— Посмотри на её платье! Это же, наверное, с «Садовода», где её мамочка торговала!
— Жанночка, тише! Неприлично. Хотя, конечно, вкус — он либо есть, либо… либо он из деревни.
Ольга замерла у арки, украшенной искусственными пионами. Музыка гремела, гости смеялись, а голоса свекрови, Елены Михайловны, и золовки, Жанны, звенели ядом прямо у нее за спиной. Она хотела проскользнуть в дамскую комнату, чтобы поправить прическу, но эти слова пригвоздили ее к месту.
Это была свадьба Жанны. Шикарный банкетный зал в подмосковном «Шале Березка», столы ломились от закусок, которые Герман, муж Ольги и брат виновницы торжества, щедро оплатил. Герман, ее сильный, ее успешный Герман, топ-менеджер крупного осетрового холдинга, сейчас стоял у сцены и что-то с улыбкой обсуждал с солидным мужчиной. Он не слышал. Он никогда не слышал.
— Мама, ну правда, — не унималась Жанна, поправляя свою баснословно дорогую фату. — Я же говорила Герману: «Найди себе нормальную москвичку!» А он что? Притащил это. Медсестра! В поликлинике! Она, наверное, утки из-под стариков выносит, а потом этими же руками моего брата трогает!
— Жанна, прекрати! — голос Елены Михайловны стал строже, но в нем не было настоящего гнева. Это было ритуальное «прекрати», за которым следовало «продолжай». — Дело не в том, что она медсестра. Я вот всю жизнь в торговле, и у меня высшее образование, между прочим! Я коренная москвичка! А тут… «порода»… Понимаешь, о чем я? Ей хоть бриллианты надень, а она как была…
Ольга судорожно вздохнула. Воздуха не хватило. Она медленно обернулась.
Елена Михайловна, вся в жемчугах и тяжелом люксовом костюме, который делал ее похожей на бронированный сейф, и Жанна, в белоснежной пене платья, смотрели на нее. В их глазах не было смущения. Только холодное, скучающее высокомерие.
— Здравствуйте, — тихо сказала Ольга. Голос предательски дрогнул.
— Ой, Оленька! — фальшиво всплеснула руками свекровь. — А мы тебя и не заметили! Искали тебя, искали… Ты чего такая бледная? У тебя плохое настроение?
— У меня всё хорошо, — механически ответила Ольга. — Я… я хотела…
— Что ты хотела? — Жанна шагнула к ней. От нее пахло дорогими духами и шампанским. — Пожаловаться, что мы тебя, простушку, обижаем? Так ты скажи спасибо брату, что он тебя из твоего… как его… Задрищенска вытащил! Что ты теперь в Москве живешь, а не коровам хвосты крутишь!
Это был удар под дых. Прямой, грязный, безжалостный.
Ольга смотрела на Жанну, на ее идеально уложенные волосы, на презрительно искривленный рот. Она смотрела на Елену Михайловну, которая стояла с видом римского сенатора, выносящего смертный приговор.
— Жанна, — прошептала Ольга, — за что вы так со мной?
— За что? — Жанна рассмеялась, запрокинув голову. — Да просто так! Потому что ты — никто. Пустое место. Ты — обслуга. И место твое — там, — она неопределенно махнула рукой в сторону выхода, — а не рядом с моим братом. Он из другого теста. А ты… ты просто ошибка.
Ольга посмотрела в сторону мужа. Герман смеялся. Он что-то рассказывал своему собеседнику, энергично жестикулируя. Он был в своем мире — мире больших денег, черной икры и успешных сделок. Он был так далеко.
— Елена Михайловна, — Ольга перевела взгляд на свекровь, ища хотя бы каплю… не сочувствия, нет, хотя бы взрослой сдержанности.
— А что, Елена Михайловна? — подбоченилась та. — Девочка правду говорит. Не нашего ты поля, Оля. Не нашего. Мы тебя терпим ради Германа. Но всему есть предел. Ты же видишь — ты не вписываешься. Ну посмотри на себя! Это платье… Оно же… оно же…
— …дешевое, — закончила за нее Ольга. Голос окреп. Обида, копившаяся годами, начала вытеснять унижение. — Оно из простого магазина. Не из бутика. Я знаю.
— Вот видишь! Сама знаешь! — обрадовалась Жанна. — Так чего лезешь? Чего позоришь нас?
— Я позорю? — Ольга вдруг почувствовала, как внутри что-то щелкнуло. Словно лопнула туго натянутая струна. — Я, которая каждый день с восьми до восьми на ногах? Которая после смены идет и покупает вам, Елена Михайловна, лекарства по всему городу, потому что вам «только вот те, особенные» нужны? Я, которая забирала вашего пьяного мужа, отца Германа, из вытрезвителя, пока вы были «на культурном мероприятии»? Я, которая…
— Рот закрой! — взвизгнула Елена Михайловна, ее лицо пошло багровыми пятнами. — Не смей! Не смей полоскать имя моего покойного мужа! Да что ты о себе возомнила, деревенщина?!
