— Марина, ты не могла бы… ну, не выпячивать всё это? — Степан стоял у двери в ванную, пока я снимала макияж. — Вера привыкла к определённому уровню, понимаешь?
Я замерла с ватным диском в руке. Не сразу поняла, о чём он. Потом дошло.
— Какой уровень, Степан?
Он смотрел в пол.
— Ну, ты же знаешь, как она… Вера всегда была требовательной. Она выходила замуж за Альберта, у них там сеть булочных, дом в пригороде Мюнхена. Просто не надо рассказывать про должность, ладно? Скажем, что ты ассистент менеджера.
Я молчала. Пять лет брака — и он до сих пор стесняется меня перед сестрой.
— Хорошо, — сказала я медленно. — Не буду выпячивать.
Он выдохнул с облегчением. А я подумала: если он хочет игры, то пусть она будет настоящей.
Вера сняла пентхаус в центре на две недели. Когда мы вошли, она стояла у панорамного окна с бокалом игристого в руке и даже не обернулась сразу. Дала нам время разуться, почувствовать разницу.
Я специально надела старую кофту с катышками, джинсы из университета и взяла огромную сумку-шоппер с рынка. Волосы стянула резинкой — небрежно, будто некогда. Никакого макияжа.
Когда Вера повернулась, её взгляд скользнул по мне — сверху вниз, медленно. Она не поздоровалась сразу. Сначала изучила.
— Марина, — произнесла она наконец, протягивая руку без улыбки. — Рада наконец познакомиться поближе.
Я пожала её холодную ладонь с тяжёлым кольцом, которое больно впилось в пальцы.
— Ой, Вера, какая у вас тут красота! — Я нарочито широко повела рукой. — Мы с девчонками на работе мечтаем когда-нибудь так пожить!
Степан поперхнулся воздухом. Вера улыбнулась — впервые за вечер. Холодно.
— Присаживайтесь. Ужин заказала из ресторана, не люблю готовить в отпуске.
Я села, поставив сумку рядом — она завалилась набок, нелепая на фоне безупречной обстановки. Вера это заметила.
— Степан рассказывал, что ты работаешь в снабжении? — начала она, наливая себе ещё игристого. Нам не предложила.
— Ну да, ассистент менеджера, — я сделала голос чуть выше, проще. — Оформляю документы, согласовываю поставки. Работы много, но платят нормально.
— Нормально — это сколько?
Я назвала среднюю сумму. Вера кивнула, будто поставила галочку.
— Понятно. Главное, чтобы хватало на жизнь. — Она перевела взгляд на Степана. — А у тебя как дела? Строительство сейчас не очень, слышала.
Степан начал рассказывать про компанию, но Вера слушала вполуха. Смотрела в окно, разглядывала ногти, поправляла подушку. Когда он замолчал, она кивнула:
— Мы с Альбертом недавно открыли ещё одну пекарню в центре Мюнхена. Аренда космическая, но окупается быстро. Немцы готовы платить за качество.
Она говорила так, будто объясняла устройство вселенной. Я кивала, делала большие глаза.
— Представляете, Степан? А мы тут в магазине покупаем, даже не думаем, сколько времени нужно на тесто.
Вера посмотрела на меня снисходительно.
— Вы когда-нибудь были в Европе, Марина?
— Нет пока. Мы со Степаном больше на дачу ездим, на шашлыки. Но мечтаю! Особенно в Париж, там эта башня, как её…
— Эйфелева, — подсказала Вера, и в её голосе прозвучала жалость.
Ужин тянулся бесконечно. Вера рассказывала про дом с террасой, про коллекцию антикварных часов Альберта, про аукционы. Она не называла цены напрямую, но так, чтобы мы поняли: всё это дорого, очень дорого.
— Женщина должна развиваться, — заявила Вера, отрезая кусочек лосося. — Читать, интересоваться искусством, путешествовать. Иначе превращаешься в домохозяйку без кругозора. Марина, вы читаете?
Я пожала плечами.
— Ну, в интернете статейки какие-то. Про здоровье, быт. А так некогда — работа, дом. Степан любит, чтобы всё чистенько было, ужин горячий.
Вера поморщилась.
— Степан, серьёзно? Она на тебя работает как прислуга? Мужчина должен ценить время женщины. Альберт мне никогда не позволит стоять у плиты. У нас помощница трижды в неделю.
Степан молчал, вжавшись в стул. Он понял, что я играю, но не понимал зачем. В его глазах читалась мольба.
Но я не собиралась останавливаться.
— А я вот думаю, может, своё дело открыть, — протянула я, разглядывая ногти. — Лавку по ремонту обуви. Там вроде деньги неплохие, если место найти. Людям всегда надо каблуки набить, молнии поменять.
