— Мариночка, ну что ты как чужая? Раз в месяц приезжаешь, и то на пару часов.
Мать разливала чай по чашкам, двигаясь между плитой и столом привычным маршрутом. Отец сидел у телевизора, убавив звук, но не выключив — на экране бегали футболисты, и он время от времени поглядывал на повторы голов.
— Мам, я работаю, — Марина взяла чашку, грея ладони. — До девяти почти каждый день. Пока доеду до вас, пока обратно — полночи уходит.
— Все работают. А семью забывать нельзя.
За окном темнело. В кухне горела только лампа над столом, оставляя углы в тени. Марина отломила кусочек пирога — с капустой, как всегда. Мать считала его фирменным блюдом, пекла на каждый приезд дочери, хотя Марина с детства терпеть не могла варёную капусту. Но сказать об этом за двадцать восемь лет так и не решилась.
— Вкусно, — соврала она, запивая чаем.
— Настюша вчера звонила, — мать присела напротив, сложила руки на столе. Этот жест Марина помнила с детства — так начинались все серьёзные разговоры. Так было перед первой ипотекой, так было, когда уговаривали бросить парня, который «не пара».
— Как она там?
— Устаёт очень. Общежитие, сама понимаешь, — комната на четверых, шум постоянный. Говорит, учиться невозможно, в библиотеку ходит заниматься. А там места не всегда есть, сидит в коридоре на подоконнике.
— Да, она писала.
— Жалко девочку. Старается, на бюджет поступила, а условий никаких.
Марина кивнула, чувствуя, куда движется разговор. Мать подливала издалека, как всегда.
— Мариночка, мы тут с отцом думали… — мать понизила голос, будто кто-то мог подслушать. — Настюше бы своё жильё. Взрослый человек уже, на вышку поступать собирается, готовится. Не в общежитии же ей потом пять лет мучиться.
Марина медленно опустила чашку на блюдце.
— В смысле — жильё?
— Ну не квартиру, конечно. Кто ж потянет. Хоть студию маленькую. Сейчас есть недорогие, за три миллиона можно найти. Свой угол будет, и к институту ближе. Будет нормально спать, учиться, а не по коридорам скитаться.
— И как вы это видите?
Мать переглянулась с отцом. Тот кашлянул, убавил звук телевизора ещё сильнее.
— Мы уже в банке были, — мать вздохнула. — Сначала с одним менеджером говорили, потом с другим. Оказалось, шансов у нас никаких — возраст, доходы маленькие. Не дают.
Она помолчала, разглаживая скатерть.
— Мариночка, у тебя сейчас зарплата хорошая. По первой ипотеке уже шесть лет платишь, ни одной просрочки. Банк тебя знает, кредитная история отличная — одобрят вторую без проблем. А мы поможем платить, пока Настюша на ноги встанет. Выучится, работать начнёт — сама потянет.
Марина почувствовала, как внутри что-то сжалось. Слова «поможем платить» она уже слышала — шесть лет назад, за этим же столом, с таким же пирогом.
— Мам, я и так еле справляюсь.
— Да ладно тебе. Квартира есть, работа хорошая. Что тебе ещё надо?
— Квартира есть, а жизни нет, — Марина отодвинула тарелку с пирогом. — Я шесть лет перебиваюсь. Каждый день на работе до ночи, выходные иногда подработки беру, чтобы хватало. Мне двадцать восемь, а я на свидание нормально сходить не могу — то денег нет, то сил. Подруги уже замужем, с детьми, а я как белка в колесе.
— Ну ты преувеличиваешь. Драматизируешь, как всегда.
— Мам, какая вторая ипотека? Я сама на ноги встать не могу.
Мать поджала губы, тронула пальцами край скатерти.
— Мы же тебе помогали. Дачу бабушкину продали, первый взнос сделали. Не чужие деньги вложили — семейные.
— Мам, это была моя доля от бабушки.
— Что значит — твоя доля? Мы всё в семью вложили, для тебя старались. Кто документы оформлял, кто по банкам бегал?
— Вы вложили мои деньги и шесть лет рассказываете, как мне помогли.