— Я возомнила? — Ольга сделала шаг вперед. И вдруг увидела. Не двух холеных, уверенных в себе москвичек. А двух глубоко несчастных, злых женщин. Пенсионерку, чья «торговая» карьера закончилась двадцать лет назад, и бездельницу, которая в свои тридцать так и не научилась ничему, кроме как тратить деньги брата. — Я возомнила, что, выйдя замуж за Германа, я стала частью семьи.
— Семьи?! — Жанна залилась краской. — Да ты… Ты… Мама, скажи ей!
Но тут к ним подошел Герман. Он сиял.
— Так, мои красавицы! Чего вы тут в углу шепчетесь? Мама, Жанночка, Оля… все в порядке?
Ольга посмотрела на мужа. На его дорогой костюм, на довольное, расслабленное лицо. И он спросил: «Все в порядке?».
— Да, братик, — улыбнулась Жанна, мгновенно меняя выражение лица. — Просто обсуждаем, как Оленьке идет ее… наряд. Очень… скромненько.
Герман непонимающе моргнул, перевел взгляд на Ольгу. Он увидел ее пылающие щеки, ее сжатые кулаки. Он нахмурился.
— Оля, что такое?
И в этот момент Ольга поняла. Если она сейчас заплачет, если сейчас начнет жаловаться — она проиграет. Окончательно.
— Ничего, Герман, — сказала она ровно. — Елена Михайловна просто дает мне ценный совет. Про «породу».
Герман напрягся. Он знал свою мать.
— Мама, я просил тебя…
— А что я такого сказала? — тут же взвилась свекровь. — Я просто сказала, что порода — это важно! Образование, воспитание! А не так, что… из грязи в князи!
— Мама, прекрати! — рявкнул Герман так, что стоящие рядом гости обернулись.
— Не кричи на мать, сынок! — Елена Михайловна уперла руки в бока. — Ты на нее посмотри! Она же… Она же…
Ольга подняла руку, прося тишины.
— Не надо, Елена Михайловна. Я все поняла. Я не вашего поля. Не вашей «породы». Вы правы.
Она повернулась и пошла. Не в дамскую комнату. А к выходу.
— Оля! Оля, ты куда?! — крикнул ей вслед Герман.
Она не обернулась. Она шла мимо столов, мимо удивленных гостей, мимо растерянного жениха Жанны. Она толкнула тяжелую дверь и вышла в прохладную ночную влажность.
Она дошла до парковки, села в машину Германа — она приехал на другой, с водителем. Она сидела в темноте, и слезы текли сами собой. Это были не слезы обиды. Это были слезы ярости.
Она поняла, что Герман никогда не изменится. Он любит ее, по-своему, но он слаб. Он всегда будет между ней и своей «семьей». И она всегда будет проигрывать.
«Деревенщина… Пустое место… Обслуга…»
Ольга достала из бардачка салфетку и вытерла лицо.
Именно в тот вечер, в дорогой машине мужа, на парковке элитного ресторана, под звуки чужого веселья, она решила. Она не просто уйдет. Она не вернется в свой «Задрищенск».
Она сделает так, что они сами придут к ней. На поклон. Она не знала, как. Но знала, что сделает. Она заставит их заплатить за каждую слезинку. За каждое слово.
Ее месть будет красивой. И очень, очень холодной.
Домой Ольга не поехала. Она сняла номер в простенькой гостинице у вокзала. Телефон разрывался. Герман. Она сбросила. Снова Герман. Сбросила. Потом пришла смс от Елены Михайловны: «Истеричка. Испортила дочери праздник. Не возвращайся».
Ольга усмехнулась и выключила телефон.
Утром она пошла не в свою поликлинику, а в банк. Она сняла все деньги со своей скромной зарплатной карты. Копейки. Но это были ее копейки.
Она сидела в кафе, пила дешевый кофе и думала. Что она умеет? Она медсестра. Она умеет ставить уколы, капельницы, делать перевязки, ухаживать за лежачими. Это ее медицинское образование.
А что умеют они? Жанна не работала ни дня в жизни. Ее «карьера» — это походы по бутикам. Елена Михайловна — пенсионерка, живущая гордостью о своем «высшем» торговом образовании и статусе «коренной москвички».
Их сила — в деньгах Германа.
Значит, бить надо было именно туда. Но как? Герман — ее муж. Их бюджет… Стоп. Их бюджета никогда не было. Был бюджет Германа, из которого ей выдавались деньги «на походы в магазин и аптеку».