Вера отложила вилку. Посмотрела на меня так, будто я предложила торговать на помойке.
— Обувная мастерская? Серьёзно? — Она рассмеялась коротко, презрительно. — Марина, это физический труд. Вы понимаете, что придётся стоять целыми днями, дышать клеем? Это не бизнес, это ремесло. Для тех, кто не смог выучиться.
— Ну, мне кажется, деньги есть деньги. Главное — на себя работать.
Вера покачала головой.
— Дело не только в деньгах. Дело в статусе, понимаете? В том, с кем ты общаешься, в каких кругах. Есть разница между владелицей сети пекарен в Европе и мастерицей по набойкам. Это разные миры.
Она встала, прошла к комоду, достала футляр и открыла его демонстративно.
— Вот это, например, стоит как ваша годовая зарплата, — сказала Вера негромко, но отчётливо, показывая изящные старинные часы. — Альберт подарил на годовщину. Когда достигаешь определённого уровня, начинаешь различать — что настоящее, а что дешёвка.
Она закрыла футляр, посмотрела на меня сверху вниз.
— Честно, мне жаль брата. Он заслуживал женщину, которая соответствовала бы ему. А не ту, что мечтает чинить ботинки.
Степан резко встал, стукнув коленом о стол.
— Вера, хватит! Ты переходишь границы!
Но я подняла руку — спокойно, властно.
— Знаешь, Вера, — я откинулась на спинку дивана, и голос изменился. Исчезла наигранная простота. Остался холодный тон, которым я веду переговоры. — Мне действительно жаль. Жаль, что за весь вечер ты ни разу не спросила брата, как у него дела. Не поинтересовалась его здоровьем, планами. Ты мерила его жену ценой одежды и своих часов.
Вера замерла.
— Три часа ты рассказывала про цены. Сколько стоит дом, аренда, круассаны, хронометры. Но ни разу не сказала — ты счастлива. Ты довольна. Только цифры. Только бренды. Только «мы можем себе позволить».
— Марина, о чём ты…
— Я финансовый директор торговой сети, Вера. Не ассистент. Директор. — Я встала, взяла старую сумку, повесила на плечо. — Моя зарплата вдвое выше самого крупного квартального контракта Степана. Я веду переговоры с немецкими партнёрами. Может, и с твоим Альбертом пересекалась — мир тесный.
Вера побледнела.
— Эту сумку, которую ты так брезгливо разглядывала, я ношу, потому что она удобная. У меня в гардеробе три сумки, каждая стоит как твои швейцарские часы. Но я не ношу их на работу, потому что мне не нужно доказывать коллегам, сколько я зарабатываю. Им важно, что я умею делать работу хорошо.
Я посмотрела на Степана.
— Пойдём.
Он встал молча. Мы направились к выходу. У двери я обернулась.
— Степан попросил меня не выпячивать должность. Он боялся, что ты будешь сравнивать, критиковать. И знаешь что? Он был прав. Ты именно это и сделала. Только я оказалась не той, кого можно унизить часами и пекарнями.
В лифте Степан взял меня за руку — крепко, будто боялся, что исчезну.
— Прости, — сказал он тихо. — Я идиот. Пять лет скрывал тебя, потому что боялся её колкостей. А в итоге сам сделал тебе больно.
Я посмотрела на него.
— Степан, если ты ещё раз попросишь меня притвориться кем-то другим ради чьих-то амбиций, я не буду играть. Я просто уйду.
Он кивнул.
— Больше не попрошу. Обещаю.
На улице было свежо, ветер трепал волосы. Я вытащила резинку, отряхнула кофту и вдруг рассмеялась.
— Видел её лицо, когда я сказала про зарплату? — Я не могла остановиться. — Она думала, что я деревенщина, а тут раз — и финансовый директор.
Степан улыбнулся, потом тоже засмеялся.
— Знаешь, как ты была похожа на бабушку, когда про каблуки говорила? Я чуть не задохнулся.
Мы шли по ночному городу, и впервые за пять лет мне казалось, что идём не рядом, а вместе. Что ему не стыдно. Что он видит меня — не должность, не зарплату.
Утром Вера написала Степану. Коротко: «Мне нужно поговорить.»
Он показал экран. Я пожала плечами.
— Пусть звонит.
Он набрал номер, включил громкую связь. Вера взяла трубку не сразу.
— Степан, — голос натянутый, — твоя жена вела себя неприлично. Устроила сцену, оскорбила меня. Я жду извинений.
Я взяла телефон.
— Вера, это Марина. Какие именно оскорбления? Что я сказала про часы? Или про то, что ты три часа меряла меня ценниками?
Пауза. Потом голос стал жёстче.