Отец наконец отвернулся от телевизора, посмотрел на дочь тяжёлым взглядом.
— Марина, ты что, считать начала? Родители для тебя, значит, чужие стали?
— Пап, я не считаю. Просто говорю как есть.
— А как есть — это что мы тебе квартиру купили, а ты сестре помочь не хочешь? Родная кровь, между прочим.
Марина сжала пальцы на чашке. В горле стоял ком, но она заставила себя говорить ровно, не срываясь.
— Вы мне квартиру не купили. Вы оформили ипотеку на меня, вложили мою же долю от бабушки, два года подкидывали понемногу — то десять тысяч, то пятнадцать, — а потом у вас то ремонт, то лекарства, то Насте на курсы. И я всё тяну сама. Шесть лет. И теперь вы хотите, чтобы я взяла вторую.
— Мы же сами платить будем, пока Настюша на ноги не встанет, — мать говорила терпеливо, как с маленьким ребёнком. — От тебя ничего и не требуется, всего-то ипотеку взять. Никаких проблем.
— А я когда на ноги встану?
Тишина. Даже телевизор замолчал — реклама. Отец отвернулся к экрану. Мать смотрела на Марину с выражением обиженного непонимания, будто дочь сказала что-то неприличное.
— Мне надо идти, — Марина встала, взяла сумку со спинки стула.
— Мариночка, ну подожди. Посиди ещё, поговорим нормально. Чай остынет.
— Мам, я устала. Давай потом.
Она вышла, не оглядываясь. Пирог с капустой остался на столе нетронутый.
На лестничной площадке Марина прислонилась к стене, закрыла глаза. Внутри всё дрожало. Телефон завибрировал в кармане — Женя.
— Привет, ты куда пропала? Мы же встретиться собирались сегодня.
— Да вот, к родителям заезжала.
— И как?
Марина помолчала, подбирая слова.
— Ой, Жень, тут вообще кошмар. Родители хотят, чтобы я ипотеку ещё одну взяла. Для Насти, младшей сестры моей. Представляешь?
— Погоди, какую ещё ипотеку? У тебя же первая не закрыта.
— В том-то и дело. Говорят — банк тебе даст, у тебя история хорошая. А мы платить будем, пока Настя на ноги встанет.
— Господи, Марин. Это же развод чистой воды.
— Я знаю.
Марина вышла из подъезда, вдохнула холодный воздух. Руки дрожали — то ли от холода, то ли от разговора.
— Слушай, а помнишь, я тебе рассказывала про свекровь? — голос Жени стал серьёзным. — Она же бизнес хотела открыть, вещами какими-то торговать. Кредит просила на себя оформить, а меня поручителем. Говорила — у Серёжи уже кредит висит, а у тебя история чистая, тебе дадут. Я отказала — скандал был страшный. Свекровь орала, что я семью не люблю, что эгоистка. Серёжка неделю со мной не разговаривал.
— И что потом?
— Она сама взяла, под залог квартиры. Бизнес прогорел через полгода — то ли поставщики кинули, то ли не рассчитала. Сейчас долги выплачивает, квартиру еле отстояла. А если бы я подписалась — с нас бы тоже трясли. И знаешь что? Серёжка потом сам признал, что я правильно сделала.
Марина молчала, слушая шум машин на дороге.
— Ты имеешь право сказать «нет», — Женя говорила мягко, но твёрдо. — Это не эгоизм. Это выживание.
— Они меня неблагодарной считают.
— Пусть считают. Это их проблема, не твоя.
После разговора Марина долго сидела на лавочке у подъезда. Просто дышала свежим воздухом, смотрела на деревья. Редко выпадало время вот так посидеть хоть десять минут, ни о чём не думая. Руки постепенно перестали дрожать. В голове крутились цифры: сорок семь тысяч ежемесячно, ещё девять лет, а если взять вторую — это ещё тридцать пять сверху. Восемьдесят две тысячи в месяц при зарплате девяносто пять. На жизнь останется тринадцать тысяч. Даже на еду не хватит.
Через три дня мать приехала без предупреждения. Позвонила в домофон в семь утра, когда Марина собиралась на работу.
