— Ты не жена, а обуза! Съезжай завтра! — заявил Игорь.
И вот оно. Просто висело в воздухе, как пыльный, противный смог, но услышать это — знаете, это все равно, что получить пощечину. Звонкую такую, на морозе.
Наташа стояла посреди их гостиной — гостиной, где она три года назад клеила эти дурацкие обои, где часами оттирала плитку, чтобы Тамара Петровна, свекровь, не нашла ни единой пылинки. Она держала в руках тарелку с ужином. Ужином, который готовила, пока Игорь, ее муж, решал, что она — всего лишь лишний чемодан, который пора сбросить с перрона.
— Повтори, пожалуйста, — голос Наташи был тихий, почти неразличимый. Вот так всегда бывает, когда внутренний мир рушится. Снаружи — тишина, внутри — катастрофа.
Игорь, этот трехлетний ребенок в костюме тридцатилетнего мужика, важно раздулся, как индюк. Он даже не смотрел ей в глаза, ковырял вилкой свой — приготовленный ею — стейк.
— А что повторять-то? — промямлил он. — Мама решила. Мы поговорили. Квартира, понимаешь, нужна ему. Брат женится. А ты… ты пока перекантуешься.
«Перекантуешься». Словно она — старая лыжа на балконе, которую не жалко выкинуть.
— Эта квартира, Игорь, наша. Мы в ней три года живем! — Наташа наконец почувствовала, как ее щеки горят. Ярость, чистая, нефильтрованная, начала пробиваться через толщу обид.
— Да чья она, Наташ, очнись! Мамина! — Игорь театрально закатил глаза, будто разговаривал с глупой школьницей. — Она продала свою дачу, чтобы первый взнос внести. Это ее деньги. А ты что? Ты сколько туда вложила? Ты же в декрете сидела, потом на своей копеечной работе. Обуза, я тебе говорю. И мне, и маме.
Слышите? Обуза. Она забыла про свой красный диплом, чтобы сначала родить ему сына, потом тащить на себе дом, который, как выяснилось, ей вообще не принадлежит. А теперь — обуза.
Игорь подошел, взял ее тарелку, поставил в раковину. Все делал с такой деловитой небрежностью, будто не жизнь ее ломал, а просто переставлял вазу.
— Я уже все маме сказал. Она завтра придет, ключи отдашь. И, знаешь… — он помолчал, — …тебе нужно съехать. Завтра же.
Тут у Наташи включилась какая-то внутренняя аварийка. Страх исчез, осталась только холодная, жгучая обида. И вдруг она вспомнила. Случайно. Нелепо. За пять минут до этого разговора она искала в старых бумагах сына свидетельство о прививках и наткнулась на ту папку.
— Ты помнишь, — Наташа сделала шаг назад, подальше от его фальшивой уверенности. — Ты помнишь, когда мы брали эту ипотеку?
— Ну, помню, а что? — Игорю явно не нравился этот поворот.
— Помнишь, ты тогда срочно летал в командировку? И попросил меня пойти к нотариусу и подписать бумаги, чтобы все успеть?
Он кивнул, немного напрягшись.
— Так вот. Тогда, чтобы получить более выгодные условия кредита… — Наташа запнулась, вспоминая детали. Вспоминая слова того менеджера. — Чтобы получить статус «Молодая семья» и пройти по какой-то там программе, ты попросил указать меня единственным собственником, пока не сделаешь переоформление. И самый первый, самый крупный, самый ЕЕ взнос — взнос Тамары Петровны — был внесен, когда в документах первым и единственным владельцем стояла я.
Игорь рассмеялся. Нервно. Громко.
— Ты что, бредишь?! Давно это было! Какая ерунда! Это была мамина дача! Мамины деньги!
— Деньги — да. Но первый взнос был оформлен как мой — я тогда, помнишь, получила небольшое, но официальное наследство от бабушки? В банке очень просили показать хоть какие-то мои средства. Ты вложил деньги свекрови, но оформили как будто это было мое. Временно. Ты сам так сказал!
Тишина повисла в воздухе, густая, как бетон. Игорь побелел. Наташа, сама не зная, откуда взяла силы, достала из папки единственный, чудом сохранившийся листок — копию первого договора с банком.
