— Мы переоформим квартиру на меня. Для надёжности семьи! — объявил муж, глядя в пол. — Мама посоветовала, и я согласен.

— Да перестань ты мне сказки рассказывать! — ору я с порога. — Ты реально думаешь, что я проглочу это молча?!

Костя вздрагивает так, будто не меня ждал, а налоговую с обыском. Стоит посреди кухни, в руках — кружка, уже пустая, но делает вид, что пьёт. На столе — тарелка с засохшей гречкой, возле раковины — гора посуды, которую он обещал вчера «обязательно помыть».

А в кресле — она.

Его мать.

Галина Михайловна.

Сидит как хозяйка: ноги в носках на моём пледе, руки сложены, подбородок задран так, будто её снимают в передаче про «идеальную свекровь».

— Мила, — тянет она жалобно. — Ты опять на взводе. Женщина должна держать себя в руках. Не красиво это…

— А красиво — жить у людей без спроса? — я кидаю сумку на стул. — Я просила прийти вечером? Да. Я просила ничего не решать без меня? Да. А что сделали вы? Правильно. Всё наоборот.

Костя кашляет, будто хочет вмешаться, но мать ставит ему ладонь на руку:

— Сынок, я сама скажу.

И улыбается так, будто это не зубы, а холодные клинки.

— Я тут решила… — начинает она.

И я уже понимаю: сейчас будет удар.

— Жить я буду у вас. Так спокойнее. И дешевле. Дом мой весь разваливается, сосед сверху затопил, отопление дорого, да и… опасно там одной.

Я перебиваю:

— А меня ты спросила? Это моя квартира.

— Ты жена моего сына. Значит — семья. А семья должна помогать. Разве не так? — она смотрит на меня с видом человека, который объясняет что-то дураку.

Костя переминается с ноги на ногу:

— Мил… ну маме реально тяжело…

— А мне легко?! — голос срывается. — Я работаю, я дом тяну, я ваши склоки разгребаю, а теперь ещё и квартирантка в комплекте?

Галина Михайловна кривится:

— Квартирантка? Это ты про меня? Хм… Воспитание, конечно, хромает…

Я делаю глубокий вдох. Потом второй. Но внутри уже всё кипит.

Это мой дом, а я ощущаю себя здесь временной работницей.

Вечером предыдущего дня был «пробный заход». Костя сел на край дивана, развёл руками:

— Мамка жалуется… мол, тяжело. Может, подумаем, как ей помочь?

Я тогда удержалась. Предложила вариант: пусть сдаст дом, снимет однушку рядом. Мы подкинем денег.

Но он сразу:

— Нет. Она не пойдёт. Это её собственность.

А сегодня — всё. Приехала. С вещами. С намерением остаться.

Я смотрю на её пакет с яблоками на полу, на её пальто, виснущее на моём крючке. На её тапки, которые уже стоят рядом с моими.

И меня просто трясёт.

— Значит так, — говорю. — Мы этот вопрос не решали. И я не согласна.

— Не хочешь помогать — так и скажи, — она смотрит поверх моей головы. — А людям в нашем возрасте трудно. Но тебе, видимо, не понять.

Костя тут же вступает:

— Мам, ну перестань. Мила просто устала с работы…

— Я устала от вас обоих, — бросаю я.

Они переглядываются.

Вот она — их маленькая коалиция.

А я — третья лишняя.

Через неделю всё становится только хуже.

С утра — её шаги по коридору: шлёп-шлёп-шлёп.

Она везде: в кухне, в ванной, в моей комнате, в моём кресле.

— Мила, не так режешь лук. Дай, покажу.

— Мила, не кипяти чайник по два раза, вредно.

— Мила, ты опять мало масла положила, Костику же надо сытнее.

— Мила, а что это у тебя за майка, как тряпка?

— Мила, у тебя шкаф не по-людски организован.

