Я не была просто женой. Я была фундаментом, несущими стенами, крышей и даже системой вентиляции его комфорта. Я была удобной. Настолько удобной, что со временем стала незаметной, как вешалка в прихожей. Ею пользуются каждый день, но никто не скажет ей «спасибо» и уж тем более не станет восхищаться ее изгибами.
Тот ноябрьский вечер начинался как сотни, тысячи других вечеров до него. За окном хлестал промозглый дождь со снегом, типичная питерская хмарь, от которой ноют суставы и хочется завернуться в плед. Но мне было не до пледа. На плите булькал борщ — именно такой, как он любит, густой, рубиново-красный, с мозговой косточкой. Я стояла у гладильной доски, доглаживая его любимую голубую рубашку на завтра. Пар от утюга смешивался с запахом лаврового листа, создавая атмосферу того самого «домашнего очага», который я хранила как весталка.
Когда хлопнула входная дверь, я привычно, на автомате, крикнула:
— Игорек, руки мой, ужин на столе! Полотенце свежее я повесила!
Обычно в ответ раздавалось ворчание о пробках, о дураке-начальнике или о погоде. Но сегодня дом встретил меня тишиной. Тяжелой, ватной тишиной, которая давила на уши. Игорь не пошел в ванную. Он не включил телевизор. Он прошел в комнату прямо в уличных ботинках, оставляя на паркете грязные мокрые следы. Это было неслыханным нарушением правил, святотатством в моем храме чистоты.
Я выключила утюг, чувствуя, как холодок, мерзкий и липкий, пробежал по позвоночнику. Не потому что я боялась его физически, нет. Игорь никогда не поднимал на меня руку. Но интуиция жены с тридцатилетним стажем завыла сиреной воздушной тревоги. Что-то случилось. Что-то непоправимое.
— Нам надо поговорить, Вера, — сказал он.
Голос звучал чужим. Сдавленным, сиплым, будто он долго репетировал эти слова перед зеркалом и сорвал связки. Я вошла в гостиную. Игорь стоял посреди комнаты, не снимая пальто, руки в карманах, плечи напряжены. Он смотрел куда-то в угол, на фикус, который я поливала каждое воскресенье.
— О чем? — я аккуратно, стараясь унять дрожь в руках, повесила рубашку на спинку стула. — Что-то с машиной? Или на работе проблемы?
Он наконец посмотрел на меня. И в этом взгляде я увидела смесь страха, вины и… торжества. Злого, мальчишеского торжества.
— Я ухожу, — выдохнул он. — Насовсем.
Слова повисли в воздухе, тяжелые и нелепые, как кирпич, упавший в праздничный торт. Я смотрела на него и пыталась понять смысл сказанного. Мозг отказывался обрабатывать информацию.
— Куда? — глупо спросила я, чувствуя, как пересыхает во рту. — В командировку?
— К женщине, Вера. Я ухожу к женщине.
Я медленно опустилась на диван. Ноги вдруг стали ватными и перестали держать. В голове билась только одна неуместная, идиотская мысль: «Борщ перекипит. Мясо станет жестким».
— К кому? — голос был тихим, чужим.
— Ее зовут Лена. Ты ее не знаешь. Ей двадцать пять.
Двадцать пять. Цифра ударила по вискам. Нашей дочери Кате, которая живет в Питере и сама недавно родила, двадцать семь. Лена младше нашей дочери.
— Игорь, ты шутишь? — я попыталась улыбнуться, но вышла жалкая гримаса. — У тебя кризис среднего возраста? Ты решил поиграть в молодого жеребца? Двадцать пять… О чем ты с ней говорить будешь? О Тик-Токе?
Его лицо исказилось злобой. Он не ожидал насмешки. Он ждал слез, истерики, мольбы.
— Замолчи! — рявкнул он. — Не смей ее трогать. Лена — она другая. Она живая! А ты… посмотри на себя, Вера. Во что ты превратилась?
— Во что? — тихо спросила я.
