Людмила Петровна стояла у моей вешалки и трогала чехол с платьем. Я видела это в отражении зеркала — она провела пальцами по молнии, потом быстро обернулась, услышав мои шаги.
— Ариночка, это на конкурс? Дорогое, наверное.
Я кивнула, не отвечая. Внутри что-то сжалось — не страх, а настороженность. Она смотрела на платье не так. Не с любопытством, а с оценкой. Как мясник смотрит на тушу перед разделкой.
— Очень дорогое, — сказала я и забрала чехол из её рук. — Это для «Золотого чертежа». Через пять дней всё решится.
Людмила Петровна улыбнулась, но глаза остались холодными.
— Ну-ну. Главное, чтобы всё получилось, как ты хочешь.
Она вышла, а я осталась стоять с платьем в руках. «Как ты хочешь». Не «как надо», не «как у тебя получится». Как ты хочешь. Словно это желание, а не пять лет работы.
Свекровь приехала две недели назад, с чемоданами и с лицом человека, который знает, что здесь всё неправильно устроено. Она обнимала Вадима у порога, а на меня смотрела мимоходом — как на декорацию.
За столом в первый же вечер она спросила:
— А дом-то на ком оформлен?
Вадим поперхнулся компотом. Я ответила спокойно:
— На мне. Я его проектировала и строила на свои деньги.
Людмила Петровна вытерла рот салфеткой, тщательно, по уголкам.
— Понятно. Вадик, а ты в доле хоть?
Он молчал. Я смотрела на него, ждала, что скажет. Но он просто налил себе ещё компота и отвернулся.
— Мама, не надо. Мы же договаривались.
Договаривались. О чём?
С того вечера она начала. Сначала мелочи: пропадали ключи от кабинета, в принтере кончалась краска, хотя я только заправляла, телефон разряжался за ночь, хотя я ставила его на зарядку. Я списывала на случайности. Но когда исчезла флешка с проектом — я поняла, что это война.
Я нашла флешку случайно — в её косметичке, под тональным кремом. Зашла попросить у неё иголку, открыла сумку с её разрешения, и вот она — красная, с логотипом моей студии. Людмила Петровна в этот момент была на кухне. Я взяла флешку, положила в карман и вышла.
Вечером, когда Вадим пришёл с работы, я сказала:
— Твоя мать взяла мою флешку с проектом.
Он посмотрел на меня так, будто я сказала, что земля плоская.
— Зачем ей твоя флешка? Ты что, серьёзно? Наверное, перепутала с чем-то.
— Перепутала мою флешку с тональным кремом?
Он не ответил. Ушёл на кухню, где его уже ждала мать с борщом и добрыми глазами.
Я поднялась в кабинет и заказала две камеры. Маленькие, с записью на телефон. Если это война, я должна знать, с кем воюю.
Поставила их на следующий день: одну — в гостиной за фоторамкой, вторую — в спальне, на полке. Камеры включились автоматически, когда я ушла на встречу с заказчиком.
Вечером я открыла запись.
Людмила Петровна сидела на моём диване, телефон у уха. Говорила громко, уверенно, как человек, который знает, что его никто не слышит.
— Слушай, Галь, я тебе говорю — план железный. Тридцать первого, прямо перед конкурсом, Вадик поможет мне испортить ей платье. Она психанёт, поедет туда на нервах, наговорит лишнего, опозорится. А мы потом к юристу, скажем, что она неадекватная, что дом надо делить. У меня уже человек есть, всё объяснил, как правильно оформить. Главное — чтобы свидетели были, что она буйная.
Голос подруги что-то бормотал в ответ. Людмила Петровна рассмеялась, довольная.
— Да какая измена, Галь, зачем? Просто Вадику надо своё получить. Дом-то она на себя оформила, думает, умная. А мы ей покажем, где её место. Дома, у плиты, а не на конкурсах этих.
Я выключила запись. Встала, подошла к окну. На улице шёл снег, медленный, бесшумный. Красиво. Как будто ничего не происходит.
А у меня внутри всё уже решилось.
Тридцать первого декабря я встала рано. Достала платье, расправила на кровати. Бордовый бархат, длинное, с открытыми плечами. Взяла ножницы и сделала надрез на боковом шве — аккуратный, почти незаметный. Чтобы при натяжении ткань разошлась сама.
Потом позвонила Кире и Максиму.
— Приезжайте сегодня к семи вечера. Не опаздывайте. Просто будьте у двери, я объясню потом.
Кира начала спрашивать, но я сбросила звонок.
Внизу Людмила Петровна пекла пирог. Вадим сидел за столом, листал телефон. Я спустилась, улыбнулась им обоим.
— Вечером поможете мне с платьем? А то молния тугая, сама не справлюсь. И подол надо поправить, чтобы ровно лежал.
Людмила Петровна обернулась от духовки. На её лице мелькнуло что-то хищное, быстрое.
— Конечно, Ариночка. Мы же семья, правда, Вадик?
Вадим кивнул, не поднимая глаз.
В шесть вечера я надела платье, позвала их в спальню. Они вошли вдвоём — Людмила Петровна впереди, Вадим сзади. Она окинула меня взглядом, и я увидела, как у неё блеснули глаза.
— Какая красивая. Ну, давай, застёгивай её, Вадик.
Вадим подошёл, взялся за молнию. Застегнул медленно, до конца. Людмила Петровна присела на корточки, взялась за подол. Пальцы у неё были крепкие, натренированные.
