Ирина только подошла к подъезду и потянулась к двери, как услышала голос:
— Вы, наверное, Ира? Мы — Толя и Лида. Я — сын её двоюродной сестры, а Лида — племянница по линии отца. Хотели бы поговорить… Двор был пуст, подъезд — тихий. Лишь у крыльца, прислонившись к перилам, стояли двое: невысокий мужчина с потухшим взглядом и женщина в пёстром пальто, с пакетом в руках.
Ира обернулась, всё ещё держа ключ от подъезда в руке.
— Родственники? — переспросила она. — Не видела вас никогда раньше. Вас не было на прощании…
Лида подхватила:
— Ой, племянник моей подруги из соцсетей прислал — там кто-то выложил. Всё так внезапно… Плюс… дела, дети… Не обессудь. Мы всё-таки давно не общались, ты же понимаешь.
Ира молча кивнула, но глаза оставались холодными. Она открыла дверь подъезда и вошла, не оборачиваясь. Те переглянулись, но не пошли следом.
На лестничной клетке пахло холодом и мусоропроводом. Шаги глухо отдавались в пустом подъезде, и от этого гулкого звука в животе сжалось.
Квартира встретила её тишиной. На табурете в коридоре всё ещё лежала расчёска матери и недопитый кефир. На ручке шкафа висел тёплый халат — тот самый, в котором Нина Петровна ходила всю зиму.
Ира прошла в коридор, скинула пальто прямо на пол. Ботинки тоже остались там — ей было всё равно. Свет в кухне жёг глаза, и она выключила его, оставив лишь дневной тусклый просвет из окна. Взглянула на пустой подоконник — утром там ещё лежали искусственные цветы и свечи.
Села за стол, не разуваясь. Она прошла в кухню прямо в ботинках. На плитке в крапинку остались следы от мокрых подошв.
Внутри — не было ничего. Ни гнева, ни боли. Просто пустота, в которой звенело только одно: «Что им нужно?»
Вечером позвонил Толя. Откуда он взял номер — Ира не знала. Говорил почти шёпотом, как будто боялся кого-то разбудить:
— Можно мы завтра зайдём? Просто посмотреть, что к чему. Мы же семья, всё-таки.
— Ладно, — сказала Ира, не думая. — К часу дня.
Ночь прошла в пустоте. Без снов. Только в какой-то момент ей почудилось, будто она снова сидит у кровати, держит за руку и слушает сиплое дыхание. Ещё живое, но ускользающее. В доме стоял запах валидола и яблок. Потом — пустота.
Наутро она умылась ледяной водой и сварила крепкий кофе. Сделала глоток — и сразу отставила кружку в сторону, как от горького лекарства. В горле запершило, в животе стоял ком. Пить не хотелось совсем.
Они пришли без опоздания. Принесли коробку конфет и кофе в мягкой упаковке. Лида была с другой сумкой — вместительной, старой, с протёртыми ручками.
Ира поставила чайник, достала чашки. Пока искала ложки, слышала, как те бродят по комнатам. Без разрешения. Без запроса.
Лида с порога начала осматриваться. Провела пальцем по полке в зале, отдёрнула занавеску, пригляделась к телевизору.
— Это, кажется, ещё от бабушки… Раритет, — сказала она, поглаживая вазу на комоде. Ира машинально подумала, как Нина Петровна всегда бурчала на эту вазу: «Безвкусица, но выбросить жалко. Мне её ученик принёс.»
Толя прошёл на кухню, прищурился:
— Если сдавать — тысяч за тридцать легко пойдёт.
Ира повернулась к нему медленно. Говорила негромко:
— Рано вы прикидываете. Пока наследство не оформлено, квартира юридически за умершей.
Толя смущённо отвёл взгляд. Лида, будто не услышав, продолжила:
— Ну, всё равно ремонт бы подправить… Стены тут не ахти. А кухня… Всё старое. Сейчас так уже не делают.
Она открыла верхний шкаф и заглянула внутрь. Потом — нижний. Подняла крышку кастрюли и поставила обратно. Ира стояла, не двигаясь, но пальцы дрожали. В груди нарастало напряжение, как будто воздух стал плотным.
Поставив чай на стол, она молча достала из ящика тонкую стопку бумаг — не хотела показывать, но уже надоело молчать.
— Квартира завещана мне. Завещание оформлено три года назад. Все документы у нотариуса.