— В тень. В функцию. Ты скучная, Вера. Предсказуемая, как программа телепередач. С тобой я чувствую себя стариком. А с ней… с ней я летаю. Я мужчина, мне пятьдесят два, я еще ого-го! А ты тянешь меня вниз, в болото, в старость. Дача, рассада, твои вечные акции в «Пятерочке», экономия на всем… Я задыхаюсь!
— Я экономила, чтобы мы выплатили ипотеку за твою квартиру, которую ты сдаешь, — напомнила я. — Я экономила, чтобы купить тебе ту самую машину. Я не поехала в санаторий, когда спину прихватило, чтобы мы сделали ремонт в твоем кабинете!
— Вот именно! — он начал ходить по комнате, размахивая руками. — Ты вечная жертва! Вечная страдалица! Это невыносимо. Ты как старый диван: удобный, пружины не торчат, но смотреть на него тошно. Хочется выкинуть и купить новый, яркий, современный.
Я сидела, сцепив пальцы в замок так, что побелели костяшки. Каждое его слово было как удар хлыста. Он бил по самому больному. По моей заботе. По моей преданности. По моей жизни, которую я положила к его ногам.
— Значит, я старый диван? — переспросила я.
— Ты — отработанный материал, Вера, — бросил он, глядя мне прямо в глаза. — Твое время ушло. Женщина после пятидесяти — это уже всё, финиш. А я хочу жить. Я хочу страсти, эмоций! Лена дает мне это. Она смотрит на меня как на бога. А ты смотришь как на… как на собственность.
«Отработанный материал». Эти два слова прожгли дыру в моей душе. Я вспомнила, как отказывала себе в хорошей косметике. Как носила одно пальто пять лет. Как сама красила волосы дешевой краской, чтобы сэкономить пару тысяч. Я превратилась в тетку, чтобы он мог оставаться джентльменом.
— Убирайся, — прошептала я.
— Что? — он опешил. Видимо, думал, что я начну хватать его за ноги.
— Убирайся! Вон! — я вскочила. Ярость, горячая, ослепляющая, затопила меня с головой. — Собирай свои шмотки и вали к своей Лене! Чтобы духу твоего здесь не было через час!
Игорь попятился. Он никогда не видел меня такой. Удобная тень вдруг обрела плоть и зубы.
— Я… я заберу вещи, — пробормотал он и поспешно ретировался в спальню.
Я слышала, как он швыряет одежду в чемодан. Как гремит ящиками. Я стояла посреди гостиной и слушала, как рушится моя жизнь. Тридцать лет. Трое детей — двое нерожденных, одна дочь. Тысячи ужинов. Миллионы выглаженных рубах. Все это сейчас запихивалось в чемодан и уезжало к двадцатипятилетней Лене.
Через сорок минут он вышел. С двумя чемоданами и сумкой.
— Ключи от дачи я потом заберу, — бросил он, не глядя на меня. — И насчет развода… я подам сам. Тебе придет уведомление.
— Катись к черту, — сказала я.
Дверь хлопнула. Я осталась одна. В квартире пахло борщом и его дорогим парфюмом, который я подарила ему на годовщину.
Я подошла к плите и выключила газ. Потом взяла кастрюлю с идеальным, наваристым борщом, открыла крышку и вылила всё содержимое в унитаз. Красная жижа с кусками мяса и овощей исчезла в сливе. Вместе с ней исчезла моя роль жены.
В ту ночь я не спала. Я сидела на кухне, пила валерьянку и гладила кошку Мусю, которая, чувствуя беду, не отходила от меня ни на шаг. Я позвонила дочери только утром.
— Мам? Ты чего так рано? — сонный голос Кати.
— Папа ушел. Насовсем. К молодой.
Пауза на том конце провода была долгой.
— Вот же козел старый, — наконец выдала дочь. — Мам, ты как? Хочешь, я приеду?
— Не надо, Катюш. У тебя ребенок. Я справлюсь.
