— Жанна? Это ты?.. Здравствуй.
Она вздрогнула. Чашка на столе дрогнула вместе с её рукой. Тихий вечер вдруг заполнился хриплым, незнакомо-знакомым голосом.
— Это папа. Ты можешь… забери меня. Из больницы. Я… не могу тут больше. Мне совсем плохо. Пожалуйста.
Жанна сидела, не двигаясь, сжимая телефон. В ушах звенела тишина. Слова не укладывались в голове — как будто кто-то повернул время назад, но всё пошло наперекосяк.
— Почему ты мне звонишь? — тихо спросила она.
— Потому что больше некому… Светлана меня выгнала. А тут… я не хочу оставаться. Просто забери меня. Хоть на время.
Она закрыла глаза.
— Ты же тогда сказал, чтоб я не звонила. Что у тебя другая семья.
— Это было давно… Я всё понимаю. Прости.
— Я подумаю, — сказала она глухо и отключилась.
На кухне снова стало тихо. Только чай остыл окончательно.
На следующий день, после смены, Жанна зашла в знакомое кафе. Хотелось тепла, привычного шума. Они с Леной договорились встретиться — та сразу отозвалась, как только Жанна написала. Лена была её старой подругой, ещё со времён института, работала медсестрой в поликлинике недалеко от дома. Взяла салат, чай и устроилась у окна. Через пару минут подошла Лена, сняла куртку, села напротив.
— Он что, серьёзно тебе позвонил? — Лена уставилась на неё поверх чашки. Кафе гудело голосами, кто-то смеялся за соседним столиком, официант торопливо носил блюда.
Жанна молча ковыряла вилкой овощи.
— Ты ему ничем не обязана. Он же ушёл, когда ты была ребёнком. Забыл. Предал. Забудь и ты.
— Я не такая, как он, — тихо сказала Жанна, не поднимая глаз.
Лена фыркнула.
— Быть не такой — не значит жертвовать собой. Он тебя не растил, не поддерживал, не был рядом. А теперь жди — ты ему понадобилась, потому что больше некому. Удобно.
Жанна не ответила. Только сдвинула тарелку в сторону. Аппетита всё равно не было.
После встречи с Леной Жанна шла на остановку. Улица была влажная, асфальт блестел в свете фонарей. Она шла медленно, глядя под ноги. Почти у остановки остановилась, достала телефон и набрала брата. Хотела это сделать ещё в кафе, но не решилась. В трубке — гул голосов, смех детей.
— Привет… — Она сглотнула. — Отец звонил. Просит забрать его.
На том конце повисла тишина.
— Нет, ко мне нельзя. У меня дети, работа, Катя недавно заболела. Я не справлюсь, Жанн. Прости.
— Я тоже не знаю, что делать, — выдохнула она…
После разговора она постояла, потом медленно пошла дальше и села в автобус — тот, что шёл в сторону дома. Внутри было тепло и тихо, за окнами мелькали лужи и витрины. В автобусе, пока тот мерно покачивался на поворотах, она уткнулась в запотевшее стекло. Мысли не складывались, расползались, как свет фонарей на мокром асфальте. В груди копилось старое, тяжёлое. Осенние деревья мелькали за стеклом.
В памяти — кухня, мама с синяком, брат в дверях, отец с чемоданом:
— Я ухожу. Я устал. У меня другая женщина, — бросил он тогда.
Хлопнула дверь.
А потом — звонки, слёзы, ночной крик мамы, шорох за стеной. Её детские пальцы сжимали одеяло. Тогда она поклялась себе: никогда… никогда не позволит, чтобы с ней так обращались.
Позже она набралась храбрости и позвонила сама. Тайком. Дрожащими пальцами. Он ответил быстро и сухо:
— Не звони сюда. У меня теперь другая семья. Светлана против.
Она просто сидела, глядя в стену. Там не было ни одной трещинки.
Вдруг. Кто-то толкнул её — автобус качнулся. Жанна моргнула, вернулась в реальность. Город снова за окном. Всё то же, но внутри — другой шум.
На следующий день, после работы она не сразу поехала домой. После смены ещё долго сидела на скамейке у остановки, пока не решилась. Хотелось тишины — не той, что в квартире, а настоящей, с теплом и запахом пирога. Она набрала Аллу — просто услышать знакомый голос.
— Заходи, — отозвалась та. — Пирог испекла. Ещё тёплый.
Уже через полчаса Жанна сидела в знакомой кухне.
— Ну, садись. Я сейчас чаю быстро налью — Алла махнула рукой на табурет.
Кухня пахла яблоками и ванилью. Жанна села, разглядывая узор на скатерти.
— Рассказывай.