Она кинула его на стол, прямо поверх недоеденного стейка.
— Проверь. Титульный собственник — Наталья Смирнова. Дата первого взноса — после оформления.
И тут же, словно гром среди ясного неба, она услышала звук входящего сообщения. Это было от ее подруги, юриста. Всего пара слов: «Документы по отчуждению у нотариуса — все готово. Жду твоего звонка».
Наташа посмотрела на Игоря. Он читал бумагу, его губы шевелились, глаза метались. Паника. Чистая, незамутненная паника. Он только что выгнал обузу из своей жизни, но сам не знал, что эта «обуза» за час до этого законно переоформила эту квартиру на себя…
— Съезжаешь завтра ты, Игорь, — прошептала Наташа.
Утро. Оно пришло не с солнцем, а с тяжелым, душным запахом надвигающейся бури.
Наташа не спала. Сидела на кухне, пила остывший чай, глядя на стопку документов. Никаких слез. Только холодная, замороженная решимость. Так бывает, когда горечь достигает точки кипения — она перестает быть горячей, она становится стальной.
Игорь проснулся поздно, с помятым, виноватым, но все еще надутым лицом. Он явно ждал, что Наташа упадет в ноги, будет плакать и просить прощения за то, что осмелилась ему перечить.
— Ну что? Собрала вещи? — выдал он вместо «доброго утра». Голос его был как скрежет ржавого железа.
— Собираю, — кивнула Наташа. — Твои.
Дверной звонок. Это была она. Тамара Петровна, свекровь. Она вошла, как королева на аудиенцию, одетая в свое самое лучшее пальто, с победной ухмылкой, уже готовая наслаждаться унижением «невестки-обузы».
— Ну, что у нас тут? — Тамара Петровна не здоровалась, сразу перешла к делу. Она окинула Наташу взглядом, полным презрения. — Явилась, так сказать, забрать ключи от моего имущества. И не забудь, девочка, все, что я дарила, — мое. Ложки, вилки, сервиз. Я тебе тут, знаешь ли, не меценат.
Игорь, почувствовав запах маминой власти, тут же приник к ней, как щенок.
— Мам, я ей сказал. Она утром съезжает.
— Правильно, сынок. Иначе потом не выгонишь. — Свекровь подошла к Наташе, протянула пустую руку. — Ключи. И чтоб ноги твоей здесь…
Наташа не сдвинулась. Она медленно, очень медленно, положила перед свекровью папку с документами. На самой папке крупными буквами: «СВИДЕТЕЛЬСТВО О ПРАВЕ СОБСТВЕННОСТИ. Смирнова Н.И.»
— Вы ошиблись, Тамара Петровна, — голос Наташи был, как лед. — Это мое имущество.
Свекровь замерла. Игорь побледнел еще больше, чем вчера.
— Ты… ты что несешь?! — Тамара Петровна схватила папку, пальцы ее тряслись, она искала обман. — Это наша квартира! Моя дача, проданная на первый взнос!
— Дача — ваша, деньги — ваши, — кивнула Наташа. — Но по документам, чтобы получить те самые, выгодные условия кредитования, которые вы так цените, Игорь оформил первый взнос как мою часть. И я полгода назад, будучи единственным титульным собственником по старому договору, воспользовалась своим правом и переоформила все на себя в качестве защиты от семейного мошенничества. Юрист посоветовал.
Свекровь задохнулась. Ее лицо стало цвета свекольного салата.
— Мошенничество?! Да я тебя… Я полицию вызову! Я тебя засужу!
— Вызывайте, — Наташа пожала плечами, впервые в жизни ощущая эту непередаваемую свободу. — Но сначала прочитайте вот этот маленький документ.
Она подсунула ей еще один лист. Договор. Договор беспроцентного займа.
— Ваш первый взнос, Тамара Петровна, — продолжила Наташа, — был оформлен Игорем как мой — я уже говорила. Но полгода назад я получила от бабушки наследство. И я, как добросовестный заемщик, — тут Наташа подчеркнула каждое слово, — возвращаю вам этот заем. С процентами. Чистыми, законными деньгами.
Игорь пытался выставить ее из квартиры, купленной за ее собственные, честно полученные средства. Вот он, кармический бумеранг.
