— Не оборачивайся, там твой муж: я замерла, ведь он должен быть в Норильске

— Ты говоришь, он в Норильске? — Андрей осторожно поправил салфетку, стараясь не смотреть мне в глаза. — В командировке?

— Да, — я улыбнулась, чувствуя, как приятно холодит пальцы ножка бокала. — Рейс был утренний, сейчас, наверное, уже заселяется. Связь там плохая, предупредил, что звонить не будет.

Была среда, середина ноября. За окном мокрый снег залеплял стекла такси, а здесь пахло корицей, дорогим парфюмом и тем особенным уютом, который покупаешь за деньги, чтобы на пару часов забыть о слякоти.

Я чувствовала себя невероятно живой.

В пятьдесят три года это чувство ценишь больше, чем в двадцать: оно не накатывает само собой, его нужно создавать.

Новое платье глубокого синего цвета, укладка, сделанная не «на праздник», а просто так, и Андрей напротив — внимательный, умный, с той самой сединой на висках, которая делает мужчину значительным.

Мы не переступали черту. Пока. Но воздух между нами уже звенел. Это был тот этап, когда каждое случайное касание локтей кажется важным, а обычный разговор о квартальном отчёте звучит как признание.

— Марина, я давно хотел сказать… — начал он, подаваясь вперёд.

И тут его взгляд изменился.

Он словно споткнулся о невидимую преграду. Зрачки расширились, лицо посерело. Он смотрел куда-то за мое плечо, в глубину зала.

— Что? — спросила я игриво, еще не понимая. — Увидели привидение?

— Не оборачивайся, — тихо, одними губами произнес Андрей. — Просто не оборачивайся. Там твой муж.

Сердце пропустило удар, потом забилось где-то в горле, мешая дышать.

Первая мысль была глупая, детская: «Этого не может быть, он в Норильске, я сама складывала ему рубашки».

Вторая мысль обожгла холодом: я сижу здесь с мужчиной, который не мой муж, и мы выглядим слишком… согласованно. Слишком близко.

Я, конечно же, обернулась. Медленно, словно шея затекла.

За столиком у окна, метрах в десяти от нас, сидел Игорь. Мой Игорь. В том самом пиджаке, который мы выбирали ему на юбилей месяц назад.

Он смеялся.

Он откидывал голову назад так свободно и молодо, как не смеялся дома уже лет десять. А напротив него сидела женщина.

Она была моложе меня, но не девочка. Лет сорок. Яркая, с копной рыжих волос и громким голосом. Она держала его за руку — не просто касалась, а именно держала, по-хозяйски переплетя пальцы.

На столе стоял графин с вишневым напитком и тарелка с закусками, к которым они почти не притронулись.

В этот момент Игорь повернул голову.

Наш мир схлопнулся до размеров узкого коридора между столиками. Шум ресторана, звон приборов, тихая музыка — всё исчезло. Остался только этот взгляд.

Я видела, как улыбка сползает с его лица, превращаясь в растерянность. Видела, как он резко, рывком выдернул руку из ладони своей спутницы.

Вот он — момент истины, которого боишься в ночных кошмарах.

Сцена, достойная сериала по телевизору. Что полагается делать? Встать, опрокинуть стол, устроить сцену? Подойти и высказать всё ей в лицо? Или ему?

Я почувствовала, как Андрей напрягся, готовый защищать или бежать — непонятно.

Но я не встала. Я даже не моргнула. Я просто смотрела на мужа, отмечая детали, которые раньше не замечала. Как тщательно он выбрит — ради неё. Как блестят его глаза — ради неё. И как страх сейчас заливает эти глаза мутной пленкой узнавания.

— Марина? — прошептал Андрей. — Уходим?

А дальше случилось то, чего я от себя не ожидала. Я медленно, спокойно повернулась обратно к Андрею. Взяла меню. Руки стали ледяными и твердыми.

— Нет, — сказала я ровным голосом, хотя внутри всё горело. — Мы еще не заказали горячее. Я буду утку с яблоками.

Я слышала, как за спиной воцарилась неестественная тишина. Даже та женщина, видимо, почувствовав перемену в Игоре, замолчала.

Мы сидели так минут сорок. Это было испытание. Я ела утку, не чувствуя вкуса, улыбалась Андрею и поддерживала светскую беседу о погоде. Затылком я чувствовала взгляд Игоря. Он жег мне спину.

Он не ушел. Они тоже остались.

Когда официант принес счет, я наконец позволила себе выдохнуть.

— Андрей, спасибо за вечер, — сказала я. — Но домой я поеду одна.

