— Серёж, ты Вовку забрал?— Да, уже дома. А ты где?
— Заканчиваю. Заеду к папе, ненадолго.— Опять? Может, уже хватит туда мотаться?
Анжелика молча отодвинула телефон от уха. Стояла на тротуаре у оживлённой улицы, пальцы стягивали шарф плотнее. Ветер резал лицо, в воздухе пахло бензином и сыростью. Перед ней светилась жёлтая вывеска палатки с кофе. Она шагнула к окошку.
— Один латте, средний, пожалуйста, — сказала устало.
В ожидании кофе поглядела на отражение в тёмном стекле будки. Под глазами синяки, щеки впалые. Она сунула купюру в прорезь, взяла стакан, прижала к губам. Горячее обожгло язык, но стало немного легче. Телефон снова завибрировал. Она не посмотрела — убрала в карман.
На остановке людей было немного. Она стояла чуть в стороне, держала кофе двумя руками, как грелку. Автобус пришёл быстро. В салоне пахло мокрой одеждой, кто-то чихал, кто-то щёлкал семечки. Она устроилась у окна и уставилась в стекло, где плыли размытые фонари и ветви деревьев, стучащие по стеклу на поворотах.
Когда автобус свернул к остановке, Анжелика нащупала в кармане ключи. Сжала. Вышла на нужной остановке и шла по знакомой улочке, стараясь не наступать в лужи. Дом стоял тёмный, только в одном окне тускло светилось. Она открыла калитку, постояла пару секунд у двери, вдохнула глубже и только тогда вошла внутрь.
Комната пахла лекарствами и старой древесиной. Вязанный жилет отца был расстёгнут, под ним — тёмная пижама. Кислородный концентратор гудел негромко, будто тоже устал. Анжелика сняла куртку, прошла на кухню, поставила пакет на стол, повесила сумку на стул, сняла пальто, закатала рукава и открыла холодильник. Поставила на плиту кастрюлю, налила воду, вытащила куриное филе из морозилки, бросила в холодную воду.
— Сейчас сварю лёгкий супчик, как ты любишь. Куриный. Горячий будет, потерпи чуть-чуть, пап.
Юрий Петрович слегка кивнул. Он медленно повернул голову, посмотрел на дочь — взгляд мягкий, но будто издалека.
— Ты каждый день как на работу ко мне, Лика… Муж не жалуется?
Она присела рядом, взяла его ладонь, сухую, с тонкими пальцами.
— Жалуется. Но молчит. Сам всё понимает. Или делает вид.
Он попытался улыбнуться. Анжелика проветрила комнату, подставила под нос ему ложку. Юрий Петрович ел медленно, с остановками. Между ними повисла тишина, но она была тёплой.
Позже вечером, дома, в маленькой кухне съёмной квартиры, сын собирал рюкзак. На нём был светло-серый свитер, волосы торчали в разные стороны.
— Мам, завтра физра, я кроссы не могу найти, куда ты их убрала?
— Посмотри внизу, у шкафа. В пакете, где твой спортивный.
Сергей, её муж, в трениках и футболке с пятном у воротника, сидел на диване, не отрывая глаз от телевизора. В углу экрана вспыхивали цифры курсов валют.
— Ты бы сидела дома, — бросил он, — сэкономили бы на проезде и времени. Всё к отцу ездишь…
Анжелика сложила полотенце, положила на стол.
— Серёж, он умирает. Ты понимаешь это или нет?
Тот повернул голову, посмотрел на неё, будто в первый раз за долгое время. Помолчал.
— Ну… ладно. Но мы и так на пределе.
Он ушёл на кухню, зазвенел чайник. Сын вышел из комнаты, стал рыться в обуви. Анжелика взяла кружку, выпила остатки чая, не почувствовав вкуса. Руки дрожали едва заметно.
Через день она уже поднималась по тёмной лестнице коммуналки. Стены облупились, запах был тяжёлый — старые трубы, влага, картофель. Она постучала. За дверью послышались шаги.
Екатерина Аркадьевна, мать Анжелики, открыла — в фартуке, волосы зачесаны назад, лицо усталое.
— Ну, заходи.
На кухне было тепло. На столе — чайник, пряники в обрывках упаковки, старые кружки.
— Как он?
Анжелика села на табурет, положила перчатки рядом.
— Плохо. Не встаёт почти.
Мать криво улыбнулась, глядя на кружку.
— А я ведь говорила. Сколько можно пить-то было. Ни к чему хорошему…
Анжелика резко подняла глаза.
— Ты хоть раз навестила бы. Или позвонила. Он давно уже не пил, если ты забыла.
Мать хотела что-то ответить, но замолчала. Налила чай. Они не жили вместе уже больше пяти лет — слишком много накопилось. Тишина гудела между ними, как труба отопления.
На следующий день она снова была у отца. Тот сидел на диване, пытался читать газету, но пальцы дрожали — очки соскользнули. Анжелика быстро подняла их, надела ему, поправила прядь седых волос.
— Пап, если совсем станет плохо, я тебя перевезу к нам. Там, в комнате, поставим кровать, всё будет нормально.
Юрий покачал головой, словно отгонял непрошеную мысль.
— Не надо. Муж твой не выдержит. Я же вижу.
Анжелика замерла, а потом негромко сказала:
— Тогда я уволюсь. Буду с тобой.
Он рассмеялся, кашлянув.
— Глупая. Живи. Ты и так мне жизнь продлила. Больше, чем кто бы то ни было.
Она опустилась на стул, смотрела, как он медленно моргает. Солнце падало на подоконник, пыль плавала в воздухе.