Ольга вспомнила, как она, дипломированная медсестра с десятилетним стажем, просила у мужа деньги на новые зимние сапоги, а он, отсчитывая купюры, рассеянно говорил: «Оль, ну зачем тебе дорогие? Ты же все равно только в поликлинику да в магазин». А через час переводил Жанне сто тысяч «на новый айфон».
Ольга включила телефон. Десятки пропущенных. И одно сообщение от Германа: «Оля, прости их. Они дуры. Возвращайся. Я все решу».
«Ты все решишь». Ольга горько усмехнулась. Он «решал» так уже пять лет.
Она написала ответ: «Герман, я подаю на развод».
Через два дня она сняла крошечную комнату на окраине Москвы, устроившись на две работы: сутки через трое в реанимации и сиделкой на вечерние часы к больному профессору.
Она не видела Германа месяц. Он не верил. Он думал, она вернется, поплачет и вернется. Когда ему пришла повестка в суд на раздел имущества, он примчался к ней в больницу.
Он ворвался прямо в ординаторскую, пахнущий дорогим парфюмом и яростью.
— Что ты творишь, Ольга?! Какой развод?! Какой раздел?! Ты с ума сошла?!
Ольга спокойно допила чай из щербатой кружки.
— Я не сошла с ума, Герман. Я в него прихожу. Уйди, пожалуйста, у меня смена.
— Я не уйду! — он ударил кулаком по столу. — Ты опозорила меня! Ты хочешь отсудить у меня квартиру?! Работая в этой конуре? — он обвел взглядом убогую обстановку.
— Я хочу отсудить то, что мне положено по закону, — тихо сказала Ольга. — Половину совместно нажитого имущества.
— Какого имущества?! — взревел он. — Все, что у нас есть — это мои деньги! Я заработал! А ты… ты пришла ко мне с одним чемоданом!
— Я пришла к тебе с одним чемоданом, — согласилась Ольга, поднимая на него глаза. И он отшатнулся. Это были не глаза его тихой, забитой Оли. Это были глаза волка. — А уйду с половиной всего, что нажито в браке. С половиной квартиры, купленной в браке. С половиной машины. Так велит Семейный кодекс, Герман. Статья 34.
Герман опешил.
— Ты… ты… Откуда ты знаешь?
— Я теперь много чего знаю, — Ольга встала. — Я не только утки выносить умею. Я, знаешь ли, читать умею. И пока я жила с вами, у меня было много времени на чтение. Твоя мамаша права — образование важно. Вот я и… образовываюсь.
Он ушел, хлопнув дверью. А вечером позвонила Елена Михайловна.
— Ты что, стерва, удумала?! — зашипела она в трубку. — Ты решила моего сына по миру пустить?! Деревня! Да я тебя…
— Елена Михайловна, — перебила ее Ольга ледяным тоном. — Вы, как женщина с высшим образованием, должны знать, что угрозы — это статья 119 Уголовного кодекса. Я сейчас включу запись. Повторите, пожалуйста, что вы сделаете?
В трубке повисла тишина.
— Я… — растерялась свекровь. — Я…
— А еще, Елена Михайловна, я бы на вашем месте проверила счета. Ваши и Жанночкины. Герман ведь очень щедрый. А щедрость, не подкрепленная налоговой декларацией, очень интересует определенные органы. Особенно, когда речь идет о топ-менеджере крупной компании.
Ольга не блефовала. Ухаживая за профессором, она разговорилась с его сыном — тихим, невзрачным мужчиной, который оказался… налоговым аудитором. Он-то и просветил ее за чашкой чая о том, как «подарки» родственникам на сотни тысяч рублей могут трактоваться как вывод активов или уклонение от уплаты налогов.
— Ты… ты… — задыхалась свекровь. — Ты… шантажистка!
— Я — медсестра, — отрезала Ольга. — Просто медсестра, которая устала быть «пустым местом». Не звоните мне больше. Мои интересы представляет адвокат.
Суд был грязным. Герман, подстрекаемый матерью и сестрой, пытался доказать, что Ольга ему изменяла. Что она — мошенница. Он нанял лучших адвокатов.
Елена Михайловна и Жанна приходили на каждое заседание, как на спектакль. Они садились в первом ряду и громко комментировали, ухмыляясь.
— Посмотрите на нее! Сирота казанская!
— Вся в слезах! Актриса погорелого театра!
Ольга молчала. Она похудела, осунулась, но держалась. Ее адвокат, пожилая, суровая женщина, методично разбивала все доводы стороны обвинения.
А потом Ольга сделала свой ход.
Она сидела в больничной столовой, когда к ней подошла коллега, Вера.
— Оль, тут такое дело… Ты же знаешь, у нас VIP-палата открылась?
— Ну, — кивнула Ольга, не отрываясь от супа.
— Туда сегодня привезли… В общем, из «Осетрового Рая» твоего… то есть, бывшего…
Ольга замерла.
— Кого?
