Марина сжимала старую сумку и смотрела на дверь зала суда. Восемнадцать лет с Олегом закончились вот этим — деревянной скамьёй в коридоре и исковым заявлением о выселении её из собственной квартиры. Денег на адвоката не было.
Дверь распахнулась. Олег — высокий, в чёрной куртке — вошёл с мужчиной в костюме. Следом его мать, Тамара Петровна, в бордовой кофте с массивной брошкой. Она окинула Марину взглядом, будто та была пятном на кафельном полу.
Олег наклонился к матери:
— Без копейки останется, говорю. Квартира оформлена на меня, она ничего не докажет.
Голос негромкий, но Марина слышала каждое слово. Он не старался скрывать.
Судья Ветров, мужчина лет шестидесяти с усталым лицом, открыл заседание. Адвокат Олега уверенно изложил позицию: квартира оформлена на его клиента, супруга не имеет оснований претендовать.
— Минуточку, — судья поднял руку. Достал из ящика стола помятый конверт без опознавательных знаков. Вскрыл, вытащил листы.
Лицо Олега изменилось мгновенно. Побледнел так, что губы стали серыми.
— Олег Викторович, — судья посмотрел на него поверх очков, — вы знали, что ваша супруга за пятнадцать лет обращалась в травмпункт пятнадцать раз?
Тишина упала как обрыв.
— Перелом ключицы, сотрясение, вывих запястья, выбитый зуб, — судья перечислял спокойно. — В каждой справке указано: упала с лестницы, ударилась о дверь. Пятнадцать раз. Вы верите в такие совпадения?
Адвокат нахмурился, наклонился к Олегу, но тот молчал.
— Это недоразумение, — Олег нашёл голос, заговорил быстро. — Она неуклюжая, постоянно падает, я же не виноват…
— Замолчите, — судья оборвал его. — Я не закончил.
Он достал ещё несколько листов.
— Вы регулярно переводили деньги на счёт Светланы Ковалевой. Вот перевод — «на новый скутер». Вот — «за путёвку на Гоа». Кто эта женщина?
Тамара Петровна резко обернулась к сыну:
— Олег, это ещё кто такая?
— Мам, это коллега, у неё трудности были, я помогал…
— Помогал? — судья поднял бровь. — А супруга в это время просила денег на школьные принадлежности детям. Вы отказывали. Почему?
Марина смотрела в стол перед собой. Она помнила эти разговоры. Просила на тетради, на форму. Олег отмахивался: нет денег, сама зарабатывай. А потом уезжал в рейс, возвращался злой, требовал ужин.
— Ещё у меня есть переписка, — судья достал лист. — Цитата: «Надоела эта кухарка, скоро избавлюсь, начнём нормальную жизнь». Три месяца назад. Прокомментируете?
Тамара Петровна вскочила:
— Ты завёл интрижку? Ты переводил деньги этой…
— Мам, не сейчас!
— Сейчас! Я тебе двадцать лет помогала, деньги давала, а ты что?
Марина смотрела на них и чувствовала, как внутри что-то отпускает. Восемнадцать лет она боялась этой женщины, а сейчас Тамара Петровна орала на собственного сына, и лицо её дрожало от унижения.
Судья объявил перерыв. Марина вышла из зала, дошла до женского туалета, плеснула холодной водой в лицо. Подняла глаза на зеркало — бледное лицо, тёмные круги, волосы стянуты в хвост. Сорок два года, а выглядит на пятьдесят.
— Думаешь, выиграла? — голос за спиной.
Тамара Петровна стояла у двери, руки скрещены.
— Я ничего не думаю, — Марина вытерла руки.
— Ты подстроила это, да? Собрала справки, подкупила кого-то. Решила уничтожить моего сына?
— Я просто хотела развестись. Это вы решили выселить меня.
— Из нашей квартиры! Я давала деньги на первый взнос!
— Пятнадцать тысяч, — Марина говорила тихо. — Я вернула через полгода. Вы расписку порвали. Забыли?
Тамара Петровна открыла рот, но Марина шагнула вперёд. Страх ушёл окончательно.
— Он бил меня восемнадцать лет. Первый раз через месяц после свадьбы за пересоленные котлеты. Потом — когда я попросила денег на витамины, будучи беременной. Он пинал меня, когда я лежала на полу и закрывала живот руками. А вы видели синяки, спрашивали что случилось, я отвечала что упала, и вы кивали. Вам было удобно не знать.
Марина развернулась и вышла.
Судья вызвал свидетеля. Пожилая женщина в сером кардигане вошла в зал, села. Марина узнала её — фельдшер из травмпункта.
— Петрова Анна Дмитриевна, на пенсии. Тридцать семь лет работала фельдшером.
— Вы знакомы с Мариной Беловой?
— Она приходила ко мне пятнадцать лет подряд. Переломы, сотрясения, вывихи. Каждый раз говорила, что упала или ударилась. После третьего раза я поняла. Такие травмы не бывают от падений.
— Почему не сообщили в полицию?
— Она просила молчать. Умоляла. Говорила, что сама виновата. А я… — голос Анны Дмитриевны дрогнул. — У меня когда-то был муж, который тоже бил. Я не смогла ничего доказать, он отсудил детей. Сказал, что я плохая мать. Поэтому я начала делать копии всех справок Марины. Хранила дома. Думала, может пригодится. Когда узнала про суд, собрала всё и отправила сюда.
Марина не сдержала слёз. Чужая женщина хранила доказательства пятнадцать лет.
Судья вызвал соседей. Супруги Карповы, пожилые, сели на место свидетелей.
— Живём этажом ниже. Стена общая, слышно всё. Крики, удары, плач. Годами. Вызывали полицию дважды, но Марина говорила, что всё нормально, и их отправляли.