— Мам, ты чего так рано?
— Пирожное тебе привезла, — мать протянула коробку. — И поговорить хотела. Спокойно, без папы.
Марина впустила её, поставила чайник. Коробку с пирожным положила на стол, не открывая.
— Мариночка, я всю ночь не спала, — мать села на табуретку, сложила руки на коленях. — Ты пойми, Настюша — она же маленькая ещё. Несамостоятельная. А ты у нас сильная, всегда была. На тебя положиться можно.
— Мам, я не сильная. Я просто выбора не имею.
— Ну как не имеешь? У тебя всё есть — квартира, работа. А у Настюши ничего. Мне жалко её, понимаешь? У меня сердце кровью обливается, когда я начинаю думать, в каких она условиях там живёт. Как мучается. Ведь можно же помочь, и мы с отцом готовы. Это наш долг.
Мать замолчала, задумалась на минуту, потом продолжила:
— Ты старшая, ты крепче. Ну можешь же помочь, тем более мы много не просим.
Марина достала из ящика блокнот, открыла на странице с расчётами. Столбики цифр, подчёркнутые итоги, стрелочки.
— Смотри. Вот моя зарплата — девяносто пять. Вот платёж по ипотеке — сорок семь. Вот коммуналка, вот проезд, вот еда по минимуму. Вот что остаётся — восемь тысяч. Восемь, мам. Если что-то сломается, если заболею — всё, мне конец.
Мать отмахнулась от блокнота, как от мухи.
— Ой, это твои расчёты. В жизни всё по-другому. Всегда как-то выкручиваешься.
— Это не «как-то». Это я шесть лет выкручиваюсь. Шесть лет без отпуска, без нормальной одежды, без… без всего, мам. Подруги на море ездят, а я в отпуске подработки беру, чтобы подушку скопить.
— Мы же обещали — сами платить будем.
— Вы и в прошлый раз обещали.
Мать вскинула голову, глаза заблестели.
— Ты что, попрекаешь? Мы для тебя дачу продали! Бабушкину дачу!
— Мам, — Марина закрыла блокнот, положила ладонь сверху, — это была моя доля. Моя. По закону. Вы вложили мои деньги и теперь говорите, что помогли.
— Да как ты смеешь! — мать встала, стул скрипнул по полу. — Мы тебя вырастили, выучили, квартиру тебе справили — а ты считаешь, кто кому должен? Ну раз ты начала считать — да, доля твоя там была, но мы от себя ещё добавляли. Сумма была явно больше твоей доли. А сейчас ты считать начала.
— Я не считаю, кто кому должен. Я говорю, что больше не могу.
— Не можешь или не хочешь?
Марина посмотрела матери в глаза. Впервые за много лет — прямо, не отводя взгляда.
— Не буду.
Мать открыла рот, закрыла. Щёки пошли красными пятнами.
— Значит, так. Значит, родная сестра тебе чужая. Значит, мы для тебя никто.
— Мам, я люблю Настю. Но мне надо подумать.
— Что тут думать? Или ты с семьёй, или против.
— Мам, я не против. Я просто… мне надо разобраться.
— Ну и разбирайся, — мать схватила сумку. — А пока разбираешься, сестра твоя в общежитии ютиться.
Дверь хлопнула так, что задребезжало зеркало в прихожей.
Марина осталась стоять посреди кухни. Коробка с пирожным лежала на столе — нетронутая, ненужная.
Вечером она написала Насте: «Привет, я в субботу приеду тебя проведать. Нормально?»
Ответ пришёл через полчаса: «О, круто! Давай, буду ждать».
В субботу Марина села на электричку на Ленинградском вокзале в шесть утра. Два с половиной часа до Твери, потом ещё полчаса на автобусе до общежития. Решила сама посмотреть, как там Настя живёт. Понять, стоит ли вообще в эту историю ввязываться.
За окном мелькали серые платформы, голые деревья, дачные посёлки. Вагон был полупустой — суббота, ранний рейс. Марина смотрела на своё отражение в стекле и думала.
