– Машину и дачу продаешь, долги мои отдавать надо – заявился бывший через три года

На кухонном столе, прямо на новой льняной скатерти, лежали ключи от машины — новенького красного кроссовера. Елена перевела на них взгляд и невольно улыбнулась. Она купила этот автомобиль всего месяц назад, сделав себе подарок на сорок пятый день рождения.

— Красный — это цвет для вульгарных девиц, Лена, — звучал в голове голос бывшего мужа. — Приличные жены, матери семейств, ездят на сером, черном или, на худой конец, бежевом. Не позорь меня.

Именно поэтому, придя в автосалон и увидев этот дерзкий, сияющий оттенок «красный чили», Елена ни секунды не сомневалась. Это был не просто транспорт, это был манифест ее свободы. Рядом с ключами лежал красочный каталог семян: весной она планировала полностью переделать сад на даче, выкорчевать старые, больные вишни, до которых у Игоря никогда не доходили руки, и высадить гортензии. Она мечтала о них всю жизнь, но бюджет семьи всегда уходил то на новую резину для машины мужа, то на его брендовую одежду, то на бесконечные «перспективные проекты», которые заканчивались ничем.

Звонок в дверь прозвучал резко, требовательно, словно кто-то полоснул ножом по натянутой струне ее вечернего спокойствия. Елена вздрогнула, едва не опрокинув кружку. Гостей она не ждала. Сын Денис учился в другом городе, в аспирантуре, и звонил только по видеосвязи, оберегая мамин покой. Соседка тетя Валя, если ей что-то было нужно, всегда деликатно скреблась, прежде чем зайти.

Она подошла к двери, стараясь унять внезапное сердцебиение. Посмотрела в глазок и почувствовала, как пол уходит из-под ног. Сердце пропустило удар, а затем забилось где-то в горле перепуганной птицей.

На пороге стоял Игорь.

Три года. Прошло ровно три года с того дня, как он, пакуя чемоданы с таким видом, будто отправляется покорять Эверест или спасать мир, заявил, что она «тянет его вниз». Он говорил, что «перерос этот брак», что он «лев, запертый в клетке быта», и что его ждет новая, яркая жизнь с женщиной, которая его по-настоящему понимает и ценит. Той «женщине» было двадцать три, она работала администратором в салоне красоты и, по словам Игоря, смотрела на него как на божество.

Елена открыла дверь. Не потому, что хотела его видеть, а скорее от растерянности и старой привычки не создавать сцен на лестничной клетке.

— Привет, Ленка, — голос Игоря звучал хрипло, совсем не так уверенно и бархатно, как в их последнюю встречу.

Он разительно изменился. Постарел, осунулся, словно из него выпустили воздух. Дорогое кашемировое пальто, которым он так гордился при разводе и которое покупал с кредитки, оформленной на имя Елены, теперь выглядело жалко. Оно было явно не первой свежести, на лацкане виднелось жирное пятно, а пуговицы висели на честном слове. Под глазами залегли глубокие синие тени, а в некогда надменном взгляде, которым он раньше окидывал ее простенькие платья, теперь читалась какая-то загнанность, смешанная с лихорадочным блеском.

— Здравствуй, Игорь, — ответила она, не делая попытки отойти и пропустить его. Она стояла в проеме, держась за ручку двери, как за щит. — Ты зачем пришел? Алименты вроде бы уже не за кого платить, Денис совершеннолетний и сам зарабатывает.

— Дай хоть войти, — он зябко поежился, втянув голову в плечи, словно в теплом подъезде гулял лютый мороз. — Разговор есть. Серьезный. Не чужие ведь люди, столько лет вместе.

Елена колебалась секунду. Женская жалость — опасная, предательская штука. Она помнила, как кормила его бульонами, когда он болел, как гладила ему рубашки по утрам. Но тут же память услужливо подбросила другую картинку: как он кричал на нее из-за пересоленного супа, как унижал перед друзьями, называя «клушей». Однако любопытство и новая, твердая уверенность в собственной неуязвимости пересилили.

— Заходи, — сухо кивнула она и отступила на шаг. — Но ненадолго.

Игорь прошел в прихожую, по-хозяйски, но с некоторой опаской огляделся. Разуваться он не спешил, оставив грязные следы на светлом коврике. Его бегающий взгляд сразу зацепился за изменения. Светлые обои с шелкографией, стильное ростовое зеркало в кованой раме, дорогая итальянская плитка на полу — все это появилось здесь уже без него. Раньше, при нем, в прихожей висели старые, потемневшие обои, потому что Игорь считал ремонт «пустой тратой денег», предпочитая тратить их на свои гаджеты.