— Начальника службы безопасности их. Инсульт. Тяжелый. Лежит, не говорит, только глазами хлопает. А жена у него… ну, стерва. Сказала, сиделку не наймет, дорого. Сама приходить не будет, у нее «маникюр».
Сердце Ольги забилось. Начальник СБ. Человек, который знает все.
— Вера, — сказала она. — Попроси у главврача, чтобы меня к нему приставили. В мое дежурство.
— Ты что, Оль? Зачем тебе это?
— Надо, — твердо сказала Ольга. — Очень надо.
Две недели она ухаживала за Семеном Петровичем. Он был полностью парализован. Она мыла его, кормила через зонд, меняла памперсы. Делала то, что Жанна брезгливо называла «выносить утки».
Жена так и не появилась.
Семен Петрович мог только моргать. Ольга разговаривала с ним.
— Семен Петрович, я — Ольга. Жена Германа. Бывшая.
Он медленно моргнул. Он ее узнал.
— Они меня выгнали, — говорила она, делая ему массаж, чтобы не было пролежней. — Сказали, я — пустое место. Деревня.
Он смотрел с сочувствием.
— Семен Петрович, я знаю, вы все знаете. Про Германа. Про его мать и сестру. Я знаю, что они воруют у него. А он… он покрывает. Он — дурак, Семен Петрович.
Глаза старика наполнились слезами. Он моргнул. Один раз. «Да».
— Мне нужно… мне нужно, чтобы он понял, — шептала Ольга. — Не ради денег. Ради… справедливости. Они же его в тюрьму посадят! Елена Михайловна с Жанной выкрутятся, скажут «не знали», а он, как генеральный… то есть, топ-менеджер… он сядет.
Он снова моргнул. «Да».
— Я знаю, у вас был конфликт с Жанной. Я слышала, как она хвасталась, что «убрала» вас, потому что вы «лезли не в свое дело».
Глаза старика вспыхнули яростью.
— У вас есть… что-то? Какие-то бумаги? Доказательства? Где они?
Он не мог сказать.
— У вас дома? В сейфе?
Моргнул. «Да».
— Жена… у нее есть ключ?
Моргнул. «Да».
— Она не отдаст, — вздохнула Ольга.
Тогда Семен Петрович начал моргать. Часто-часто. Он смотрел на тумбочку.
Ольга проследила за его взглядом. Телефон. Его телефон, который привезли с вещами.
Она взяла его.
— Пароль?
Он медленно моргнул четыре раза. Потом один. Потом два. Потом пять.
4-1-2-5.
Она открыла заметки.
«Жанна. Интерьер. ИП ‘Михайлова Е.М.’. Откаты. 20%».
«Склад. Недостача. Икра. Списание».
«Герман. Подпись. Приказ 45-Б. Фиктивные поставки».
Это было оно. Это был динамит.
На следующее заседание суда Ольга пришла другой. Она была в строгом брючном костюме, который взяла напрокат. Она сделала укладку.
— …и поэтому я считаю, что претензии моей бывшей супруги необоснованны! — вещал Герман. — Она не работала, сидела на моей шее!
— Протестую, — встала адвокат Ольги. — Моя подзащитная работала медсестрой, получая… — она назвала смехотворную сумму. — А теперь я хотела бы задать несколько вопросов свидетелям. Госпожа Жанна Германовна, подойдите.
Жанна выплыла, как пава.
— Скажите, вы работаете?
— Я… творческая личность, — надулась Жанна.
— Конкретнее. Ваше место работы.
— У меня… свой бизнес. Дизайн интерьеров.
— Отлично, — кивнула адвокат. — Можете ли вы предоставить суду отчетность вашего ИП… ах, простите, ИП оформлено на вашу маму, Елену Михайловну?
Елена Михайловна в зале поперхнулась.
— Какое это имеет отношение к делу?! — взвился адвокат Германа.
— Прямое, — улыбнулась адвокат Ольги. — Мы полагаем, что средства, которые мой доверитель, Ольга, считает «совместно нажитыми», на самом деле являются средствами, выведенными из компании «Осетровый Рай» путем мошеннических схем, организованных… свидетелями.
В зале повисла тишина.
— Это клевета! — закричала Жанна.
— У вас есть доказательства? — строго спросил судья.
— Есть, — сказала Ольга. И впервые за все заседание посмотрела прямо на Германа. — У меня есть.
Она передала флешку своему адвокату.
— Здесь, — громко сказала адвокат, — переписка, голосовые сообщения и сканы документов, доказывающие, что госпожа Жанна и госпожа Елена Михайловна систематически получали «откаты» от поставщиков и выводили средства компании через фиктивные ИП. А господин Герман… — она сделала паузу, — …об этом знал и покрывал их.
Герман стал белым, как полотно.
Елена Михайловна схватилась за сердце.