Настя родилась, когда Марине было восемь. Она хорошо помнила тот день — мать привезли из роддома, отец нёс свёрток с розовой лентой, а Марину поставили рядом и сказали: «Это твоя сестрёнка. Теперь ты старшая, будешь помогать».
И она помогала. Качала коляску, пока мать готовила. Разогревала смесь ночью, когда родители уставали. В десять лет уже меняла подгузники, в двенадцать — водила Настю в садик перед школой. «Мариночка, присмотри за сестрой» — эта фраза стала саундтреком её детства.
А потом Настя подросла, и всё изменилось. Не сразу, постепенно. Марина пошла в старшие классы, потом в институт, начала работать. А Настя осталась «маленькой». Младшенькой, которую нужно беречь.
Марина помнила, как копила на первый телефон полгода — подрабатывала раздачей листовок после занятий. А Насте купили айфон на четырнадцатилетие — «ну она же девочка, ей надо». Марина ездила на учёбу на автобусе, экономя на проезде. Насте оплатили автошколу — «чтобы самостоятельная была». Марина донашивала вещи за двоюродной сестрой. Насте покупали новое — «она же растёт, ей нужно».
Родители не были злыми. Просто так получилось. Марина — старшая, крепкая, справится сама. А Настюша — нежная, её нужно поддержать.
Электричка дёрнулась на стыках. За окном потянулись пригороды — одинаковые пятиэтажки, гаражи, рынки. Марина достала телефон, посмотрела на время. Ещё час.
Она думала: может, родители правы? Может, Насте действительно тяжелее? Она же младше, неопытная. А Марина уже встала на ноги — квартира есть, работа стабильная. Ну возьмёт вторую ипотеку, ну будет тяжело пару лет…
Нет. Не пару лет. Пятнадцать лет, если повезёт. А если срок увеличить — так и до пенсии тянуться будет.
Общежитие оказалось обычным — длинный коридор, двери, запах варёной картошки. Настя выбежала навстречу, обняла.
— Маринка! Ты чего не предупредила, что так рано? Я бы хоть прибралась.
— Да ладно, — Марина оглядела комнату. Четыре кровати, шкаф, один стол у окна. Тесно, но чисто. На Настиной стене — фотографии, гирлянда с лампочками. Уютно, насколько это возможно.
— Чай будешь? У меня печенье есть.
Они сели на кровать, Настя налила чай в разные кружки — свою и соседкину.
— Насть, — Марина отпила глоток, — мама с тобой говорила? Про квартиру?
— А, это. Да, говорила. — Настя пожала плечами. — Было бы круто, конечно. Своя комната, тишина. Но я понимаю, что это дорого.
— Ты понимаешь, что они хотят, чтобы я ипотеку взяла?
Настя подняла глаза.
— В смысле — ты? А я думала, они сами как-то…
— Им не дают. Возраст, доходы маленькие.
— А. — Настя пожала плечами. — Ну, они сказали, что сами платить будут. Я думала, они и за твою квартиру платили.
— Помогали первые пару лет. Иногда. То десять тысяч, то пятнадцать. А потом перестали. И я плачу одна. Сорок семь тысяч в месяц.
— Сорок семь? — Настя присвистнула. — Ничего себе. Я думала, там меньше.
— Это больше половины моей зарплаты.
— Ну ладно, — Настя отпила чай, — я в принципе особо и не настаиваю. Мне и тут нормально. У меня здесь подруги, парень появился недавно. Конечно, хочется чего-то покомфортнее, своя комната там, тишина. Но тут зато весело, девчонки хорошие. Скучно не бывает.
Марина смотрела на сестру и не знала, что чувствовать. Облегчение? Злость? Настя говорила об этом так легко, будто речь шла о выборе между двумя кофейнями.
— То есть тебе не так уж и нужна эта квартира?
— Ну, нужна — не нужна… Было бы круто, конечно. Но я же понимаю, что это дорого. Мама просто переживает за меня сильно, накручивает себя. Ты же знаешь, какая она.
— Знаю, — Марина кивнула.