Он хмыкнул, но ничего не сказал. Прошел на кухню, по инерции направился к своему бывшему месту во главе стола.

— Сядь туда, — Елена указала на гостевой стул у окна. Место хозяина теперь пустовало, и она не собиралась никого туда пускать.

Игорь послушно, что было ему несвойственно, опустился на указанный стул.

— Хорошо живешь, — протянул он, барабаня пальцами по столешнице и жадно разглядывая обстановку. — Ремонт отгрохала. Я смотрю, и техника вся встроенная. Кофемашина? Ты же всегда растворимый пила.

— Я пила растворимый, потому что ты запрещал покупать кофеварку, называя это блажью, — спокойно ответила Елена, присаживаясь напротив. Чая предлагать не стала. Ей хотелось, чтобы он чувствовал себя чужим. — Я работаю, Игорь. Много работаю. Главным бухгалтером в крупной фирме. Могу себе позволить нормальный кофе по утрам.

— Главбухом… — он скривился, словно от зубной боли. — Поднялась, значит. Пока я там…

— Говори, что хотел, — перебила его Елена. — У меня мало времени. Я жду важный звонок.

Это была ложь, но она хотела обозначить границы.

Он замялся, потер переносицу. Этот жест она знала отлично: Игорь делал так всегда, когда собирался нагло врать или просить денег, прикрываясь высокими материями.

— Да я, Лен, по делу. Тут такое вышло… Жизнь — сложная штука, никогда не знаешь, где повернет, — он начал издалека, пытаясь нащупать почву. — С Кристиной мы разбежались. Давно уже. Полгода как. Дура она набитая, пустышка. Только деньги тянула, шмотки ей подавай, рестораны. Никакой духовности, никакого понимания. Не то, что ты. Ты всегда умела… поддержать.

Елена молчала, сохраняя на лице маску вежливого безразличия. Ей было абсолютно все равно, что там случилось с Кристиной. Внутри, к её собственному удивлению, не шевельнулось ни злорадство, ни сочувствие. Только глухое раздражение от того, что этот человек снова сидит на её кухне, пачкает воздух своим перегаром и пытается играть на струнах ее души, которые давно порваны.

— Бизнес у меня прогорел, — продолжил он, видя, что лесть про «духовность» не сработала. — Партнер кинул. Подставил по-крупному. Я сейчас на нулях, Лен. Даже в минусе. В глубоком, страшном минусе.

— Бывает, — отозвалась она тоном, каким говорят о погоде. — Многие сейчас закрываются. Но я тут при чем?

Игорь вдруг подался вперед, навалившись грудью на стол, и в его глазах блеснул тот самый лихорадочный, пугающий огонек.

— Как при чем? Мы же семья были двадцать лет! Двадцать лет, Лена! Это не вычеркнешь. Ты мать моего единственного сына. Я подумал… ты должна понять. Мне сейчас очень нужны деньги. Срочно. Вопрос жизни и смерти. Иначе… — он понизил голос до театрального шепота, — иначе меня просто закопают. Там серьезные люди, Лен. Это не банки с коллекторами, которые только звонят. Эти приезжают с паяльниками.

Елена невольно выпрямила спину.

— И сколько ты должен?

Он назвал сумму. Елена даже не моргнула, хотя цифра была внушительной. Примерно столько стоила хорошая однокомнатная квартира в центре их города с ремонтом.

— И ты пришел просить у меня эти деньги? Игорь, у меня зарплата хорошая, но я не печатаю купюры. У меня нет таких накоплений.

— Я знаю, что кэша у тебя столько нет, — быстро проговорил он, словно давно навел справки и просчитал её бюджет. — Но я видел внизу машину. Твой кроссовер. Красный, приметный. Соседка сказала, ты купила за наличку, без кредита. И дача. Наша дача. Земля там сейчас дорогая, направление престижное.

— Мы строили? Наша дача? — Елена перебила его, впервые повысив голос. Спокойствие дало трещину. — Игорь, ты на даче появлялся только чтобы пожарить шашлыки с друзьями и поспать в гамаке. Грядки, дом, покраска забора, ремонт крыши — все это было на мне и на моем покойном отце. Ты палец о палец не ударил, когда фундамент поплыл!