— Я не могу тебя оставить в такой ситуации…

— Можешь. И должен.

Я вышла из ресторана первой. Ветер швырнул в лицо горсть мокрого снега, и только тогда меня начало трясти. Я села в такси, назвала адрес и закрыла глаза.

Дома было тихо. Дети давно выросли и разъехались, кот спал на кресле. Я прошла на кухню, включила только подсветку над плитой. Чайник закипал долго, шумно, раздражающе.

Ключ повернулся в замке через двадцать минут.

Я не вышла в прихожую. Слышала, как он долго возится с обувью, как вешает пальто. Обычно он сразу кричит: «Мариш, я дома!». Сейчас была тишина, нарушаемая только скрипом паркета.

Он вошел в кухню.

Вид у него был помятый, плечи опущены. Тот самый «норильский командировочный», только без чемодана. Он посмотрел на меня. Я сидела за столом, обхватив чашку обеими руками.

— Чай будешь? — спросила я. Голос прозвучал чужим, хриплым.

Игорь дернулся, как от резкого звука. Подошел к шкафчику, достал кружку. Я увидела, как ходят ходуном его пальцы, когда он потянулся за заваркой. Мелкая, предательская дрожь, от которой жалобно звякнула крышечка чайника.

— Ты давно это знаешь? — спросил он, не оборачиваясь.

— Что именно? — я смотрела на его сутулую спину. — Что у тебя есть «Норильск» с рыжими волосами? Или что я тоже умею ужинать не дома?

Он резко развернулся. В глазах была смесь тревоги и какой-то отчаянной решимости.

— Это не то, что ты думаешь. То есть… то. Но не совсем.

— Игорь, сядь, — я указала на стул напротив. — Не надо оправданий. Мне пятьдесят три года, тебе пятьдесят пять. Мы не на допросе.

Он сел. Тяжело, как старик. Между нами на столе лежала клеенчатая скатерть в мелкий цветочек — та самая, которую я купила на распродаже в прошлом месяце. Теперь эти цветочки казались мне насмешкой над нашей «уютной» жизнью.

— У неё тоже семья, — глухо сказал он, глядя в свою пустую кружку. — Двое детей, муж вахтовик. Мы просто… нам просто нужно иногда поговорить. Почувствовать себя…

— Живыми? — подсказала я.

Он поднял глаза. В них было удивление.

— Да. Живыми. А тот… с тобой… это кто?

— Коллега.

— Серьезно?

— Так же серьезно, как твоя командировка.

Повисла пауза.

Та самая, после которой либо подают документы на раздел имущества, либо начинают новую жизнь.

Я смотрела на человека, с которым прожила тридцать лет. Я знала, как он спит, какие средства принимает от давления, и где у него шрам справа на животе. И вдруг поняла: я совершенно не хочу его выгонять. И уходить сама — не хочу.

Делить квартиру, объяснять сыну и дочери, почему мама с папой на «старости лет» решили всё разрушить, менять привычный район на съемную «однушку»… Ради чего?

Ради гордости? Гордость не согреет ноги холодной ночью.

— И что теперь? — спросил он тихо. — Разводимся?

Я отпила остывший чай. Посмотрела на часы. Было почти одиннадцать.

— У нас ипотека за квартиру сына еще на пять лет, — сказала я деловито, словно мы обсуждали список покупок. — И дача недостроена. Ты хочешь всё это делить?

Игорь помотал головой.

— Я не хочу уходить, Марин. Правда. Она… это другое. Это просто отдушина. Я тебя не разлюбил, просто… устал. Мы оба устали.

— Я тоже не хочу уходить, — призналась я. — И скандалов не хочу. Здоровье дороже.

Я встала, подошла к раковине и сполоснула чашку. Вода шумела, унося остатки иллюзий этого вечера. Оставалась голая, понятная правда.

— Давай договоримся, — я выключила воду и повернулась к нему, вытирая руки полотенцем. — Мы взрослые люди. У нас налаженный быт. Внуки на подходе. Мы не будем ломать то, что строили тридцать лет, ради увлечений.

— Предлагаешь делать вид, что ничего не было? — он прищурился.

— Нет. Я предлагаю новые правила игры.

— Правила? — переспросил он. В его голосе промелькнула надежда, смешанная с недоверием. — Какие правила?

— Простые. — Я села обратно, сцепив пальцы в замок. — Первое: никаких «командировок» в Норильск. Хочешь встретиться — придумай что-то более правдоподобное. Или просто скажи: «Я занят». Врать мне в лицо больше не нужно. Я этого не заслужила.