— Мам, только не вздумай себя винить. Слышишь? Это у него маразм, а не ты плохая.
Я положила трубку и подошла к зеркалу. Оттуда на меня смотрела изможденная женщина с тусклыми волосами, собранными в нелепую гульку, с серым лицом и потухшими глазами. Халат, стоптанные тапки. «Отработанный материал».
Я провела пальцем по морщинам у глаз. Поплывший овал лица. Где та девочка, которая писала стихи и переводила Байрона? Где та смешливая студентка иняза, в которую влюблялись парни потоками? Она умерла. Ее сожрал быт. Ее сожрал Игорь.
Первую неделю я выла. Буквально. Каталась по полу, когда никто не видел. Мир рухнул. Мне пятьдесят. Впереди — только старость, одиночество, болезни и бедность. Кому я нужна?
Подруги приходили, цокали языками, пили чай. «Ничего, Верка, перебесится и вернется», — говорила Галя. «Все они такие, седина в бороду — бес в ребро», — вторила Люда. Но в их глазах я читала страх. Они боялись, что их мужья поступят так же. И, возможно, злорадство: у идеальной Веры, у которой всегда всё было «как у людей», теперь крах.
Но человек ко всему привыкает. Даже к аду. Через месяц слезы высохли. Осталась только гулкая пустота.
Переломный момент наступил в середине декабря, за две недели до Нового года. Я пошла в торговый центр купить подарок внуку. Бродила между рядами, чувствуя себя призраком среди праздничной суеты. Вокруг смеялись люди, играла музыка «Jingle Bells», пахло корицей. А я чувствовала себя лишней на этом празднике жизни.
И вдруг я увидела их.
Они выходили из бутика молодежной одежды. Игорь и… Она. Лена оказалась именно такой, какой я ее представляла, только хуже. Яркая, крикливая, вульгарная. Короткая юбка, ботфорты, губы, накачанные до состояния пельменей. Она что-то щебетала, вися у него на локте.
А Игорь… Боже мой. Он был одет в узкие джинсы, которые нелепо обтягивали его располневшую фигуру, и в какую-то невообразимую куртку с нашивками. Он пытался молодиться, втягивал живот, закрасил седину в неестественно черный цвет, отчего стал похож на старого ворона.
Он нес кучу брендовых пакетов, заглядывая ей в глаза с выражением преданного спаниеля. Я спряталась за манекен. Смотрела, как эта девица капризно надула губы, и он тут же, суетливо, начал что-то ей объяснять, видимо, оправдываться.
Я увидела его со стороны. Не своего мужа, великого и ужасного хозяина дома. А жалкого, стареющего мужчину, который пытается купить иллюзию молодости.
И в этот момент жалость к себе, которая душила меня месяц, испарилась. Ее место заняла холодная, яростная, кристально чистая злость.
— Ах ты, старый дурак, — прошептала я. — Отработанный материал, говоришь? Ну, мы еще посмотрим, кто тут материал.
Злость — это топливо. Самое мощное топливо в мире. Если бы можно было заправлять машины женской обидой, мы бы уже колонизировали Марс.
Я вернулась домой и первым делом выгребла все его оставшиеся вещи. Старые удочки с балкона, коробки с журналами, инструменты. Все полетело на помойку. Квартира стала пустой, но дышать стало легче.
На следующее утро я разбила копилку. Ту самую, «на черный день», где лежали деньги с продажи бабушкиного кольца и мои накопления с подработок.
— Черный день настал, — сказала я Мусе. — И я собираюсь раскрасить его в другие цвета.
Я записалась в лучший салон города. К мастеру, к которому запись на месяц вперед, но я упросила администратора найти окно.
— Что будем делать? — спросил стилист, молодой парень с татуировками на шее, брезгливо перебирая мои посеченные концы.
— Убейте во мне тетку, — твердо сказала я. — Я хочу выглядеть дорого, стильно и опасно.