— Неважно! — отмахнулся он раздраженно, как от назойливой мухи. — Это детали. По закону и по совести — это совместно нажитое, по сути. Я тогда, при разводе, благородно поступил. Все тебе оставил, не стал делить, судиться. Ушел с одним чемоданом, как джентльмен.

Елене захотелось рассмеяться ему в лицо.

— Благородно? Ты не стал делить имущество только потому, что квартира была приватизирована на мою маму, а дача была оформлена на отца дарственной. Ты знал, что тебе ничего не светит по закону! А нашу старую «Тойоту», купленную в браке, ты забрал себе. И все накопления из сейфа — три тысячи долларов, которые мы копили Денису на учебу — ты тоже выгреб под чистую.

— Мне надо было на что-то жить первое время! — он ударил ладонью по столу, отчего чашки звякнули. — Я начинал новую жизнь! А ты осталась на всем готовом. В квартире, с работой.

— Я осталась с пустым счетом и сыном-студентом, которого надо было кормить и одевать, пока ты возил свою девицу на Бали! — отчеканила Елена.

— Хватит считать копейки! — заорал он. — Сейчас речь о моей жизни! Слушай меня внимательно.

Он набрал в грудь воздуха и выпалил то, ради чего пришел:

— Машину и дачу продаешь, долги мои отдавать надо, — заявил бывший через три года так уверенно, будто заказывал пиццу. — Квартиру пока трогать не будем, тебе жить где-то надо, я же не зверь. А вот дача сейчас в цене, я узнавал, риелтор уже есть. И тачку твою заберут быстро, она новая, пробег маленький.

Елена смотрела на него и чувствовала, как реальность происходящего плывет. Ей казалось, что она смотрит дешевый сериал. Человек, который предал её, вытер о неё ноги, исчез, ни разу не поздравил сына с днем рождения за эти три года, теперь сидит здесь и распоряжается её имуществом.

— Ты, наверное, не расслышал, — тихо, но твердо сказала она. — Мы в разводе. Срок исковой давности по разделу имущества, даже если бы у тебя были права, прошел. Дача — моя. Машина куплена месяц назад на мои личные деньги, заработанные уже после того, как ты вычеркнул нас из своей жизни. Ты не имеешь к этому никакого отношения. Ни юридического, ни морального.

— Ты что, не понимаешь, курица?! — маска «побитого жизнью страдальца» слетела мгновенно, обнажив истинное лицо — злобное и агрессивное. Игорь вскочил, опрокинув стул. — Меня убьют! Или сделают инвалидом! Тебе жалко железки и куска земли ради жизни отца твоего ребенка?

— Мне жалко свои нервы, свой труд и будущее моего сына. Когда ты уходил, ты сказал, что я — скучная серая мышь, которая не умеет жить красиво. Что ты достоин большего. Вот, Игорь, это твое «большее». Разбирайся с ним сам.

Он начал метаться по маленькой кухне, как зверь в клетке, задевая плечами шкафы.

— Ты всегда была эгоисткой. Я знал, что ты стерва, но не думал, что до такой степени. Я же к тебе по-человечески пришел, доверился.

— По-человечески? — Елена тоже встала, опираясь руками о стол. — По-человечески — это когда ты помогаешь сыну. Когда звонишь узнать, как у него дела, когда он в больнице лежал с пневмонией. Я тебе писала тогда, просила помочь с лекарствами. Ты помнишь, что ответил? «У меня сейчас временные трудности, не грузи меня». А через два дня выставил фото из ресторана с устрицами.

— Я не обязан отчитываться! — взвизгнул он. Взгляд его заметался по столу и вдруг замер на ключах от машины. Брелок с логотипом весело блеснул в свете лампы.

— Не хочешь по-хорошему? — прошипел он. — Тогда я сам возьму. В залог. Пока не одумаешься.

Он резко выбросил руку вперед, пытаясь сгрести ключи со скатерти. Но Елена, словно предвидя этот жест, оказалась быстрее. Она накрыла ключи ладонью и с силой прижала их к столу, чувствуя, как металл больно впивается в кожу.

Игорь замер, нависая над ней. Его лицо было багровым, вены на шее вздулись. В этот момент Елена впервые по-настоящему испугалась. От него пахло несвежим потом и какой-то безумной злобой. Но страх не парализовал её, а наоборот, придал холодной ярости.