— Он в больнице. Просит забрать. А я не хочу. Но мне стыдно. Как будто я чудовище.
Алла вздохнула, налив чаю.
— Добро — это не обязанность. Он ведь ушёл, когда ты была маленькой. Не ты ему должна. Он тебе. Но не сделал. Не вини себя за его выбор.
Жанна впервые посмотрела на неё без страха.
Алла вытерла руки о полотенце, подошла к окну и сказала, не оборачиваясь:
— Если захочешь ещё прийти — ты знаешь, где я.
Жанна кивнула. Уже стоя в коридоре, натягивая куртку, она на секунду задержалась — в кухне всё ещё пахло яблоками, и этот запах неожиданно напомнил ей детство. То самое, где отец ещё был. Где его потом не стало. Она вышла, не сказав вслух ни слова, но что-то внутри уже начало сдвигаться. Как будто кусочек льда тронулся.
На следующий день, по пути домой с работы, она зашла в аптеку. Мерцание ламп, сухой запах лекарств, шуршание пакетов. Она взяла очередь, машинально глядя в витрину, и в какой-то момент услышала голос сбоку:
— Ты?
Жанна повернулась. Светлана. Все годы, всё забытое вдруг встало перед ней, как щелчок. Женщина постарела, под глазами — синие тени, взгляд оценивающий, уставший. Она смотрела на Жанну сверху вниз, как будто на вещь, которую случайно уронили.
— Ну вот. Теперь ваша очередь с ним возиться, — сказала она с натянутой усмешкой. — Я своё отстрадала — и морально, и физически. Хватит.
Жанна сжала кулаки. Ничего не сказала. Только смотрела. Как на чужую. Как на призрак из времени, где ей было страшно.
Светлана отвернулась, будто не заметила этой тишины. Повернулась к фармацевту и начала диктовать список. А Жанна развернулась и вышла.
Вечером, когда на улице уже сгущалась серая вуаль, Жанна пришла к маме. Та открыла дверь в домашнем халате, волосы собраны в пучок. На плите кипел чайник, на подоконнике лежала кошка.
— Проходи, — сказала мама и пошла на кухню, не задавая вопросов.
Они сидели вдвоём, как когда-то. Перед каждой — чашка. За окном — капли на стекле, редкий свет от фар. Мама наливала чай, достала печенье, положила рядом.
— Он звонил, — сказала Жанна, глядя в чашку. — Просит забрать его к себе.
Мама застыла с ложкой в руке. Потом опустила её в сахарницу и резко обернулась:
— Ты с ума сошла?
— Я ничего не решила, — тихо сказала Жанна. — Просто… думаю. Мне тяжело. Он болен. Один.
— Болен? Один? — голос мамы стал резким, даже чуть дрожал. — А где он был, когда я с синяками сидела по углам? Когда ты звонила ему — а он шипел: «Не звони сюда»? Где он был, когда я думала, что просто исчезну от боли? А?
Жанна молчала. Руки лежали на коленях, плечи сжались.
— Он нас бросил, — продолжила мама. — Бросил ради той, что потом тебя в аптеке встретила и сказала: «Теперь ваша очередь возиться»? Ты правда думаешь, что должна ему что-то? За что?
— Я не знаю… Просто он — отец.
Мама вздохнула. Медленно, с хрипотцой, как будто сдувалась внутри.
— Он был отцом, пока не ушёл. Потом — никто. Ты не чудовище, если не захочешь его спасать. Ты просто человек. А человек имеет право не прощать тех, кто его предал.
Жанна кивнула. В груди было тесно, но по-другому. Не как от вины — как от правды.
Поздно ночью, уже дома, Жанна стояла у окна. В комнате было темно, только свет от экрана телефона отражался на лице. Несколько пропущенных вызовов — отец. Она не нажимала ни на один. Долго смотрела. Потом вздохнула, потянулась к экрану и уверенно нажала «заблокировать». Телефон коротко мигнул.
Она задернула шторы. Комната снова погрузилась в полумрак.
Через пару дней, на обеде, телефон снова зазвонил. Номер был не знаком. Она ответила, не сразу осознав.
— Это Светлана, — голос был сухим, уставшим. — Заберите его вещи. Я их выбрасывать собираюсь.
Жанна молчала секунду, потом ответила:
— Вы жена. Вы и разбирайтесь.
— Мы уже год как в разводе, — отрезала Светлана. — Он сам приполз. Думал, что мы примем. А мне он не нужен. Инвалид на шее мне не сдался.
Тишина зависла между ними, как что-то липкое и тяжёлое.
— Тогда выбросьте, — спокойно сказала Жанна и отключила.