Через четыре часа я не узнала себя в зеркале. Вместо мышиного хвостика — стильное каре цвета горького шоколада с глубоким, насыщенным блеском. Макияж, скрывший следы слез и бессонницы. Маникюр. Я смотрела на себя и видела: красота никуда не делась. Она просто спала под слоем бытовой пыли.
Но внешность — это полдела. Мне нужны были деньги. Зарплата библиотекаря — это слезы. А Игорь, как благородный рыцарь, оставил мне квартиру, но забрал все накопления и машину, заявив, что «я на нее заработал».
Я достала свой старый диплом иняза. Тридцать лет назад я была лучшей на курсе. Я села за компьютер. Было страшно. Технологии ушли вперед, я чувствовала себя динозавром. Но ярость гнала вперед. Я зарегистрировалась на биржах фриланса. Вспомнила, что дочь говорила про копирайтинг.
Первые заказы были копеечными. Я переводила инструкции к бытовой технике, писала описания товаров для интернет-магазинов. Глаза болели, спина ныла. Но когда через две недели я получила первый перевод на карту — свои, лично заработанные пять тысяч рублей — я купила бутылку шампанского и выпила ее одна, празднуя победу.
Дальше — больше. Я пошла учиться. В 50 лет. Онлайн-курсы по редактуре, SMM, маркетингу. Мозг скрипел, сопротивлялся, но я заставляла его работать. Оказалось, что мой жизненный опыт и начитанность — это огромный плюс. Тексты получались живыми, грамотными, глубокими. Заказчики начали возвращаться.
Я записалась в автошколу. Игорь всегда говорил: «Баба за рулем — обезьяна с гранатой». Я дрожала, как осиновый лист, садясь в учебную машину. Инструктор, суровый дядька, сначала косился скептически, но через десять занятий сказал: «А у вас талант, Вера Павловна. Вы аккуратны и внимательны. Не то что эти сопляки».
Когда я получила права, я чувствовала себя космонавтом, вышедшим на орбиту. Я купила маленький подержанный «Фиат» в кредит. Сама.
Жизнь менялась. Менялось окружение. Нытики-подруги отсеялись. Появились новые знакомые. Марина, хозяйка пекарни, с которой мы познакомились на курсах вождения, стала моей подругой. Она была младше, активнее, веселее.
— Верка, ты огонь! — смеялась она. — Твоему бывшему надо памятник поставить за то, что он свалил и освободил такую женщину!
Я начала работать с Мариной, вела соцсети ее пекарни. Мои посты про «булочки с ароматом счастья» приводили толпы клиентов. Я стала зарабатывать больше, чем Игорь когда-либо приносил в дом.
А весной я встретила Андрея.
Это случилось в библиотеке, где я все еще работала на полставки, больше для души. Он пришел искать редкую книгу по архитектуре модерна. Высокий, седовласый, с благородной осанкой и удивительно теплыми глазами.
— Простите, вы не поможете? — его голос был бархатным, спокойным.
Мы разговорились. Оказалось, он архитектор, вдовец. Жена умерла пять лет назад. Он не искал молодую плоть. Он искал собеседника. Друга. Ровню.
Мы начали встречаться. С ним было все иначе. Он не требовал борща. Он приглашал в рестораны. Он спрашивал мое мнение. Он дарил цветы не на 8 марта, а просто так, потому что «среда — отличный день, чтобы порадовать красивую женщину».
С Андреем я впервые за тридцать лет почувствовала себя не функцией, а драгоценностью.
Тем временем слухи о бывшем муже долетали до меня через общих знакомых. Город у нас тесный. Рассказывали, что «молодая» высасывает из него все соки. Лена требовала Турцию, шубу, новый айфон. Игорь влез в кредиты. Продал дачу — ту самую, которую мы строили десять лет. Он стал выглядеть плохо, у него начались проблемы с давлением. Лена истерила, скандалила, называла его неудачником.