— ВОТ ВАШИ ДЕНЬГИ! — Наташа швырнула на журнальный столик конверт. Толстый, набитый пачками. Свекровь опешила. — Наличными, чтобы не было претензий. Ваша дача, ваши деньги. Все. Теперь вы — никто. А я — единственный собственник.
Тамара Петровна схватилась за сердце. Игорь молчал. Он посмотрел на конверт, потом на мать, потом на Наташу. Понял. Он хотел выгнать жену, которая только что стала состоятельной собственницей их жилья.
— А теперь, Игорь, — Наташа посмотрела на мужа. — Я не обуза. Я — владелица. И, знаешь, что? Ты съезжаешь. Ты. В три часа дня, чтобы я успела вызвать мастера по замене замков.
***
Свекровь, Тамара Петровна, не стала вызывать полицию. Жадность взяла верх над яростью. Схватила конверт с наличными — своим «займом» — и вылетела из квартиры, как пробка из шампанского. Хлопок дверью был таким, что зазвенела посуда.
Игорь остался. Стоял посреди гостиной, где только вчера с таким важным видом объявлял ей, что она «обуза». Он был жалок. Знаете, вот это унизительное зрелище, когда маска слетела, а под ней — пустота и страх.
— Наташ, ну послушай. Это же… это же ошибка! Я не знал! Мама меня подставила! — начал он мямлить, пытаясь включить режим «несчастный сын-жертва».
— Ошибка, Игорь? — Наташа подошла к окну. Там, внизу, на парковке, уже стоял мастер по замкам, которого она вызвала. — Ошибка — это то, что я вышла за тебя. А то, что ты сейчас съедешь — это справедливость.
— Куда я пойду?! — в его голосе прорезались истерические нотки.
— Туда, куда завтра пойдет Тамара Петровна, — сухо ответила Наташа. — Я позвонила твоему брату, Андрею. Сказала ему все. Про то, как вы с мамой планировали меня выбросить ради его женитьбы. Он не оценил вашего благородства. Знаешь, что он сказал? — Наташа повернулась, и ее глаза блеснули холодным огнем. — Он сказал: «Пусть мать с Игорем пожнут то, что посеяли. Мой брак с обмана не начнется».
Удар. Второй удар.
Андрей, для которого якобы освобождали квартиру, отказался от их помощи. Он увидел в этом подлость, а не заботу. И вот они: Игорь и его мать. Вдвоем. Без жилья. Без союзников. Потому что деньги и манипуляции не купили им человеческие отношения.
В три часа дня Наташа стояла в дверном проеме. За ней — мастер. Перед ней — Игорь. Он тащил свою дорожную сумку. Небольшую, потому что большинство вещей она выбросила в коридор, чтобы не тратить время на сборы.
— Я буду приходить к сыну, — прошептал он, глядя на ее новые, чужие глаза.
— Посмотрим. Через суд. И только тогда, когда решу я, — ответила Наташа. — Я не буду тебе обузой, Игорь. А вот ты мне — уже не хозяин.
Она закрыла за ним дверь. Без скандала. Без слез.
Всю следующую неделю в их общем чате, который уже не был общим, мелькали сообщения о том, как Игорь и Тамара Петровна ищут себе жилье. Их приютили дальние, недовольные родственники, где свекровь не смогла командовать. И где Игорь, лишенный маминого щита, превратился в вечно раздраженного, сломленного мужчину. Их отношения, построенные на общей власти над Наташей, теперь рушились, потому что власть исчезла. Они остались наедине со своей злобой и бессилием.
А Наташа? Она стояла на кухне, своей кухне. За окном шел тихий снегопад. Она смотрела на мерцающие фонари, прижимала к себе спящего сына.
Впервые за много лет она почувствовала не страх, а покой. Она не терпела, не служила, не была обязана. Она жила.
Наташа взяла телефон. Написала сообщение юристу: «Спасибо. Теперь я хочу подать на развод и на алименты».
Ей больше не нужно было прятаться. Ей больше не нужно было выслуживаться. Она отвоевала свою крепость.
Игорь, вышвырнувший ее со словами: «Съезжай завтра!», не знал, что завтра она вышвырнет его из своей жизни — навсегда.
Опустилась до любовницы