Она дёрнула ткань вниз, резко. Шов разошёлся с хрустом. Вадим в тот же момент схватил меня за плечи — типа помогает удержаться. Людмила Петровна продолжала тянуть, пока платье не треснуло почти до бедра.
Я обернулась, посмотрела на них. Вадим держал меня, не отпуская. Людмила Петровна поднялась, тяжело дыша. На лице у неё было торжество.
— Твоё место дома, будешь полы мыть! — выкрикнула она, и голос у неё сорвался на визг. — Хватит карьеру строить, пора мужу служить, понятно тебе?
Вадим сжал мои плечи сильнее, наклонился к уху:
— Мама права, Арина. Ты забыла, что я тоже тут живу. Дом — это моё право, я не твой работник.
Я посмотрела ему в глаза. Он не отвёл взгляд — смотрел прямо, жёстко, холодно. Как чужой.
— Понятно, — сказала я тихо. — Мне всё понятно.
Потом улыбнулась.
— Жаль только, что вы не знали про камеры.
Людмила Петровна замерла. Вадим разжал руки, отступил.
— Какие камеры?
— Две. Одна в гостиной, вторая здесь. Всё записано. Все ваши разговоры с подругами, все планы, юрист, раздел дома. Всё.
В дверь позвонили. Ровно семь. Я накинула халат поверх рваного платья и вышла.
Кира и Максим стояли на пороге с недоумением на лицах.
— Заходите. Вы мне нужны как свидетели.
Я включила запись на телефоне, поставила на стол. Голос Людмилы Петровны заполнил гостиную: «План железный… испортить ей платье… она психанёт… к юристу… дом надо делить…»
Вадим сел на диван, лицо белое, как бумага. Людмила Петровна стояла, держась за спинку кресла. Руки у неё дрожали.
Когда запись закончилась, Кира посмотрела на меня, потом на них. Максим молчал, но его взгляд сказал всё.
Я встала, подошла к Вадиму вплотную.
— Собирай вещи. Твои и её. У вас десять минут. Или я отправлю эту запись всем — твоим клиентам, её знакомым, нашим общим друзьям. И в полицию. За саботаж, за порчу имущества, за попытку мошенничества.
Людмила Петровна шагнула ко мне, лицо перекошено:
— Ты… ты специально всё это подстроила!
— Нет, — сказала я спокойно. — Это вы подстроили. Я просто не дала вам выиграть.
Вадим встал, посмотрел на мать, потом на меня.
— Арина, мы можем поговорить…
— Восемь минут осталось.
Он взял мать за руку, потянул к лестнице. Она вырывалась, кричала что-то про неблагодарность, про то, что я пожалею. Но он просто тащил её наверх, молча.
Через полчаса они вышли с чемоданами. Я стояла у двери в чёрном запасном платье, с тонким золотым браслетом на запястье. Людмила Петровна толкнула меня плечом на выходе. Вадим обернулся на пороге, открыл рот, но я захлопнула дверь.
Кира обняла меня.
— Ты успеешь?
— Успею.
Я получила приз в одиннадцать вечера. Статуэтку из стекла и металла, тяжёлую, холодную. Контракт подписали под бой курантов. Люди поздравляли, обнимали, чокались бокалами.
Я стояла у окна с призом в руках и смотрела на огни города. Вадим где-то там, в ночи, со своей матерью. Людмила Петровна наверное до сих пор не верит, что проиграла.
Максим подошёл, протянул бокал с игристым.
— За что?
— За то, что вовремя перестала быть дурой.
Мы выпили. Я поставила пустой бокал на подоконник и повернулась к залу. Люди танцевали, смеялись, строили планы. Новый год, новая жизнь, всё по новой.
А я просто выиграла. Без крика, без слёз, без сцен. Они хотели сорвать мне этот вечер, этот конкурс, этот контракт — сорвать мне жизнь. Думали, что разорвут платье, и я сломаюсь на глазах у всех.
Но я разорвала им всё. Их план, их уверенность, их будущее в моём доме.
Кира обняла меня за плечи.
— Пойдём потанцуем?
— Нет. Я домой хочу.
Она кивнула, понимающе.
— Тогда я отвезу.
Дома я поднялась в спальню, сняла туфли, села на кровать. Рваное бордовое платье всё ещё лежало на полу, там, где я его бросила перед выходом. Я подняла его, сжала в руках.
Завтра выброшу. Сожгу, может быть. Оно сделало своё дело — они попались, как мыши в капкан.
Телефон завибрировал. Сообщение от неизвестного номера: «Ты пожалеешь. Мы не забудем».
Я заблокировала контакт, не ответив. Они уже ничего не могут. Записи — у меня, копии — у Киры и Максима. Дом — мой. Контракт — подписан. А они — за дверью, которую я закрыла навсегда.
Я легла поверх одеяла, не раздеваясь. За окном стихали последние залпы салюта. Новый год начался уже час назад, а я его даже не заметила.
Но мне всё равно. Потому что я не загадывала желания. Я просто забрала своё.
Утром позвоню юристу — пусть оформит всё как надо, чтобы они даже близко не подошли. Потом сменю замки. Потом начну новый проект.
А сейчас я просто закрыла глаза и выдохнула. Впервые за два года — свободно.
Людмила Петровна хотела, чтобы моё место было у плиты. Вадим хотел половину дома. Они хотели, чтобы я молчала.
Но я не молчала. Я показала всем их заговор. И выиграла.
Сбежала от мужа в ночь