— У меня есть аудиозапись, — судья достал диктофон.
Нажал кнопку. Из динамика донёсся глухой мужской голос, потом громче:
— Кто ты вообще? Кухарка! Я тебя из грязи вытащил, а ты рот открываешь?
Удар. Тяжёлый, глухой. Женский вскрик, короткий.
— Прости, прости, больше не буду…
— Замолчи. Ещё слово — убью.
Судья выключил запись. Адвокат Олега встал:
— Я отказываюсь от ведения дела. Не буду защищать тирана.
Собрал бумаги и вышел.
Судья посмотрел на Олега:
— Вы понимаете, что против вас серьёзные доказательства?
Олег поднял голову, лицо серое, губы дрожат:
— Я не хотел… она меня выводила, понимаете? Я уставал, приезжал, а она всё время что-то не так…
— Я выношу решение, — судья перебил холодно. — Квартира переходит Беловой Марине Сергеевне. Белов Олег Викторович освобождает жильё в течение десяти дней и выплачивает компенсацию. Материалы передаю в прокуратуру для возбуждения дела по статье «Истязание».
Он нажал кнопку:
— Пригласите следователя.
Олег вскочил:
— Что? Меня арестовать хотите?
— Закон хочет. Систематическое насилие — уголовное преступление.
Вошёл следователь в форме:
— Белов Олег Викторович, вы задержаны для дачи показаний.
— Постойте! — Олег шагнул назад, голос сорвался. — Ваша честь, прошу вас, дайте мне шанс! Я исправлюсь, я больше не буду, клянусь! Марина, скажи им, ну скажи, что я не хотел! Мама, сделай что-то!
Он оглянулся на мать. Тамара Петровна сидела неподвижно, смотрела на сына чужим взглядом.
— Прошу пощады, — Олег повернулся к судье, голос дрожал. — Я понял всё, я изменюсь, дайте срок! Не надо тюрьмы, прошу!
— Поздно, — судья кивнул следователю.
Олега вывели из зала. Марина сидела, не двигаясь. Анна Дмитриевна подошла, села рядом:
— Теперь всё будет хорошо.
— Не знаю что делать дальше.
— Жить. Без страха.
Через неделю Марина стояла в квартире на Садовой. Пустой — Олег забрал всё своё, оставил только её кровать и стол. Пол грязный, в углу мусор.
Она открыла окно. Свежий воздух ворвался внутрь, и Марина вдохнула полной грудью. Первый раз за восемнадцать лет здесь нет страха.
Звонок в дверь. Анна Дмитриевна с бумажным пакетом:
— Подумала, что ты одна. Принесла еду.
Они сели на кухне. Анна Дмитриевна достала термос, налила чай:
— Олега приговорили. Пять лет колонии-поселения.
Марина кивнула. Она ничего не чувствовала — ни радости, ни злости. Просто пустоту.
— Знаешь, что самое странное? Я не любила его лет десять, может больше. Но не могла уйти. Думала: вдруг не справлюсь? Вдруг он прав, и я никчёмная?
— А теперь?
Марина посмотрела в окно. За стеклом обычный двор, детская площадка, женщина с коляской. Жизнь течёт своим порядком.
— Теперь знаю, что справлюсь. У меня пять лет, чтобы научиться жить по-другому.
Анна Дмитриевна накрыла её руку своей:
— У тебя вся жизнь. И она теперь только твоя.
Марина сжала её пальцы в ответ. Впервые за много лет она чувствовала, что не одна. Что кто-то на её стороне. Что она имеет на это право.
Солнце зашло за соседний дом, кухня наполнилась вечерним светом. Марина встала, подошла к окну. Внизу играли дети, кто-то смеялся.
Обычная жизнь. Её жизнь. Без ударов, без криков, без оправданий за каждое слово.
Она провела рукой по подоконнику — слой пыли остался на пальцах. Завтра начнёт убирать. Вымоет полы, выбросит мусор, откроет все окна настежь. Потом пойдёт на работу — хозяйка кафе звонила, просила вернуться, обещала прибавку.
Марина посмотрела на своё отражение в тёмном стекле. Усталое лицо, седые пряди в волосах, морщины у глаз. Но глаза живые. Впервые за восемнадцать лет — живые.
— Спасибо, — она обернулась к Анне Дмитриевне. — За всё.
— Ты сама дошла до конца, — старая женщина допила чай, поставила чашку. — Я просто сохранила бумаги.
— Вы сохранили меня.
Анна Дмитриевна встала, обняла её. Крепко, по-матерински. Марина прижалась к её плечу и позволила себе выдохнуть. По-настоящему выдохнуть, без страха, что кто-то услышит, заметит, накажет.
Когда Анна Дмитриевна ушла, Марина осталась стоять у окна. Город засыпал — зажигались огни в окнах, гасли фонари во дворах. Где-то далеко Олег сидел в камере и, может быть, думал о ней. А может, и нет. Это больше не имело значения.
Она закрыла окно, прошла в комнату, легла на кровать, не раздеваясь. Матрас просел под ней знакомо, одеяло пахло старым стиральным порошком. Всё то же самое, но одновременно совсем другое.
Марина закрыла глаза. Завтра начнётся новый день. Первый день, когда она не проснётся от хлопка двери и тяжёлых шагов в коридоре. Не будет прислушиваться к интонации, угадывая настроение. Не будет извиняться за пересоленный суп или неглаженную рубашку.
Завтра она проснётся свободной.
И это было всё, что ей сейчас нужно.
— Мама, а почему тётя Лена ночью целовала папу, пока ты спала? Эта детская фраза пронзила Светлану