Он кивнул. Медленно, тяжело, принимая условия.

— Второе. Бюджет семьи неприкосновенен. Никаких подарков «ей» с общего счёта. Ипотека сына, коммуналка, продукты — это святое. Если у тебя есть лишние деньги — пожалуйста, но не за счёт нашего холодильника.

— Справедливо, — тихо ответил Игорь. Он уже не выглядел испуганным. Теперь передо мной сидел партнёр по переговорам.

— И третье, самое главное, — я посмотрела ему прямо в глаза. — Домой ты приходишь ночевать. Всегда. Никаких «остался у друга», «задержался на работе до утра». Дом — это наша территория. Сюда постороннее не тащим. Ни ты, ни я.

— Ни ты? — он криво усмехнулся. — А как же твой «коллега»?

— А мой коллега, — спокойно ответила я, — знает, что я замужем. И что мой брак для меня важнее. Я знаю, где проходят границы.

Это был блеф, конечно. Андрей ничего не знал про важность моего брака, а я сама ещё час назад была в смятении. Но сейчас, на этой кухне, под привычное жужжание холодильника, я вдруг почувствовала такую ясность, какой не было годами.

Мы заключили соглашение. Соглашение о мире.

Игорь молчал минуту. Потом протянул руку через стол.

— Договорились, Марин.

Я пожала его ладонь. Она была тёплой и знакомой.

Странное чувство — договариваться с собственным мужем, словно с деловым партнёром. Но в этом было что-то успокаивающее. Никаких громких ссор, битья посуды, сердечных капель. Просто план на оставшуюся жизнь.

Три года спустя

Прошло три года. Наш «договорной» брак оказался крепче, чем многие союзы по безумной любви. Мы стали идеальными соседями, уважающими пространство друг друга.

Исчезли мелкие придирки: «почему не вынес мусор», «где ты был». Какая разница, где он был, если он вернулся вовремя, принёс продукты и починил кран?

Мы даже стали лучше общаться.

Парадокс, но когда уходит ревность и чувство собственности, остаётся простое человеческое тепло. Мы могли часами обсуждать новости, цены, планы на дачу, успехи детей. Мы ездили в отпуск вместе — и нам было спокойно.

Иногда по четвергам он задерживался. «Совещание», — говорил он ровным голосом, не пряча глаз. «Хорошо, ужин на плите», — отвечала я, не отрываясь от книги.

Я тоже иногда ходила в театр или кафе. Не с Андреем — та история затихла сама собой, он хотел большего, чем я могла дать. Но были другие. Просто интересные собеседники, кофе, прогулки. Ничего, что могло бы угрожать нашей крепости.

Вы спросите: а как же любовь?

А я спрошу вас: а что такое любовь после тридцати лет брака? Это когда сердце выпрыгивает из груди? Или когда ты знаешь, что если сляжешь с температурой, тебе подадут чай с лимоном без лишних слов и сходят в аптеку?

Вчера у Игоря был день рождения. Пришли дети, внуки. Был шум, гам, торт, подарки. Я смотрела на него, сидящего во главе стола — седого, улыбающегося внучке. Он поймал мой взгляд. И подмигнул.

Вечером, когда все разошлись, мы убирали посуду.

— Спасибо, Мариш, — сказал он, вытирая тарелку. — Хорошо посидели.

— Да, хорошо.

Я подошла к зеркалу в прихожей, чтобы снять серьги — те самые, с синими камнями, которые он подарил мне на жемчужную свадьбу. Красивые, дорогие. Холодные.

В отражении на меня смотрела ухоженная женщина. Спокойная. Уверенная.

В её жизни всё было разложено по полочкам. Квартира, дача, машина, муж, статус бабушки и жены. Никаких эмоциональных качелей. Никаких душевных терзаний.

Правильно ли я поступила тогда, в том ресторане?

Иногда, глубокой ночью, когда сон не идёт, я думаю: а что, если бы я тогда встала и ушла? Что, если бы я выбрала не комфорт, а принципы? Может быть, я жила бы сейчас одна в маленькой съёмной квартире, считала каждую тысячу, но зато моё сердце было бы… другим?

Я сняла вторую серьгу и положила её в шкатулку. Щёлкнул замок.

— Марин, ты идешь? — позвал Игорь из комнаты. — Там наш фильм начинается.

— Иду, — ответила я.

Я выключила свет в прихожей. Темнота мягко обняла знакомые стены.

Мы сохранили семью. Мы вырастили детей. Мы не остались одинокими людьми в пустых квартирах.

Разве этого мало?

Или всё-таки… мало?