Жанна смотрела на Ольгу с животной ненавистью.
— Ты… мразь… — прошипела она.
— Я не это хотела сказать, — тихо сказала Ольга, обращаясь к судье, но глядя на мужа. — Я не хотела… Я просто хотела развода. Но раз вы говорите, что я «никто»… что я «пришла с одним чемоданом»… То я докажу, что это не так.
— Ваша честь, — вмешалась адвокат Ольги. — Мы не просим возбуждать уголовное дело. Мы лишь хотим показать суду истинное положение вещей. И мы готовы пойти на мировое соглашение.
Мировое соглашение было подписано в тот же день. В коридоре суда.
Ольга отозвала свой иск о разделе имущества.
Взамен…
Герман переписал на нее ту самую квартиру в Москве, в которой они жили.
Елена Михайловна и Жанна… они получали то, что заслужили.
Через неделю Германа уволили. С диким скандалом. Служба безопасности, которую возглавил новый человек, присланный владельцами, раскопала все. Семен Петрович, которого Ольга перевела в лучший реабилитационный центр (на деньги, которые ей дал благодарный аудитор, сын профессора), начал говорить. И он рассказал гораздо больше, чем было в телефоне.
Германа не посадили. Он отделался огромным штрафом и «волчьим билетом». Владельцы не хотели шума.
Елена Михайловна, потеряв «коренную московскую» квартиру, была вынуждена переехать к Жанне. А Жанна… ее муж, узнав, что всё так произошло, испарился. Мужчины не любят, когда их обманывают.
Прошел год.
Ольга продала квартиру. Она купила себе маленькую, но уютную студию в хорошем районе. Она уволилась из поликлиники и реанимации. На вырученные деньги и на компенсацию, которую ей тайно выплатили владельцы «Осетрового Рая» за «вовремя предоставленную информацию», она открыла свое дело.
Маленькое. Но свое.
Агентство по уходу за больными. «Опора».
Ее медсестры, такие же, как она, крепкие, надежные, небрезгливые женщины, были нарасхват. Она платила им хорошо. Она знала, чего стоит их труд.
Однажды, выходя из офиса, она столкнулась с Жанной.
Та работала. В магазине дорогой косметики. Консультантом. На ногах по 12 часов.
Жанна была без идеального маникюра, в форменной блузке. Она узнала Ольгу.
Ольга кивнула ей.
— Здравствуйте, Жанна Александровна.
Жанна вспыхнула, как спичка.
— Что, пришла посмеяться?! — прошипела она. — Довольна?! Жизнь нам сломала!
— Я? — Ольга удивленно подняла бровь. — По-моему, вы сами прекрасно справились.
— Ненавижу! — выплюнула Жанна. — Ты все такая же… деревня! Просто… отмытая!
Ольга улыбнулась.
— Знаете, Жанна, я поняла одну вещь. Моя бабушка в деревне говорила: «Не борись с грязью. Просто отойди, и она сама себя покажет». Вы меня научили главному.
— Чему это?! — фыркнула Жанна.
— Тому, что бороться можно и нужно всегда. Что нельзя опускать руки, даже когда тебя втоптали в грязь. Спасибо вам за урок.
Ольга повернулась и пошла к выходу.
— Эй! — крикнула ей в спину Жанна. — А Герман… он пьёт каждый день! Знаешь?! И работает грузчиком! Это ты его сломала!
Ольга остановилась.
— Не я, Жанна. А вы. Вы с матерью. Вы были теми гирями, которые утопили его. А я… я просто вовремя отцепила его от своей лодки. Всего доброго.
Она вышла на залитую солнцем улицу. Вдохнула полной грудью московский воздух. Он больше не казался ей чужим. Она была дома. И впереди у нее была целая жизнь.
— Мама, у меня ноги отваливаются! Я больше не могу!
Жанна сбросила уродливые туфли-«лодочки» из кожзаменителя — обязательная часть униформы консультанта — и с отвращением потерла гудящую ступню.
— Терпи, Жанночка. Терпи. Вся жизнь — это терпение.
Елена Михайловна, не оборачиваясь, помешивала в кастрюльке на плите нечто серое и пахнущее столовкой. Они жили теперь в крошечной «однушке» в Бирюлево, которую Жанне из милости оставил тот самый, сбежавший муж. Он просто перестал платить за нее ипотеку, и квартира должна была вот-вот уйти банку.
— Я не хочу терпеть! — взвизгнула Жанна, швыряя туфлю в стену. — Я хочу, как раньше! Я хочу в «Метрополь»! Я хочу…
— А «Метрополя» больше не будет! — рявкнула Елена Михайловна, и ее лицо, осунувшееся, потерявшее былую холеность, пошло пятнами. — Его нет! И брата твоего нет! Он спивается, Жанна! Понимаешь?! Наш Герман, наш… топ-менеджер… он теперь ящики таскает! И все из-за нее!