— Марин, я правда не знала, что тебе так тяжело. Мама всегда говорила, что у тебя всё хорошо, квартира своя, работа нормальная.
— А то, что я на свидание нормально сходить не могу, потому что денег нет — это она не рассказывала.
— Нет.
Повисла тишина. Где-то в коридоре смеялись девчонки, хлопали двери.
— Насть, я тебя люблю. Но я не буду брать вторую ипотеку. Я просто не выживу.
— Да я поняла, — Настя махнула рукой. — Не парься. Разберусь как-нибудь. Может, подработку найду, сама на что-нибудь накоплю со временем.
Марина посмотрела на сестру — взрослую уже, не ребёнка. Не такую беспомощную, как рисовали родители. И впервые за долгое время не почувствовала вины.
На обратной электричке Марина смотрела в окно и думала. Настя справится. Она сильнее, чем думают родители. И ей не так уж плохо — подруги, парень, весёлая жизнь в общаге. А родители накручивают себя, рисуют страшные картины.
Вечером она позвонила матери.
— Мам, я съездила к Насте.
— И что? Видела, как она там мучается?
— Мам, она не мучается. У неё всё нормально. Подруги, парень появился. Она сама сказала, что не настаивает.
— Господи, Марина, она же ребёнок ещё! Что она понимает? Конечно скажет, что нормально — гордость не позволяет жаловаться.
Марина помолчала, собираясь с духом.
— Мам, я подумала. Я не буду брать эту ипотеку.
Тишина в трубке. Потом голос матери — холодный, чужой:
— Ты что, родителям не веришь? Мы же сказали — сами платить будем. От тебя ничего не требуется, просто помочь взять. Остальное мы сами.
— Мам, вы и в прошлый раз так говорили.
— Опять ты за своё! Сколько можно попрекать?
— Я не попрекаю. Просто не хочу в это ввязываться. Не обижайтесь.
— Не обижаться? — голос матери задрожал. — Марина, ты предательница. Родную сестру бросаешь, родителей в грош не ставишь. Мы для тебя всё делали — растили, учили, квартиру справили. А ты…
— Мам…
— Жизнь длинная, Марина. Не дай бог тебе когда-нибудь помощь понадобится. Вспомнишь тогда, как от семьи отвернулась.
— Мам, я не отворачиваюсь. Я просто не могу.
— Можешь. Не хочешь. Это разные вещи.
Связь оборвалась. Марина смотрела на погасший экран и чувствовала, как внутри разрастается пустота. Позвонила отцу — сброс. Написала сообщение — без ответа. Набрала мать снова — длинные гудки, потом тишина.
Всё.
Она села на диван, обняла подушку. В квартире было тихо — только холодильник гудел на кухне. Впервые за двадцать восемь лет она осталась одна. Без семьи, без поддержки, без права на ошибку.
Слёзы текли сами — горячие, злые. Марина не вытирала их. Пусть текут. Пусть выйдет всё — обида, страх, чувство вины, которое грызло изнутри.
Она поступила правильно. Она знала это. Но почему тогда так больно?
Ночью не спалось. Марина лежала в темноте и думала. О матери, которая не захотела слушать. Об отце, который промолчал. О Насте, которой на самом деле не так уж плохо. О себе — одинокой, уставшей, но впервые за много лет свободной от чужих ожиданий.
Может быть, когда-нибудь она поможет Насте. Когда увидит, что сестре действительно плохо. Когда это будет её решение — не под давлением, не из чувства долга, не потому что «так надо». А потому что сама захочет.
Но не сейчас. Не так.
Под утро она всё-таки уснула. А проснувшись, посмотрела в окно на серое московское небо и вдруг поняла: иногда сказать «нет» — это не предательство. Это выживание.
Родные люди не всегда правы. И любить семью — не значит ломать себя ради чужих решений. Важно вовремя остановиться, даже если просят самые близкие. Даже если обвиняют в предательстве. Даже если потом будет больно.
Потому что жизнь — она и правда длинная. И прожить её нужно свою, а не чужую.
– Вот ты платишь аренду, а могла бы родителям помогать, – мать давила на жалость, забыв, как обращалась со мной в детстве