— Убери руки, — произнесла она тихо, глядя ему прямо в глаза.

— Отдай, дрянь, — прохрипел он, пытаясь разжать её пальцы. — Это мои деньги! Я имею право!

— У тебя есть ровно одна минута, чтобы покинуть мою квартиру, — сказала она ледяным тоном, другой рукой нащупывая в кармане домашнего платья телефон. — Или я вызываю полицию. И поверь, Игорь, у меня там тоже есть знакомые. Не бандиты, как у тебя, а просто честные сотрудники, которые быстро объяснят тебе, что такое грабеж, вымогательство и нападение. Кнопка вызова наряда уже нажата.

Она блефовала. Никакой кнопки нажато не было, она просто сжимала телефон. Но в её голосе было столько стали, столько непоколебимой решимости, что Игорь отшатнулся.

Он всматривался в её лицо, пытаясь найти там прежнюю Лену — мягкую, податливую, готовую отдать последнее, лишь бы «в доме было тихо». Но той Лены больше не существовало. Она сгорела три года назад, в тот день, когда он захлопнул за собой дверь. На него смотрела уверенная в себе, красивая женщина, которая знала цену каждой заработанной копейке и своему покою.

Игорь понял, что проиграл. Сила была не на его стороне. Он был жалок в своей ярости, а она — величественна в своем спокойствии.

— Ты… ты пожалеешь, — прошипел он, отступая в коридор. Спесь слетала с него кусками, как старая штукатурка. — Когда меня найдут в канаве с проломленной головой, это будет на твоей совести. С этим жить тебе!

— На моей совести только благополучие моего сына и моей старенькой мамы, — парировала она, идя за ним следом, чтобы убедиться, что он уйдет. — А твоя жизнь — это результат твоего выбора. Ты взрослый мальчик, Игорь. Сам кашу заварил — сам и расхлебывай.

Он остановился у порога, обернулся и со смачным звуком сплюнул на пол — прямо на её новую, чистую плитку. Это был жест бессилия, последнее, чем он мог её уязвить.

— Стерва, — выдохнул он.

Елена даже бровью не повела.

— Дверь закрой с той стороны.

Он грубо дернул ручку, вываливаясь на лестничную площадку. Что-то буркнул матом себе под нос и начал спускаться, шаркая ногами, как глубокий старик.

Елена подошла к двери и решительно повернула замок. Один оборот. Второй. Щелчок металла прозвучал в тишине квартиры как выстрел, но не пугающий, а освобождающий. Это был звук окончательной точки. Теперь она точно знала: прошлое осталось там, за дверью, в холодной темноте подъезда. А здесь, внутри, была её жизнь — теплая, светлая и безопасная.

Ее немного трясло — адреналин выходил наружу. Она вернулась на кухню, взяла тряпку, намочила её с дезинфицирующим средством и с брезгливостью, но тщательно вытерла плевок на полу. Затем вымыла руки, долго, с мылом, словно смывая с себя грязь этого разговора.

Телефон на столе мелодично звякнул, возвращая её в реальность.

Сообщение от сына: «Мам, привет! Как дела? Я тут сессию закрыл досрочно, на отлично! Думаю на выходные приехать. Сделаешь свои фирменные пирожки? Соскучился жутко».

Елена перечитала сообщение, и теплая волна любви, горячая и живая, смыла остатки липкого страха и неприятного осадка. Губы сами собой растянулись в улыбке.

— Конечно, сынок, — прошептала она вслух, чувствуя, как к глазам подступают слезы облегчения. Она быстро начала набирать ответ: «Приезжай, родной! Я тебя очень жду. Пироги будут. И знаешь… давай съездим на дачу? Надо проверить, как там яблони к зиме готовы. И я хочу показать тебе каталог. Весной мы посадим там гортензии. Много гортензий».

Она отложила телефон и снова посмотрела на ключи от машины. Красный лак на брелоке весело переливался. Завтра она поедет на работу на своей яркой, заметной машине, включит любимую музыку и будет просто жить. Жить свою собственную жизнь, в которой нет места чужим долгам, предателям и серым цветам.

Елена погасила свет на кухне. За окном все так же падал снег, укрывая город чистым белым покрывалом, но теперь этот пейзаж казался ей не холодным, а обещающим покой и обновление. Она знала, что поступила правильно. И впервые за три года она чувствовала себя абсолютно, безоговорочно счастливой.