Золовка требовала бассейн и баню, а получила закрытую калитку и чек за еду

— Ленка, мы тут посовещались. В мае приедем полным составом, числа второго. Ты там, давай, баню дострой, а то моим мужикам скучно без парилки.

Голос в трубке на секунду прервался. Видимо, Галина хлебнула чаю — и продолжил с новыми силами:

— И бассейн поставь нормальный, каркасный, а не это синее корыто, что в прошлом году было. Детям плавать негде. Ну, всё, целую, жди!

Экран телефона погас, но в кухне всё еще висело это хозяйское эхо. Не просьба. Не вопрос. Распоряжение. Так говорят с персоналом, который за зиму отвык от твердой руки.

Я посмотрела на мужа. Андрей сидел над тарелкой с остывающим ужином и старательно разглядывал узор на скатерти. Вид у него был виноватый. Ему пятьдесят, виски седые, а глаза прячет, как мальчишка, разбивший окно.

Ему было стыдно за сестру. И до зубовного скрежета не хотелось влезать в эти разборки.

— Ты слышал? — тихо спросила я. — Баню ей дострой. Каркасный бассейн. Может, ещё парковку асфальтом закатать?

Андрей вздохнул, отодвинул тарелку.

— Лен, ну ты же её знаешь. Она простая. Ляпнула и не подумала.

— Нет, Андрюша. — Я встала и подошла к окну. За стеклом падал мокрый снег. — Она не ляпнула. Она распланировала. Она уже мысленно расставила шезлонги на моем газоне и поселила своих внуков в нашей спальне.

«Мы же родня!»

Вы наверняка встречали таких людей. Для них слово «нет» — это не отказ, а помеха на линии. Сбой связи.

Галина, старшая сестра мужа, жила в святой уверенности, что наша дача — это «родовое гнездо». То, что мы с Андреем купили этот участок десять лет назад на мои премиальные и его накопления, её не волновало.

«Мы же семья!» — это был её главный козырь.

Семья в понимании Галины — это огромный шумный улей, где всё общее. Особенно если «общее» куплено на чужие деньги. Десять лет подряд они приезжали к нам каждое лето. Сначала на выходные. Потом на неделю. В прошлом году они прожили у нас месяц.

И ладно бы просто жили.

Я вспомнила тот июль. Пять гостей. Гора посуды, которую почему-то всегда мыла я. «Ленка, ну ты же хозяйка, у тебя лучше получится!» — смеялась Галина из гамака.

Сломанная насосная станция — племянник «просто кнопочки нажимал». Пустой холодильник к вечеру пятницы. И ни копейки денег. Ни разу. Даже хлеба не привезли, зато увозили полные ведра нашей клубники.

— Я больше не хочу быть бесплатной базой отдыха, — сказала я, не оборачиваясь. — Я устала, Андрей. Мне сорок пять, я хочу слушать птиц, а не громкий хохот твоего зятя под окнами.

Муж помолчал. Подошел, положил тяжелые руки мне на плечи.

— Делай, как считаешь нужным, Лен. Я устал быть буфером. Только прошу тебя… без скандалов. Нервы дороже.

— Скандалов не будет, — пообещала я. — Будет бухгалтерия.

На следующий день я взяла отгул.

Дача встретила меня тишиной и сыростью. Дом стоял нахохлившийся, темный. Наше убежище. Наша ипотечная гордость, которую Галина почему-то считала филиалом своей квартиры.

Я вызвала мастера из поселка. Дядя Миша, местный умелец, кряхтя, выкручивал старые личинки замков.

— Чего это вы, Елена Викторовна, под зиму оборону укрепляете? — спросил он, прищурив глаз. — Чужие шалят?

— Хуже, дядя Миша, — усмехнулась я, подавая ему новый комплект ключей. — Свои.

Когда всё было готово, я повесила на ворота аккуратную, заламинированную табличку. На ней черным по белому написано:

«ЧАСТНАЯ ТЕРРИТОРИЯ. Вход только по согласованию с собственниками».

Выглядело официально. Сухо.

Вернувшись в город, я открыла ноутбук. Если Галина хочет «по-родственному», будет ей по-родственному. А если она считает, что дача общая, то, и траты должны быть общими.

Я создала таблицу.

Память у меня профессиональная, чеки я храню в облаке, так что восстановить картину за последние пять лет было несложно.

• Электричество за летние сезоны 2020–2024: 48 000 рублей (считая их обогревателей и бойлера, который не выключался).
• Продукты (мясо, напитки, бакалея): в среднем 15 000 за заезд. Умножаем на количество визитов.
• Ремонт насосной станции: 12 000 рублей.
• Вывоз мусора: 5 000 рублей.
• Уборка после их отъезда в прошлом году (я тогда не могла мыть сама из-за спины): 8 000 рублей.