Она смотрела на экран ещё долго. Пальцы дрожали, но не от страха. Это была злость. Старая, застарелая, но теперь — не разрушающая, а жгуче-чёткая. Как будто узел в груди начал развязываться.
После смены она зашла в поликлинику — хотела просто увидеть Лену, хоть на минуту. Та вышла из процедурной в белом халате, в перчатках. Увидела Жанну, удивилась, но быстро улыбнулась.
— Ты чего?
— Просто мимо шла, — пожала плечами Жанна. — Решила — загляну.
Лена сняла перчатки, подошла ближе, посмотрела внимательно.
— Он теперь никому не нужен. Ты не мусорная яма для чужой вины. Поняла?
Жанна не ответила сразу. Только кивнула. Но впервые — без сомнений.
Уже в маршрутке, возвращаясь домой, Жанна устроилась у окна. В салоне было тесно, кто-то чихал, кто-то ругался с водителем. Сзади, почти шёпотом, говорила в телефон пожилая женщина:
— Я своих детей вырастила. А теперь они меня не знают…
Жанна вздрогнула. На секунду в ней всколыхнулось что-то, похожее на жалость — но не к женщине. К себе, к той, маленькой, с зажатыми ушами и пледом над головой.
Она глубоко вдохнула, отвела взгляд в окно. В стекле отражалось её лицо. Спокойное и уставшее.
Когда она вернулась домой, было уже темно. На кухне пахло утренним кофе, оставшимся на дне кружки, и чем-то тёплым, знакомым. Жанна включила свет, поставила чайник и присела к столу, уставившись в экран телефона. Никаких новых звонков. Только тишина. Не гнетущая — ровная.
Через пару дней брат приехал в гости. С детьми. Они носились по коридору, сбрасывая шапки и куртки, галдели, как птенцы. Она им радовалась искренне — давно не слышала такого живого шума у себя дома.
Когда дети убежали в комнату к игрушкам, он сел на кухне, вздохнул и взял кружку.
— Ты всё правильно сделала, — сказал он тихо, без пафоса. Просто.
Жанна кивнула.
— Я знаю.
Они пили кофе. За окном шёл дождь. На подоконнике сидела кошка, лениво глядя на капли. Минуты тянулись мягко.
Брат замолчал, потом вдруг, тише:
— Помнишь, как он маму толкнул у входной двери, а я влез? Он меня тогда швырнул — я головой об шкаф. Неделю дома сидел, сотрясение было. Я тогда и решил: больше никому не позволю так с нами обращаться.
Жанна посмотрела на него. Тихо. С благодарностью.
— Я тоже, — сказала она. — Тогда и решила.
Вечером, уже одна, она сидела на диване, скроллила телефон. Сообщение от тёти: «Жанн, он в пансионате. Светлана оформила. Там нормальные условия».
Она перечитала раз, другой. Потом набрала: «А он знает, что я не приду?»
Ответа не было.
Она положила телефон, встала и ушла в душ. Горячая вода стекала по плечам. В голове было пусто. Спокойно.
Через пару дней она снова была у мамы. Дети брата играли в комнате, из кухни тянуло супом. Мама стирала пыль со старых фотографий, доставала рамки из ящика.
Жанна остановилась у стены, всмотрелась в снимок: она — лет шесть, в платье с кружевами, рядом отец. Улыбается, держит на руках.
Она долго смотрела, потом сняла фото, подержала в руках и молча убрала в нижний ящик комода.
Мама подошла, коснулась плеча.
— Ты правильно сделала, — сказала она. — Иногда правда — жестокая вещь. Но без неё не выжить.
В доме было тепло. И просто.
Наутро Жанна стояла на остановке с кофе в руке. Осень кружила листья. Те же, что когда-то шуршали под ногами, теперь плавно опускались на асфальт. Она смотрела в небо. В груди — лёгкая грусть, но не боль. Чисто.
Вечером, уже дома, она раскладывала книги по полкам. На одной осталась пустая ниша. Жанна достала рамку — новое фото: она, брат, мама, дети. Живые. Настоящие.
Она поставила его в центр, немного поправила, провела пальцами по стеклу. Потом отошла, посмотрела. Улыбнулась.
Зашла в мессенджер. Долго не писала. Потом — одно короткое сообщение: «Желаю тебе спокойствия. Больше писать не буду. Прощай».
Жанна нажала «отправить». Закрыла ноутбук, подошла к окну. Там — огни, вечер, капли на стекле. Но внутри — ни боли, ни вины.
Просто тишина.
И впервые — свобода. Не от него. От вины. От попыток быть хорошей дочерью для того, кто давно перестал быть отцом.
— Ты что, проверяешь меня? — муж уверял, что деньги в банке, пока жена не проверила счет