Я слушала это и ничего не чувствовала. Ни злорадства, ни жалости. Он стал для меня посторонним человеком. Как герой фильма, который я когда-то смотрела, но забыла сюжет.
Осень, спустя два года после развода. Андрей пригласил меня отметить завершение его крупного проекта — реставрации старинного особняка в центре города.
— Вера, я забронировал столик в «Панораме». Надень то изумрудное платье, оно сводит меня с ума.
«Панорама» — самый пафосный ресторан города, куда Игорь даже не думал меня водить («Зачем переплачивать за понты, Вер, ты дома вкуснее готовишь»).
Я наряжалась тщательно. Изумрудный шелк струился по телу, подчеркивая фигуру, которая благодаря бассейну и йоге стала лучше, чем в сорок. Я надела серьги с бриллиантами — подарок Андрея. Глядя в зеркало, я видела уверенную, счастливую женщину. В моих глазах больше не было тоски побитой собаки. Там сиял спокойный свет достоинства.
Мы вошли в ресторан под звуки рояля. Швейцар распахнул дверь, официант проводил нас к столику у окна с видом на огни города. Андрей был галантен, шутил, целовал мне руку. Я смеялась, откинув голову, чувствуя себя абсолютно свободной.
Мы уже перешли к десерту, когда у входа возникло движение. Я случайно бросила взгляд и замерла с бокалом в руке.
В зал вошла пара. Вернее, влетела девица в чем-то леопардовом и вызывающем, громко цокая каблуками. За ней, ссутулившись, плелся мужчина.
Это был Игорь.
Боже, как он сдал. Всего два года, а он постарел на десять. Лицо серое, отечное, под глазами мешки. Дорогой костюм сидел на нем мешковато, словно он похудел от нервов. Лысина стала обширнее. Но главное — глаза. В них была такая вселенская усталость и тоска, что мне на секунду стало не по себе.
Лена, та самая «фея», выглядела недовольной. Она громко отчитывала его за что-то прямо на ходу:
— Я же просила столик у окна! Ты вечно всё путаешь! Идиот!
Игорь что-то виновато бормотал, пытаясь её успокоить. Их посадили за столик неподалеку от нас, по диагонали.
Андрей заметил мой взгляд.
— Знакомые?
— Призраки, — усмехнулась я. — Бывший муж.
Андрей спокойно посмотрел на них, оценил ситуацию, накрыл мою руку своей теплой, большой ладонью.
— Ты в порядке? Хочешь уйти?
— Нет. Зачем? Мне здесь нравится.
Игорь сел, достал очки (он наконец-то начал их носить, перестал строить из себя мачо) и уткнулся в меню. Лена продолжала шипеть, листая телефон.
В какой-то момент Игорь поднял голову, чтобы подозвать официанта. Его взгляд блуждал по залу и вдруг наткнулся на нас.
Сначала он просто скользнул взглядом по красивой женщине в зеленом. Потом его брови поползли вверх. Он прищурился. Я видела, как в его мозгу происходит узнавание. Он не мог поверить. Он думал, что я сижу в своей хрущевке, вяжу носки и плачу над нашими старыми фото.
А я сидела в самом дорогом ресторане, пила коллекционное вино, сияла, и рядом со мной был мужчина, который выглядел как голливудский актер по сравнению с ним.
— Вера?.. — я прочитала это по его губам.
В его руке была вилка. От шока пальцы разжались. Вилка со звоном ударилась о край тарелки, отскочила и упала на пол, зазвенев на весь зал.
Лена дернулась.
— Ты что, совсем криворукий? Позоришь меня! — зашипела она так громко, что люди за соседними столиками обернулись.
Но Игорь не слышал её. Он смотрел на меня. Смотрел так, словно увидел чудо. Или своё самое страшное упущение. В его взгляде смешались боль, неверие и позднее, горькое раскаяние. Он сравнивал. Сравнивал свою истеричную, вульгарную молодуху с той королевой, которой стала его «удобная тень».