Сумма вышла такая, что у меня самой брови поползли вверх. Почти двести тысяч рублей. Цена их «бесплатного» отдыха.

Я сохранила файл и написала короткое сообщение:

*«Галя, привет. К твоему вопросу о приезде в мае. Мы с Андреем посчитали траты на содержание дачи за последние пять лет. Поскольку вы пользуетесь домом, будет справедливо разделить траты.

Во вложении — ваша часть. Как только вопрос закроем — обсудим график посещений. Номер карты привязан к телефону».*

Нажала «Отправить». Внутри всё сжалось. Я понимала: это не просто сообщение. Это объявление независимости.

Ответ прилетел через минуту.

Сначала звонок. Я не взяла трубку. Телефон звонил снова и снова, захлебываясь от возмущения. Потом посыпались голосовые.

— Ленка, ты что, совсем?! Какие счета?! Мы же родня! У тебя на деньгах помешательство?! Андрей знает, что ты устроила?!

Я слушала эти крики и спокойно пила кофе. Странное дело: раньше я бы пила успокоительное, оправдывалась. А сейчас внутри была звенящая тишина.

Я вдруг отчетливо поняла: мы с ней живем в разных реальностях.

В её мире есть право «родной крови» брать всё, что плохо лежит. В моем мире есть право собственности и свои границы. И эти миры не пересекаются.

2 мая. Час икс

Май наступил внезапно. Вчера ещё лежал грязный снег, а сегодня солнце жарит по-летнему.

Десять утра. Мы с Андреем были на даче. Я подрезала розы, муж возился с мангалом. Он был напряжен, всё время поглядывал на ворота.

— Они приедут, Лен, — сказал он, не глядя на меня. — Она звонила матери. Кричала, что ты её унизила. Сказала, что приедет и «поставит тебя на место».

— Пусть приезжает. Замки крепкие.

И они приехали.

Я услышала их раньше, чем увидела. Сигнал машины — настойчивый, требовательный. Хлопанье дверями. Голоса.

Андрей побледнел, вытер руки о тряпку.

— Пойдем?

— Пойдем.

Мы подошли к забору. Калитка была заперта на два оборота. С той стороны стояла Галина, её муж Толя, их дочь с зятем и двое внуков. Полный комплект. Багажник открыт, из него торчат сумки, пакеты, какие-то надувные круги.

Галина дергала ручку калитки. Лицо у неё раскраснелось. Увидев нас, она замерла. На секунду повисла тишина, в которой слышно было только пение скворца.

— Открывай! — рявкнула Галина, не здороваясь. — Ты что тут устроила? Замки она сменила! Таблички повесила!

— Здравствуй, Галя, — спокойно сказала я, не делая попытки открыть. — Я же тебе всё написала. Вопрос с расходами не решен, график не согласован.

— Какой график?! — голос золовки сорвался на визг. Она вцепилась в прутья забора. — Совесть у тебя есть? Это дача моего брата! Моего! Мы тут десять лет отдыхаем! Андрюша, скажи ей! Чего ты молчишь?!

Андрей подошел к калитке вплотную. Я видела, как у него ходят желваки.

— Галя, — сказал он тихо. — Лена права. Это не «общее» место. Это наш с ней дом. И мы устали вас содержать.

Золовка отшатнулась, словно её ударили. В её глазах я увидела не злость, а искреннее, детское изумление. Она правда не понимала. Для неё сейчас рушился мир.

— Ах так… — прошипела она. — Променял сестру на эту… бухгалтершу? Бумажки вам дороже семьи?

— Деньги тут ни при чем, — вмешалась я. — Дело в уважении. Вы десять лет считали, что вам все должны. Эта лавочка закрыта, Галя.

— Да подавись ты своей дачей! — заорала она так, что вороны взлетели с березы. — Ноги нашей здесь больше не будет! Всем расскажу, какая ты!

Она ударила ногой по калитке. С той стороны посыпалась штукатурка.

— Толя, грузи детей! — скомандовала Галина, сверкая глазами. — Мы уезжаем! Здесь нам не рады!

Её муж, крупный мужчина с вечно усталым лицом, молча начал закидывать пакеты обратно в багажник. Дети захныкали — они уже видели за забором качели, им было все равно на взрослые обиды. Им обещали праздник.

Галина еще минуту стояла у калитки, тяжело дыша. Она смотрела на меня как на чужого человека. Совсем чужого.

