы что?
— Анжел, помолчи сейчас, не мешай, — Виктор попытался её остановить, но она уже не слушала, голос её становился всё выше.
— Нет, я не помолчу! Я полгода ждала, пока ты разведёшься, терпела твои обещания, а теперь оказывается, что у неё денег больше, чем у тебя! Может, тебе к ней обратно вернуться?
Марина застегнула пуговицы пальто, повязала платок. Движения медленные, точные. Она посмотрела на Анжелу, и та сжалась, замолчала на полуслове.
— Вы недавно смеялись над моим сундуком, — Марина говорила тихо, но каждое слово было как лёд. — Так вот, этот сундук мне дороже всех ваших планов на жизнь. Потому что его собирал человек, который понимал, что такое честь. А вы этого не поймёте никогда.
Она взяла сумку, кивнула нотариусу и пошла к двери. За спиной Виктор закричал что-то про совесть, про годы, про справедливость. Анжела верещала, требуя объяснений. Марина вышла в коридор, и дверь за ней закрылась, отсекая их голоса. Она шла по лестнице вниз, и с каждой ступенькой становилось легче дышать.
На улице моросил холодный ноябрьский дождь, но Марине было тепло. Она дошла до остановки, села на мокрую скамейку, достала из сумки конверт. Перечитала письмо ещё раз, медленно, вдумываясь в каждое слово. В самом конце, мелким дрожащим почерком, была приписка, которую она не заметила в кабинете:
«Живи, Маринушка. Ты заработала эту жизнь. А сундук мой забери обязательно — там на дне, под инструментами, фотография лежит. Я с твоей бабкой, мы молодые. Хотел, чтобы ты знала — я понимал, какая ты. Моя Катюша такая же была. Спасибо тебе за всё».
Марина сложила письмо, убрала в сумку, и слёзы потекли сами. Но это были не те слёзы, что она лила по ночам на кухне, беззвучно, чтобы никто не услышал. Это было что-то другое — облегчение, освобождение, признание. Она плакала и улыбалась одновременно, и прохожие косились на неё, обходили стороной, но ей было всё равно.
Автобус пришёл через десять минут. Марина села у окна, посмотрела на своё отражение в мокром стекле. Серое пальто, старый платок, уставшее лицо. Но глаза были другие — живые, свои, не затравленные. Она достала из кармана телефон, посмотрела на экран. Три пропущенных от Виктора. Она нажала кнопку, отправила номер в чёрный список. Одно движение пальца, и всё.
За окном поплыли серые дома, мокрые улицы, редкие фонари. Марина прижала сумку с документами к груди и вспомнила, как тесть держал её за руку перед самым уходом. Как сжимал пальцы и молчал, но в глазах было что-то важное. Теперь она понимала. Он сказал всё, что хотел. Просто по-своему, как умел.
Она вышла на своей остановке, прошла через двор, поднялась на третий этаж. Квартира встретила тишиной, но теперь эта тишина была не пустая, а своя. Марина сняла пальто, поставила чайник, села у окна. Город за стеклом жил своей жизнью, чужой и далёкой. А здесь, в этой тишине, начиналась её собственная. Без Виктора, без тестя, без ежедневного притворства, что всё нормально.
Утром она поедет в банк, потом заберёт тот самый сундук. И найдёт на дне фотографию — молодого тестя с женщиной, похожей на неё. И, может быть, поймёт, почему он выбрал именно её тогда, в восемьдесят седьмом. Почему доверил. Почему молчал, но помнил.
А пока она просто сидела у окна и дышала. Свободно. Впервые за пятнадцать лет.
— Продай свадебное платье и верни мне деньги! – потребовала свекровь.