Лида медленно уселась. Повисло тяжёлое молчание. Чайник закипал — единственный звук в комнате. Толя откинулся на спинку стула, заложил руки за голову. Потом снова выпрямился.
— А ты ей кто? Родня? Нет. Кровного родства нет — значит, никакого права. Пусть хоть и бумажки показываешь — ты не из нашей семьи, — сказала Лида. Голос ровный, почти отстранённый, будто она произносит диагноз.
Она говорила тихо, но каждая фраза звучала, как удар. Ира не шелохнулась. Только пальцы сжались в кулак на коленях.
— Это всё выглядит, как хитрая схема: втереться в доверие, оформить, прибрать. Старушка была слабая, ты это знала.
Толя добавил, уже громче:
— Да и все знали, что ты тут сидела ради квартиры. Это всё неспроста.
— Вон и соседка говорила, что вы почти не выходили. Всё по-тихому…
Ира встала. Медленно, будто в теле всё ныло. Подошла к двери, открыла её настежь. Повернулась, не глядя на них:
— Спасибо, что зашли.
Лида поднялась без слов. Лицо — без эмоций. Толя задержался на секунду, будто хотел что-то добавить, но передумал.
Когда за ними закрылась дверь, Ира долго стояла, прижимая лоб к косяку. Сердце колотилось. Казалось, стены дышат — будто в квартире стало тесно. Воздух будто задохнулся.
На кухне всё ещё пахло чаем. Она плеснула себе в чашку — даже не заметила, как. Сделала несколько глотков, больше по инерции, чем по желанию. Потом подошла к окну и долго смотрела в пустоту.
Впервые за день она почувствовала — всё только начинается. И конца этому пока не видно.
Ночью снова не спала. Смотрела в потолок, слушала, как тикают старые кухонные часы — те самые, что Нина Петровна просила не выбрасывать: «Ходят же, пусть будут». Теперь их цоканье раздражало, как капля, падающая в раковину. Ближе к утру она всё-таки задремала на кухонном диванчике, прямо в одежде.
Разбудил свет. Он лёг полосой на глаза, и с первого мгновения было какое-то чувство тревоги, будто что-то надо срочно вспомнить. Она встала, ноги были ватные. Прошла в комнату, открыла верхний ящик комода. Порыв был бессознательным.
Перебирая бумаги, нашла плотную папку — тёмно-зелёную, с изогнутыми краями. Внутри — завещание, старые письма… и копия свидетельства об удочерении.
В 2011 году Нина Петровна настояла: «Делаю всё по закону. Будешь моей дочкой — официально.» Суд, бумаги, формальности — тогда Ира всё подписала, но не вдавалась в суть. Она воспринимала это как жест любви, а не как юридический щит. И мать не акцентировала. Всё хранилось в папке — Ира к ней с тех пор не притрагивалась.
Ира сама позвонила в нотариальную контору. Голос дрожал, когда она диктовала данные, стараясь не сорваться. На том конце трубки девушка говорила чётко, деловито, но без холодности — будто понимала, что для той, кто звонит, это не просто бумага. Подтвердила: завещание действительно, документы в силе. После разговора стало легче. На минуту.
Через неделю пришло заказное письмо. Плотный конверт, аккуратный штамп. Внутри — уведомление о подаче иска. Родственники Нины Петровны намерены оспорить завещание, ссылаясь на «сомнительные обстоятельства» и «возможную недееспособность» завещательницы на момент подписания.
На следующий день Толя снова пришёл. Не один. С ним — мужчина в дорогом пальто и лакированных туфлях. Представился «юристом семьи». Говорил вежливо, даже мягко:
— Зачем вам судиться? Это долго, нервно. Давайте попробуем договориться. По-хорошему. Чтобы всем было спокойно.
Ира стояла в дверях, не приглашая в квартиру. Руки сжаты. Под ногами — ступенька с отколотым краем, как заноза в глазах.
— Больше не приходите. По всем вопросам — к моему адвокату.
Юрист приподнял бровь, будто удивлён. Толя мялся рядом, держал в руках ту же папку, с которой приходил раньше. Они ушли молча.
Вечером раздался звонок. Людмила Ивановна, учительница литературы из школы. Голос сразу узнала:
— Ира, девочка моя, я слышала, что у тебя происходит. Хотела просто сказать — ты всё правильно делаешь. Твоя мама тобой гордилась. Держись, ладно?
Голос дрогнул. Ира долго не могла ничего ответить. Только кивала в трубку, хоть и знала, что та не видит.