Я не успеваю даже моргнуть, как она сунула нос в каждый угол.

Костя же — как школьник, которого застукали на перемене:

— Мам, ну не лезь…

— Я ж добра хочу… — отвечает она и продолжает лезть.

Однажды я не выдерживаю:

— Хотите комментировать — готовьте сами. Я вам даже место освобожу.

Галина Михайловна цокает языком:

— И это — жена? Куда мир катится…

Костя тут же:

— Мил, ну что ты начинаешь…

И снова я — крайняя.

Но настоящий «подарок» ждёт меня вечером, когда я прихожу с работы.

Открываю дверь — и вижу их вдвоём:

Они сидят за столом.

Перед ними — какие-то бумаги.

Я снимаю куртку.

— Что это?

Костя мнёт ручку.

Галина Михайловна даже не скрывает довольную улыбку:

— Документы, Мила. Мы тут решили — оформить квартиру на Костю. Чтобы всё надёжно было.

У меня даже воздух из лёгких выбивает.

— ПРОСТИТЕ?

— Мало ли что. Вы молодые, сегодня вместе, завтра — неизвестно. А квартира семейная. Ты же понимаешь…

— Это моя собственность! Купила до брака!

— Да что ты кипятишься… — она машет рукой. — Надо только подписать. Вот тут.

Я смотрю на Костю.

— Ты серьёзно?

Он тихо:

— Это же просто формальность…

И вот тогда у меня внутри что-то рвётся. Как будто всё, что я терпела годами, выходит наружу.

— Формальность? FORMALЬНОСТЬ?! Это вы сейчас пытаетесь вытрясти у меня квартиру!

Она поднимается:

— Голос не повышай.

— А кто меня довёл?

Костя вскакивает:

— Не ори на маму!

— А пусть мама не лезет в то, что ей не принадлежит!

Его лицо краснеет, он делает шаг и толкает меня в плечо.

Не сильно.

Но достаточно, чтобы я всё поняла.

Этот мужчина больше не на моей стороне.

Я хватаю первую попавшуюся кружку и швыряю в стену.

Галина Михайловна взвизгивает.

Сосед сверху начинает стучать по батарее.

— Всё, — кричу. — Или она уходит. Или я.

— Да не истери ты! — орёт Костя.

А она добивает:

— Я мать. И я буду жить там, где считаю нужным.

С тех пор — тишина.

Та самая гробовая, когда люди живут как соседи.

Костя ходит мимо меня, как мебель обходит.

Она — как тень, которая всё время за спиной.

Я делаю вид, что мне всё равно. Но внутри — как будто каждую секунду сжимается пружина.

К середине декабря земля под ногами скользит, снег липкий, люди в автобусах ругаются, все уставшие — как и я.

Но у меня — свой персональный ад.

А потом наступает утро, которое я запомню на всю жизнь.

Я прихожу с магазина, снимаю ботинки — и вижу в коридоре… чемоданы.

Но не её.

Мои.

— Это что? — спрашиваю тихо, слишком тихо.

Костя стоит рядом, смотрит в стену.

Она — в кресле. Довольная. Сухая. Уверенная.

— Мы с сыном решили, — произносит она настолько сладко, что зубы сводит. — Ты должна уехать. Ты создаёшь тяжёлую атмосферу.

— Квартира — МОЯ, — говорю я. — Куплена ДО брака.

— Ты можешь сколько угодно это повторять, — пожимает плечами она. — Но жить ты здесь больше не будешь.

И я понимаю: они меня выталкивают.

Из моей же квартиры.

Собрали мои вещи.

Решили за меня.

Костя наконец бормочет:

— Мил… ну пойми… мама права. Квартира должна быть в надёжных руках…

— В надёжных? — я смеюсь. — То есть — в ваших?

Он молчит.

Молчит!

А это — хуже любого крика.

Я иду к шкафу, достаю папку, швыряю на стол.