Жанна опустила голову и зарыдала. Грязно, зло, без слез.
— Я ее ненавижу, — прошипела она, размазывая по лицу дешевую тушь. — Она у нас всё отняла. Всё! А сама…
Елена Михайловна достала из кармана халата газету. Дешевую, рекламную, которую бросили в ящик.
— А сама, Жанночка, вот.
Она бросила газету на стол. На развороте красовалась статья. «‘Опора’ для столицы. Как бывшая медсестра Ольга Волгина создала лучшее патронажное агентство Москвы». И фотография. Ольга. В строгом, идеально сидящем костюме. Волосы уложены в элегантный пучок. Она стояла в светлом, просторном офисе, а позади нее — улыбающиеся сиделки в аккуратной униформе.
Жанна смотрела на это фото, и ее трясло.
— «Опора»… — прошипела она. — «Лучшее»… Да она… она на наши деньги это открыла! И квартиру у Германа оттяпала! Воровка!
— Вот именно, — жестко сказала Елена Михайловна. — Она — воровка. И она должна за это заплатить.
— Как, мама?! — Жанна истерично рассмеялась. — Мы ей что сделаем? Мы — нищие! У нас нет ничего!
— У нас есть ум, — глаза Елены Михайловны недобро блеснули. — Ум коренной москвички с высшим образованием. А у нее… у нее есть бизнес. А бизнес, Жанночка, очень легко сломать. Особенно такой… деликатный.
Жанна перестала плакать и посмотрела на мать.
— Что ты… что ты придумала?
— Она работает со стариками, — медленно, смакуя каждое слово, начала Елена Михайловна. — А старики — это… хрупкий материал. Они умирают. Они падают. Им… помогают упасть.
— Мама! — Жанна отшатнулась. — Ты что… Ты же не…
— Дура! — цыкнула на нее мать. — Убивать никто никого не будет. Упаси Господь. Мы сделаем изящнее. Мы сделаем так, что она сама к нам приползет. На коленях.
Елена Михайловна прищурилась. План, черный и липкий, как смола, уже созрел в ее голове.
— Мы сделаем так, что ее «лучшее агентство» обвинят… в издевательствах над беспомощным человеком.
— Как? — прошептала Жанна.
— А вот так, — свекровь схватила со стола телефон. — Я буду этим беспомощным человеком. Я — «клиент». А ты, дочка… ты будешь нашим «свидетелем».
Ольга как раз заканчивала обход.
Ее агентство «Опора» и правда стало лучшим. Но не из-за денег. А из-за принципов. Ольга нанимала не просто сиделок. Она нанимала тех, кто работал с ней в реанимации, кто знал цену жизни и запаха смерти. Она платила им вдвое больше, чем по рынку, но и требовала втрое. Ее сиделки не просто меняли памперсы — они делали массаж ЛФК, читали вслух и, самое главное, умели слушать.
Ее любимой «клиенткой» была Анна Игоревна. Бывшая прима-балерина Кировского театра, сломавшая шейку бедра и теперь навсегда прикованная к коляске. Ей было восемьдесят девять, но ее разум был острее скальпеля.
Ольга часто навещала ее сама, привозя ей гостинцы, французский сыр с плесенью и бутылку хорошего «Совиньон Блан».
— Опять балуешь, Оленька, — скрипучим, но властным голосом приветствовала ее старуха, сидевшая в идеальной позе, даже в инвалидном кресле. — Знаешь, деточка, в блокаду мы ели столярный клей. И знаешь, что я тебе скажу? Он был вкуснее, чем тот творог «0% жирности», которым меня пичкает твоя Верочка.
Ольга рассмеялась и налила им обеим по бокалу.
— Анна Игоревна, вы неисправимы.
— А зачем мне исправляться? — она отпила вина. — В моем возрасте единственное, что имеет значение — это вкус. Вкус к жизни, деточка. А у тебя он, я погляжу, появился. Помню тебя… год назад. Загнанная девчонка. А теперь — хозяйка.
— Это вы меня научили, — тихо сказала Ольга. — Вы сказали: «Держи спину, Оля ровно! Даже если тебя расстреливают, держи спину!».
— Истинная правда, — кивнула старуха. — Знаешь, в чем разница между аристократией и… ну, теми, кто просто с деньгами?
— В чем?
— Аристократ, даже когда чистит ботинки, делает это с достоинством. А нувориш, даже сидя на троне, выглядит так, будто его украл. Твоя… родня… они были ворами. Они украли жизнь твоего мужа, хотели украсть твою. А ты… ты оказалась аристократкой. Из своей… как ты говоришь… деревни.
Ольга улыбнулась.
— Спасибо, Анна Игоревна.
В этот момент зазвонил ее телефон. Администратор.