— Ты лгала. Прикидывалась дурочкой, чтобы потом выставить меня идиоткой. Это манипуляция.
— Нет, Вера. Я просто не стала выпячивать должность, как просил твой брат. А ты сама решила, что если человек одет просто — значит, он ниже тебя. Я не виновата в твоих выводах.
— Степан, ты правда позволяешь ей так со мной разговаривать?
— Да, — ответил он спокойно. — Потому что она права. Ты всегда смотрела на людей сквозь прайс-лист. И я устал это терпеть.
Вера повесила трубку. Степан выдохнул, сел на диван.
— Она теперь не простит.
— И что? — Я села рядом. — Ты потеряешь сестру, которая приезжает раз в год показать, как хорошо живёт? Которая ни разу не спросила, нужна ли тебе помощь? Которая за пять лет ни разу не поинтересовалась, чем я занимаюсь?
Он молчал. Потом кивнул.
— Ты права. Просто она всё-таки сестра.
— Сестра — это не тот, кто связан с тобой кровью, Степан. Это тот, кто рядом, когда плохо. А Вера была рядом только когда у неё было что показать.
Через два дня Вера улетела в Мюнхен. Не попрощалась. Степан написал ей — она прочитала и не ответила. Я видела, как это его задевает, но он не просил меня извиниться. Не пытался сгладить. Он выбрал меня — впервые за пять лет по-настоящему.
Прошло три недели. Я проверяла рабочую почту и наткнулась на письмо от немецких партнёров. Они предлагали встречу с владельцами смежного бизнеса — пекарен в Мюнхене. В приложении был список контактов. Там значилось имя Альберта.
Я могла промолчать, переслать дело другому. Но что-то внутри — не злость, не месть, а справедливость — заставило позвонить.
Альберт оказался приятным, с мягким акцентом. Мы обсудили условия, объёмы, логистику. В конце он сказал:
— Вы Марина из России? Моя жена упоминала, что брат женат на Марине. Вы случайно не родственники?
Я улыбнулась.
— Да, я жена Степана. Вера — моя золовка.
Пауза. Потом он негромко хмыкнул.
— Интересно. Она не говорила, что вы занимаете такую должность. Сказала, что работаете ассистентом.
— Вера многого не говорит, — ответила я спокойно. — Но думаю, вам удобнее работать с тем, кто принимает решения напрямую. Давайте обсудим детали.
Когда я рассказала Степану, он сначала не понял.
— То есть теперь ты будешь работать с её мужем? И она узнает?
— Не просто работать. Я буду подписывать контракт, от которого зависит часть их дохода. И да, она узнает.
Степан засмеялся — впервые за недели по-настоящему.
— Ты серьёзно?
— Абсолютно. Бизнес есть бизнес.
Альберт прилетел через месяц. Один, без Веры. Мы встретились в моём офисе — он сел напротив, посмотрел на переговорную со стеклянными стенами, на панораму города за окном.
— Вера не смогла приехать, — сказал он осторожно. — Ей неловко после того вечера.
Я кивнула.
— Понимаю.
Мы обсудили условия. Альберт был профессионалом — никаких намёков на семейные дрязги, только дело. Когда подписали предварительный договор, он улыбнулся.
— Марина, вы отличный профессионал. Жаль, что Вера не рассказала правду сразу. Я бы предложил сотрудничество раньше.
— Альберт, передайте жене вот что, — я сложила документы в папку. — Мне не нужны её извинения. Мне нужно, чтобы она просто перестала мерить людей ценниками. Но это её выбор.
Он кивнул, пожал руку и ушёл.
Вечером я стояла у окна с чашкой кофе. Степан подошёл сзади, обнял.
— Знаешь, я её почти не узнаю последние годы. Раньше она была другой — простой, весёлой. А потом замуж вышла, переехала, и будто подменили.
— Может, она испугалась, — сказала я. — Испугалась, что если перестанет доказывать, что успешна, её перестанут уважать. И превратила жизнь в витрину.
Он помолчал.
— А ты не боишься? Что тебя перестанут уважать, если узнают, что носишь старую сумку и не покупаешь швейцарские часы?
Я повернулась к нему.
— Степан, меня уважают за то, что я умею делать работу. А не за то, что на мне надето. И если кто-то начнёт мерить меня ценниками — это его проблема, не моя.
Я посмотрела на свою сумку у двери. Она всё ещё была удобной. Вместительной. И мне всё ещё было всё равно, что кто-то может подумать, глядя на неё.
Потому что люди, чьё мнение имеет значение, видят не сумку. Они видят меня.
А те, кто видит только ценник — пусть живут в своём мире витрин. Я туда не стремлюсь.
Родне сказать последнее «Прощай!»