— Вот что надёжно. Документы. Собственность. Свидетельство. И здесь НЕТ ваших фамилий.

Костя делает шаг, пытается выдернуть у меня папку.

Я отталкиваю его.

— Не трогай. Этого ты у меня точно не отнимешь.

Галина Михайловна шипит:

— Ты об этом ещё пожалеешь.

— Это вы пожалеете, — говорю. — Всё. Чемоданы — вон. Сейчас.

И я сама вытаскиваю их в подъезд.

Сама.

Костя метается за мной:

— Мил… ну подожди… давай поговорим…

— Ты сделал выбор, — отвечаю. — Он прямо у тебя в глазах написан.

Он молчит.

А его мать уже звонит кому-то, жалуется на меня так, будто я их выгнала в сугроб босиком.

Я закрываю дверь.

— Ну что, Мила? — голос Кости дрожит, но он всё ещё пытается казаться уверенным. — Ты думаешь, так просто всё закончится?

Я спокойно поднимаю глаза.

Он стоит в коридоре, будто надеется, что я сейчас рухну ему на грудь, расплачусь, начну просить «понять и простить».

Но внутри — ледяная пустота.

Та, которая появляется только после того, как всё сгорело дотла.

— Костя, — говорю тихо, — ты уже всё закончил. Сам. Когда поставил свои вещи рядом с моими и решил выкинуть меня из моего же дома.

Он моргает часто-часто, как в детстве, когда его ловили на лжи.

— Я не хотел… Мама… ну ты знаешь…

— Да, знаю, — перебиваю. — Ты не хотел. Но сделал.

Он наконец понимает, что дверь я открою, но не ему. И не обратно.

Он пятится, и пуховик его цепляется за косяк, как бы упрашивая остановиться.

Но я уже закрываю.

Щёлк.

И всё.

После того как они ушли (грохот чемоданов по лестнице был как музыка), я не плакала.

Нет.

Я ходила по квартире молча, медленно, словно проверяла, всё ли на месте.

Шкаф — мой.

Комод — мой.

Кресло — моё.

Эти стены — мои.

Но почему же в груди всё равно словно пустой ветер гуляет?

Я ставлю чайник, а руки дрожат.

Чашка звякает о стол.

Всё, что было десять лет, растворилось за один декабрьский вечер.

Брак.

Общая жизнь.

Планы.

Разговоры «когда купим дачу»… «когда поедем в отпуск»…

Всё — прах.

И самое обидное — в финале стояла не какая-то страшная причина, а его мать.

Его вечная, липкая, всем управляющая мать.

На следующий день я сажусь за ноутбук.

Рабочий день, звонки, отчёты, всё как всегда.

Но по вечерам — юридические консультации.

Адвокат, тот же парень:

— Вам надо написать заявление на попытку мошенничества, — говорит. — Факт подделки документов — серьёзная статья.

— А если я не хочу их сажать? — спрашиваю тихо.

Он смотрит удивлённо:

— Тогда хотя бы обезопасьте себя. Уведомление, запись разговора, ограничение доступа. Они могут попытаться вернуться. Или снова провернуть схему. С такими людьми… — он вздыхает. — Лучше перестраховаться.

Перестраховаться.

Как же это слово подходит под всю мою жизнь.

Через два дня — звонки.

Сначала один.

Потом второй.

Потом тридцатый.

«Мила, поговорим?»

«Мила, давай нормально обсудим.»

«Ну что ты как маленькая?»

«Я переборщил…»

«Мама просто пережила стресс…»

«Ну дай ещё шанс…»

Я отключаю звук.

Вечером — стук в дверь.

Сильный. Настаивающий.

Я подхожу осторожно, смотрю в глазок.

Конечно он.

Костя переминается с ноги на ногу, стоит в своей куртке, как побитый пёс.

Но в глазах — злость.

Та самая, которую я видела, когда он впервые меня толкнул.