— Ольга Андреевна, у нас срочный вызов. Клиентка… сложная. Елена Петровна Воропаева. Похоже, деменция, но дочка очень просит. Готова платить тройной тариф за «самую лучшую» сиделку. Уверяет, что у матери ценности, бриллианты, и она боится…
— Понятно, — вздохнула Ольга. — Боится, что сиделка украдет. Классика. Хорошо. Отправь к ней Веру. Вера — самая опытная. И… Леночка, дай ей «тревожную кнопку» и включи запись на камере с первой минуты. Что-то мне… не нравится это. «Воропаева»…
— Поняла, Ольга Андреевна. Все сделаем.
Вера, та самая медсестра, что когда-то рассказала Ольге про Семена Петровича, вошла в квартиру в Бирюлево и поморщилась. Пахло пылью, старыми вещами и чем-то кислым.
На диване, укрытая пледом, лежала женщина. Вера ее не узнала. Она никогда не видела Елену Михайловну вблизи.
— Здравствуйте, Елена Петровна, — бодро сказала она. — Я Вера, из агентства «Опора». Буду сегодня о вас заботиться.
— Шляются тут всякие… — пробурчала Елена Михайловна, не открывая глаз.
— Мамочка, не говори так! — тут же выскочила из кухни Жанна. — Это же Верочка, лучшая сиделка! Здравствуйте! Я так рада, что вы пришли! Мама у нас… после инсульта… не всегда понимает, что говорит…
Вера насторожилась. Врала Жанна складно, но глаза бегали. И Вера была уверена, что видела эту блондинку… где-то…
— Хорошо, — профессионально кивнула Вера. — Где список лекарств? Какое давление было утром?
— Ой, я в этом не понимаю! — всплеснула руками Жанна. — Я… я в магазин сбегаю, а вы тут… присмотрите. Я вам доверяю! Вы же из «Опоры»!
И она выскочила за дверь. Вера осталась наедине с «больной». Она незаметно коснулась значка на своей униформе. Камера включилась.
— Елена Петровна, мне нужно измерить вам давление, — Вера достала тонометр.
— Не трогай меня, дрянь! — вдруг взвизгнула «больная», садясь на диване.
— Я должна…
— Я сказала, не трогай! — Елена Михайловна схватила с тумбочки стакан с водой и плеснула Вере в лицо. — Убийцы! Отравить меня хотите!
Вера спокойно вытерла лицо.
— Елена Петровна, успокойтесь, пожалуйста. Я не причиню вам вреда.
— Ты уже причинила! — закричала свекровь. — Я видела! Я видела, как ты… ты… в шкатулку мою полезла! Воровка! Ты мои бриллианты украсть хотела!
— У меня нет доступа к вашим вещам, — ледяным тоном сказала Вера. — И я попрошу вас не оскорблять меня.
— Оскорблять?! — Елена Михайловна встала с дивана. Вполне бодро для женщины «после инсульта». — Да я тебя… Я тебя, воровку…
И в этот момент дверь распахнулась.
В квартиру ворвалась Жанна с телефоном в руках. Камера работала.
— Ага! Попалась! — закричала она, снимая Веру и «плачущую» мать. — Что вы делаете?! Вы довели мою мать! Вы ее били! Я видела! Вы ее трясли! Я подам на вас в суд! Я закрою вашу шарашкину контору! Твоя Оля… твоя Оля-деревня…
— Жанна, — вдруг тихо сказала Вера.
Жанна замерла, не опуская телефон.
— Что «Жанна»?! Ты меня знаешь?!
— Я вас узнала. Вы — сестра Германа. А вы, — она повернулась к свекрови, — вы Елена Михайловна.
Лицо Елены Михайловны вытянулось. Спектакль пошел не по плану.
— Что… что ты несешь?
— И я знаю, что вы сейчас делаете, — Вера нажала на «тревожную кнопку». — Вы пытаетесь сфабриковать обвинение. Вызов службы безопасности и полиции произведен. И… — Вера показала на свой значок, где мигал красный огонек. — Весь ваш… спектакль… записан на камеру. С первой минуты.
Жанна посмотрела на красный огонек. Потом на мать.
Елена Михайловна поняла. Это был провал. Полный.
— Ты… ты… — она попятилась к дивану. — Ты…
И тут случилось то, чего не было в сценарии.
Елена Михайловна, играя «инсульт», так вжилась в роль, так накрутила себя, что ее организм, изношенный злобой и стрессом, не выдержал. Она схватилась за сердце. Но на этот раз — по-настоящему.
— Мама… — Жанна опустила телефон. — Мама, что с тобой?
Елена Михайловна захрипела. Она стала оседать на пол. Ее лицо, секунду назад красное от гнева, стало пепельно-серым.
— Мама! Мамочка! — закричала Жанна в диком ужасе. — Перестань! Не смешно!
Вера оттолкнула ее.