— Ты, Ленка, несчастная баба, — сказала она вдруг совершенно спокойно, и от этого тона мне стало неуютно. — У тебя калькулятор вместо сердца. Ты думаешь, ты выиграла? Ты семью потеряла. Вот останешься одна в своей «частной собственности», и кто к тебе придет? Чек твой придет?

Она развернулась, села в машину и с силой захлопнула дверь. Мотор взревел, и старый кроссовер, обдав нас облаком пыли, рванул прочь по гравийной дороге.

Мы стояли молча. Пыль медленно оседала на свежую зелень, на табличку с грозной надписью, на наши лица.

Андрей опустил голову, потер переносицу — его привычный жест, когда он не знал, что сказать.

— Жестко вышло, — выдавил он. — Может… может, надо было хоть чаем напоить? Дети всё-таки.

Я посмотрела на мужа. В его голосе звучала та самая тоска по «худому миру», который лучше доброй ссоры. Чувство вины уже начало грызть его изнутри.

— Нет, Андрюша, — твердо сказала я. — Чай это повод. А повод — это лазейка. Через час они бы уже жарили шашлыки, а к вечеру Галя снова учила бы меня, как мыть посуду в моём доме.

Цена тишины

Мы вернулись в дом. Было тихо. Слишком тихо. Обычно в майские праздники здесь стоял гвалт, грохотала музыка, кто-то часто хлопал дверью холодильника. А сейчас слышно было только, как идут ходики на стене.

Я заварила чай. Тот самый, с мятой и смородиновым листом, который сушила прошлым летом. Мы сели на веранде.

Андрей молчал, глядя на пустую дорогу за забором. Я знала, о чем он думает. Он думает, что мы стали изгоями. Что теперь на семейных застольях нас будут полоскать, как грязное белье. Что мать будет плакать в трубку.

— Знаешь, — сказала я, грея руки о чашку,

— Галя права в одном. Мы с ней разные.

— В смысле? — Андрей поднял на меня глаза.

— Она выросла в коммуналке, Андрюш. Ты мне сам рассказывал. Пять семей, один туалет, общий коридор. Для неё границы — это оскорбление. Если ты закрыл дверь — ты сразу жадина. У неё в голове прошито: «свои» — это когда всё в кучу.

Я сделала глоток. Горячий чай обжег горло, но стало легче.

— А я выросла одна у мамы. У меня был свой стол, своя полка с книгами. И если кто-то брал мою книгу без спроса, для меня это было вторжением. Мы не плохие и не хорошие. Мы просто… с разной прошивкой. В её мире мы — жадные буржуи. В моем мире она — захватчик. Эти миры не стыкуются. Никогда.

Андрей долго смотрел на пар, поднимающийся от чашки. Потом, впервые за этот день, его плечи расслабились. Он криво усмехнулся.

— Дача-невидимка. Вроде она есть, а вроде для Гали её больше нет.

— Для Гали её никогда и не было, — поправила я. — Для неё был ресурс. Бесплатный. А когда ресурс выставил счёт — магия кончилась.

Вечер опускался на поселок сиреневыми сумерками. Где-то далеко лаяла собака, пахло дымком от чужих костров. Я сидела в плетеном кресле и прислушивалась к себе.

Это не было торжество. Галина права — в каком-то смысле мы проиграли. Мы отрезали кусок родни. Но вместе с этой потерей пришло что-то другое.

Свобода.

Я смотрела на свой газон — ровный, чистый, без раскиданных игрушек. На свои грядки, которые никто не вытоптал. Я слышала тишину, которую не нужно было делить с пятью посторонними людьми.

Я поняла, что готова платить эту цену. Готова быть «плохой», «жадной», «черствой». Но я больше не буду удобной.

— Лен, — тихо позвал Андрей.

— М?

— А бассейн-то каркасный будем ставить? Или ну его?

Я рассмеялась. Впервые за неделю искренне и легко.

— Будем, Андрюша. Но только для нас. Будем плавать вдвоем под звездами. Как буржуи.

Полгода спустя

Счет, конечно, никто не оплатил. Галина внесла нас в черный список везде, где только можно. Свекровь звонит Андрею раз в месяц, сухо спрашивает о делах и быстро прощается.

Но вскоре я узнала от общих знакомых интересную новость. Галина с мужем начали строить свою дачу. Купили заброшенный участок в ста километрах от города, ставят бытовку, расчищают бурьян.

Говорят, Галя там теперь главный прораб. Гоняет мужа, считает каждый гвоздь и ругается с соседями, если их куры заходят на её территорию.

Кажется, чувство частной собственности прекрасно развивается. Нужно просто один раз больно удариться о чужие закрытые ворота.

А вы бы смогли выставить счёт родне за годы «халявы»? Или всё-таки худой мир лучше, даже если за него платите только вы?