Я медленно, с достоинством кивнула ему. Легкая, едва заметная улыбка коснулась моих губ. Это был кивок победителя, который даже не вступает в бой, потому что враг повержен самой жизнью.
Ужин у них не задался. Лена, заметив, куда пялится Игорь, устроила сцену. Она вскочила, швырнула салфетку и выбежала из зала. Игорь, красный как рак, суетливо расплатился, роняя купюры, и побежал за ней, бросив на меня последний, отчаянный взгляд. Взгляд побитой собаки, которую выгнали на мороз.
Прошло три дня. Я возвращалась домой с работы. У подъезда маячила знакомая фигура. Игорь.
Он стоял с букетом каких-то жалких хризантем в целлофане. Увидев мой подъезжающий «Фиат», он опешил еще больше. Я вышла из машины, нажала на брелок.
— Привет, Вера, — он шагнул ко мне. Выглядел он жалко. От него пахло перегаром и несвежей одеждой.
— Здравствуй. Что тебе нужно?
— Вера, я… я хотел поговорить. Я видел тебя тогда в ресторане. Ты… ты невероятная.
— Я знаю. Спасибо.
— Вера, я совершил ошибку. Страшную ошибку, — он попытался взять меня за руку, я отдернула её как от огня. — С Леной все кончено. Я выгнал её. Это был ад, Вера. Она пустышка. Ей нужны были только деньги. Я понял… я понял, что люблю только тебя. Мы же родные люди! Тридцать лет! Давай все вернем? Я буду носить тебя на руках! Я клянусь!
Я смотрела на него и удивлялась. Где тот надменный господин, который называл меня отработанным материалом? Передо мной стоял слабый, сломленный старик, который хотел вернуть свою сиделку. Ему не нужна была я, Вера. Ему нужен был мой борщ, моя стирка, мое молчаливое согласие и комфорт.
— Вернем? — переспросила я. — Ты хочешь вернуть «старый диван»?
— Не говори так… я был дураком… прости…
— Нет, Игорь. Ты был прав. Для тебя я — отработанный материал. Я слишком хороша для тебя нынешнего.
— Но у нас же дочь! Внуки!
— Катя тебя презирает. А внуков будешь видеть, если они захотят. Но ко мне — ни ногой.
— Вера, я же пропаду без тебя! У меня давление, у меня желудок…
— Найми сиделку, — жестко сказала я. — Или вызови скорую. Я тебе не мамочка и не медсестра. Ты хотел молодой жизни? Наслаждайся.
В этот момент к подъезду подошел Андрей. Он приехал забрать меня в театр. Увидев Игоря, он сразу все понял. Он подошел ко мне, спокойно, уверенно, и положил руку мне на плечо. Это был жест собственника и защитника.
— Вера, у нас проблемы? — его голос был твердым, как сталь.
Игорь сжался. Он посмотрел на Андрея снизу вверх. На его дорогое пальто, на его спокойное лицо, на его силу. И понял, что проиграл окончательно.
— Нет, Андрей, — я улыбнулась своему мужчине. — Никаких проблем. Это курьер, он просто ошибся адресом.
Я повернулась к Игорю.
— Прощай, Игорь. И спасибо тебе.
— За что? — опешил он.
— За то, что бросил меня. Если бы не ты, я бы так и сгнила на кухне, думая, что это и есть счастье. Ты подарил мне жизнь.
Мы с Андреем вошли в подъезд. Дверь с домофоном захлопнулась, отрезая прошлое навсегда. Я знала, что Игорь стоит там, на ветру, с ненужным букетом, и смотрит на закрытую дверь. Он понял, какую ошибку совершил. Но жизнь — не черновик, переписать нельзя.
Я нажала кнопку лифта и прижалась к плечу Андрея. От него пахло надежностью и любовью. Моя жизнь в 50 лет не закончилась. Она только началась. И она была прекрасна.
– Ты из нищей семьи! А у меня родители бизнесмены! Так что ты обязана меня слушать, – муж показал истинное лицо