— Пульса нет, — коротко бросила она, укладывая Елену Михайловну на пол. — Звони в скорую! Быстро! «Реанимация, остановка сердца»!
Вера разорвала на свекрови халат и начала делать непрямой массаж сердца.
— Раз, и два, и три… Жанна, не стой столбом! Искусственное дыхание!
— Я… я… не могу… — Жанна смотрела, как подпрыгивает тело ее матери.
— Я сказала, делай! — рявкнула Вера. — Или ты хочешь, чтобы она умерла?! Рот ко рту! Вдыхай!
Жанна, вся в слезах и соплях, упала на колени и прижалась губами к губам матери.
Ольга примчалась в больницу. Ту самую, где она когда-то работала в реанимации.
Елену Михайловну откачали. Вера и бригада «скорой» успели.
Ольга вошла в палату интенсивной терапии. Свекровь лежала, опутанная проводами, под аппаратом ИВЛ. Бледная. Маленькая. Беззащитная.
Рядом, на стульчике, съежившись, сидела Жанна. Она подняла на Ольгу красные, опухшие глаза.
— Уходи, — прошептала она.
— Я пришла не к тебе, — тихо сказала Ольга. Она подошла к кровати. Посмотрела на мониторы. Сатурация 98. Давление 110 на 70. Стабильно.
— Зачем… зачем ты здесь? — в голосе Жанны не было ненависти. Только дикая усталость. — Порадоваться?
Ольга повернулась к ней.
— Я пришла сказать, что не буду подавать заявление.
— Какое? — не поняла Жанна.
— О клевете. О ложном вызове. О… — Ольга махнула рукой. — Обо всем.
Жанна смотрела на нее, как на привидение.
— Почему?
— Потому что вы… вы уже наказаны, — Ольга кивнула на Елену Михайловну. — Вы играли с огнем и обожглись. Вы играли не со мной, Жанна. Вы играли с судьбой. А она… она не прощает таких игр.
Ольга достала из сумки визитку.
— Это… — она протянула ее Жанне. — Это телефон лучшего кардиохирурга в городе. Я… я с ним договорилась. Скажешь, что от меня. Он поможет.
Жанна медленно взяла картонный прямоугольник. Ее пальцы дрожали.
— Ты… ты нам… помогаешь? После… всего?
Ольга посмотрела на женщину, которая так долго портила ей жизнь. И впервые за все время… не почувствовала ненависти. Только глухую, тяжелую… жалость.
— Вы с матерью научили меня главному, Жанна, — сказала она. — Бороться. Не опускать руки. Никогда. Я боролась против вас, и я победила. А теперь… — Ольга вздохнула, — …теперь я буду бороться за вас.
Жанна не верила своим ушам.
— Что?
— Ей нужен уход, — Ольга кивнула на Елену Михайловну. — Долгий. Тяжелый. У тебя нет на это денег. И у тебя нет… навыков.
— И что? — Жанна сжалась, ожидая удара. — Ты пришлешь… Веру?
— Нет, — покачала головой Ольга. — Вера к вам больше не придет. Я пришлю другую сиделку. Бесплатно.
— Зачем… тебе это?
— Затем, что я — медсестра, — твердо сказала Ольга. — А она — мой пациент. Так же, как когда-то Семен Петрович. Так же, как Анна Игоревна. Я не умею по-другому.
Ольга повернулась к выходу.
— Оля! — окликнула ее Жанна.
Ольга обернулась.
Жанна смотрела на нее. И вдруг… ее перекошенное от злобы лицо… дрогнуло. Она медленно, очень медленно… опустилась со стула на колени. Прямо на грязный больничный пол.
— Прости… — прошептала она, и это было похоже на стон. — Прости… нас…
Ольга смотрела на нее секунду.
Потом подошла. Взяла ее за руку и рывком подняла.
— Встань, — сказала она жестко. — Никто не должен стоять на коленях. Никогда. Иди умойся. Тебе предстоит долгая ночь. А завтра… завтра будем учиться делать уколы. Ты же не хочешь, чтобы твоя мать…
— Не хочу! — Жанна вцепилась в ее руку.
— Тогда борись, — сказала Ольга. — Борись за нее. Так, как я когда-то боролась за себя.
Она вышла из палаты. В коридоре пахло лекарствами и бедой. Она вдохнула этот запах. Это был запах ее работы. Запах ее жизни.
Она не знала, что будет с Жанной и Еленой Михайловной. Она не знала, простит ли их когда-нибудь. Но она знала одно.
Месть — это блюдо, которое лучше не пробовать.
Потому что настоящее удовлетворение приносит не разрушение.
А созидание.
И спасение. Даже тех, кто, казалось бы, этого совсем не заслужил…
Пять дизельных моторов, которые Вам не нужны! Обзор самых проблемных агрегатов на вторичке.