Открываю дверь на цепочку.

— Чего тебе?

Он вздрагивает:

— Мил… ну… это… ты почему трубку не берёшь? Мы же должны поговорить!

— Нет, Костя. Мы ничего никому больше не должны.

— Да брось! Ты серьёзно, что ли? Из-за одной ссоры всё рушить?

— «Одной»? — я даже смеюсь. — Ты хотел меня выселить из моей квартиры. Поддельными документами. Это — «одна»?

Он мотает головой:

— Это мамка, не я… Она просто…

— А ты? Ты стоял рядом. И молчал.

Он резко кидает взгляд в сторону:

— Ты бы всё равно ничего не поняла. Мама права…

Вот так. Одной фразой.

Снова.

Опять.

Всё ясно.

— Костя, — говорю спокойно, — уходи. И не возвращайся.

Он делает шаг к двери, цепочка звякает натянутым металлом:

— Ты пожалеешь. Ты останешься одна. Никому не нужна.

— Лучше одна, чем с предателем.

Он сжимает кулаки, выдыхает резко, как будто хочет что-то сказать, но разворачивается и уходит по лестнице.

Тяжёлые шаги, грохот дверей — и всё.

Я закрываю замок.

Все три.

На следующий день на работе коллега бросает взгляд:

— Ты чего такая… серая?

— Не спала почти, — отвечаю. — Развод в процессе.

Она кивает так, будто знала заранее:

— Держись. Это всегда как хирургия — сначала больно, потом легче.

Легче…

Когда?

Пока в голове только туман и бесконечные диалоги, которые я веду сама с собой.

Вечером, когда я возвращаюсь домой, подъезд пустой.

Снег падает тихо, липнет к воротнику.

Лестничная лампочка моргает.

Я поднимаюсь, вставляю ключ…

И замок вдруг не проворачивается.

Сердце падает в пятки.

Пробую ещё раз.

Нет.

Заклинило.

Или…

Поворачиваюсь — и вижу её.

Свекровь.

Стоит в тени лестницы, словно всю жизнь там и жила. В руках — сумка с продуктами.

На лице — торжество.

— Я вот думала… — начинает она. — Сын сказал, что ты нас выгнала. Значит, и ты уйти можешь. Вы ведь семья были. А теперь — нет. Значит, квартира должна вернуться Костику.

— Вы сменили замки? — спрашиваю холодно.

— Я сделала, как должна была. Дверь — семейная. Ты тут чужая.

И она делает шаг ближе.

Совсем близко.

Запах её дешёвых духов бьёт в нос, как аммиак.

— Ты думала, что всё выиграла? — шипит она. — А вот нет. У тебя ничего не выйдет. Ты слабая. И ты одна.

И вот тогда во мне, наконец, вспыхивает огонь.

Настоящий.

Сильный.

Тот, что шёл откуда-то глубоко-глубоко, где я все недели прятала обиду.

Я достаю телефон.

— Хорошо. Тогда вызываю полицию.

Она отшатывается.

— Ты что, с ума сошла?!

— Это вы вломились в квартиру, поменяли замки, угрожаете и препятствуете доступу собственнику. Это реальная статья. Думаете, ваш «знакомый нотариус» всё прикроет? Не выйдет. Сейчас — протокол. Завтра — заявление. Послезавтра — суд.

Она резко хватает сумку двумя руками, дрожит:

— Ты… ты… неблагодарная…

— Нет, — говорю. — Я просто сыта.

И нажимаю вызов.

Она убегает, почти падая на ступеньках.

Я слышу, как хлопает подъездная дверь.

Через пару минут приезжают сотрудники.

Один рассматривает документы, второй фотографирует замок.

— Разберёмся, — говорят спокойно. — Это серьёзно.

Сантехник из ЖЭКа приходит через час и меняет замок обратно.

Я вхожу внутрь — и впервые за долгое время очень глубоко выдыхаю.