Потом села на пол у батареи, обняла колени. В груди стало чуть теплее. И только тогда пришло первое настоящее чувство — не страха, не пустоты, а чего-то вроде опоры. Как будто кто-то всё же есть за спиной.
Впереди — суд.
Суд назначили на девятое. Утро было серое, плотное. Воздух — как вата, а в голове — сплошной шум. Ира дошла до здания пешком. В руках — аккуратно собранная папка: завещание, письма, копии документов, фото, распечатки справок. Всё как советовал адвокат.
В коридоре — скамейки, запах пыли и канцелярии. За стеклянной дверью мелькнули знакомые фигуры. Толя и Лида. В строгих куртках, будто на важную встречу. Толя разговаривал с женщиной — потом Ира поняла, что это и есть «семейный юрист». На ней было синее пальто и очки на цепочке.
Они заметили Иру, но не подошли. Только Лида что-то сказала в сторону — и все втроём отвернулись. Ира села на край скамейки, достала воду, сделала глоток, не чувствуя вкуса.
Зал был мал. Стены бежевые, всё казалось случайным: стулья чуть не вровень, лампы светили тускло, но резали глаза, как от усталости. И всё же это — суд. Вошёл судья: невысокий, лысоватый, с блокнотом. Объявили дело.
Толя говорил первым. Держал в руках лист бумаги, пытался читать, но всё время путался. Повторял одно и то же: якобы они ничего не знали, Ира их не пускала, а они просто хотели общаться. Юристка вставляла фразы о возможной зависимости и психологическом давлении. Лида то и дело перебивала, вспоминая, как Ира якобы отстранила их от семьи и не давала повидаться с Ниной Петровной. Вместо конкретики — обвинения и обида. В их словах чаще звучало «мы — родные», чем имя самой Нины.
Когда очередь дошла до Иры, она встала. Голос был твёрдый, спокойный. Протянула папку, сказала:
— Здесь всё. Завещание. Справки. Фото. Письма. Там есть и от руки, и электронные. Вот соцработница, вот участковый. Все знали, кто с ней жил. Кто ухаживал. Кто был рядом.
Свидетели входили по одному. Медсестра, соседка, та же соцработница. Все говорили одно: Ира жила с Ниной Петровной, ухаживала. Родственников никто не видел годами. Кто-то из них пробовал звонить — те не брали трубку.
Процесс занял меньше получаса. Судья слушал внимательно, почти не перебивал. В конце кивнул, снял очки и сообщил, что решение будет оглашено в установленный срок. Заседание завершено.
Дни до решения тянулись вязко. Ира не выходила из дома. Ходила по квартире без цели. Заглядывала в комнату, поправляла подушку, трогала выключатель. Всё было на месте, как обычно, но в воздухе будто висело напряжение — словно сама квартира ждала, чем всё закончится.
Ире пришло уведомление: решение суда готово. Завещание признано действительным. Исковые требования о признании его недействительным — отклонены. Решение вступит в силу через месяц, если не будет обжаловано. Формулировки были сухие, но строка внизу грела, как горячий хлеб в мороз: «Право собственности подтверждено за Ириной Владимировной Мельниковой в соответствии с решением суда.»
Через два дня Лида пришла. Одна. Без предупреждения, нагло. В глазах — сухость. Стояла в дверях, не переступая порог.
— Она всё равно была нашей, — сказала. — А ты… Ты — бумажка. А не родня. Кровь не обманешь.
Ира не ответила. Просто прикрыла дверь и осталась внутри.
Вечером достала яблоки с балкона. Ещё оставались с тех пор, как Нина Петровна их купила осенью. Хранились в газете, пахли медом. Очистила, нарезала. Смешала с тестом. Поставила в духовку.
Запах шарлотки — тёплый, знакомый. Расплылся по кухне, заполнил коридор. Она села за стол, открыла ящик. Там лежала открытка. Ровный, чёткий почерк:
«Ты у меня одна. Спасибо, что была рядом. Люблю. Мама.»
Ира гладила строчки пальцем. Потом закрыла глаза. Глубоко вдохнула. Повернулась к духовке — и впервые за долгое время улыбнулась.
— Я дома. Всё хорошо. Я дома.
А потом вдруг заплакала. Не рыдала, не кричала — просто сидела за столом, сжимая в руке открытку, и слёзы катились по щекам. Тихо. Буднично. Как будто мама всё ещё слышала.
«А вам PZ или PH?» Мне просто биту для самореза. Больше никакой путанницы, рассказываю коротко о главном