На следующий день она мыла пол на кухне. Половицы скрипели, вода в ведре уже помутнела. Отец спал в соседней комнате, концентратор шумел ровно. Вдруг — стук. Негромкий, но настойчивый.
Анжелика вытерла руки, подошла к двери. На пороге стояла Лариса Евгеньевна, соседка лет пятидесяти пяти, пухлая, с замотанным платком.
— Вот, Лик. Бульончик принесла. Курочка, лаврушка… Пусть поест, сил наберётся.
Она протянула кастрюлю в полотенце, чуть улыбнулась.
— Он у нас человек уважаемый был. Работящий. Жалко, что твоя мама его не поняла.
Анжелика взяла кастрюлю молча, слегка кивнула. Лариса поджала губы и пошла обратно, шаркая тапками.
В комнате отец лежал с закрытыми глазами. Лицо спокойно, но из-под ресниц выкатилась слеза. Она села рядом, взяла его руку, не спрашивая ничего.
Анжелика тихо сидела у кровати, поглаживая отцовскую ладонь. Кожа под её пальцами казалась прозрачной, почти не живой. Он спал, дыхание стало поверхностным, будто с каждым вдохом терялось по капле жизни. За окном моросил дождь, шурша по подоконнику. В воздухе пахло бульоном, мылом и чем-то больничным — кислород, лекарства, стёртые вещи. Она встала, поправила плед на его плечах, закрыла форточку. Потом выключила лампу и присела на край стула, прислушиваясь к тишине.
На следующее утро отец почти не разговаривал. Она приехала с самого утра, привезла кашу, влажные салфетки, несколько банок компота. Он посмотрел на неё устало, не узнал с первого раза. Руки его дрожали. Медсестра из поликлиники пришла ближе к обеду, проверила давление, кивнула строго.
— Нужно в больницу. У него обострение, тут уже не справитесь.
Анжелика молча кивнула. Она не спорила. Она знала. Пока медсестра звонила в скорую, она сидела в прихожей, сжимая телефон. Сергей не отвечал. Сын был в школе. Она набрала мать — та сказала коротко: «Скажи, когда положат.»
В машине «скорой» пахло антисептиком и холодным металлом. Она держала отца за руку, пока тот молча глядел в потолок. Сзади тряслись капельницы и пакеты с препаратами. Шум двигателя заглушал её собственное дыхание.
В палате было четыре койки, но три пустовали. Анжелика помогла отцу переодеться, подложила под спину подушку, включила кислород. Он смотрел в стену, а потом повернулся и прошептал:
— Если что… дом твой. Ты заслужила.
Она замерла.
— Пап…
— Я завещания не писал. Не успел. Но ты же знаешь.
Анжелика села на край кровати, взяла его за руку. Она кивнула, ничего не говоря.
— Никому не верь. Особенно… если кто объявится.
— Кто, пап?
Но он уже закрыл глаза.
Поздней ночью его не стало. Всё было тихо. Ей позвонили из больницы — голос был деловой, ровный. Она не сразу поняла, что это не сон. Потом села на кухне, с кружкой в руках, пока вода в чайнике закипала. Вова спал. Сергей курил на балконе, не спрашивая ничего.
Похороны были скромными. Людей пришло немного. Соседи, пара бывших коллег, Лариса с мужем. Екатерина стояла в стороне, в тёмном пальто, с платком, крепко сжатым в пальцах. Вова держал маму за руку. Сергей всё время смотрел в землю.
После прощания прошло два дня. Екатерина Аркадьевна пришла к ним сама — впервые за долгое время. На кухне стояла кружка с недопитым чаем, на подоконнике — фотография отца, ещё здорового. Екатерина присела, глядя мимо.
— Я не претендую, — сказала она вдруг. — Забирай дом себе. Ты всё сделала, полтора года ухаживала. Это твоя заслуга.
Анжелика только кивнула. Её глаза были сухими, но будто затянутыми стеклом. Она не могла говорить. Только слушала. Мать сидела с ровной спиной, но взгляд был напряжённым.
Прошла неделя. Она с Вовой приехала в дом. Шторы были свёрнуты, в углах пахло сыростью. Она открыла окна, вынесла старую посуду, начала разбирать книги. Вова крутился по дому, заглядывал в ящики, нашёл старый фотоальбом.
— Это кто? — спросил он, тыча в фото с рыбалки.
— Дедушка с друзьями. Давно это было.
Она улыбнулась, убирая пыль со стола. Потом достала коробки, начала складывать книги. В это время вошёл Сергей, в куртке, с пакетами.
— Опять тут? — он поставил пакеты на табурет.
— А где мне быть? — не оборачиваясь, сказала она.
— Ну, может, давай уже решим, что с этим домом? — голос был натянутый, как струна.
Анжелика медленно выпрямилась, посмотрела на него.
— Ты с ума сошёл?
— Да я просто… Может, продадим его и наконец начнём жить как люди? Ладно, шучу!
Она отвернулась. Мне как будто сейчас до шуток…
— Мы переедем сюда. Здесь мой отец жил. Зачем нам снимать, дом приведем в порядок и все.
Он хотел что-то сказать, но промолчал. Только пожал плечами и вышел.
На следующий день в дверь постучали. Она была на кухне, мыла пол. Вова играл в комнате. Стук повторился — настойчивый, но вежливый. Она вытерла руки, подошла к двери.
На пороге стоял мужчина лет тридцати, тёмные джинсы, серое пальто. Рядом — женщина, ухоженная, в очках, с чёрной кожаной папкой в руках.
— Здравствуйте. Я Вадим. Мне нужно поговорить. Это касается моего отца — Юрия Петровича.
Анжелика растерянно отступила вглубь прихожей.
— Проходите, — произнесла она, чувствуя, как ноги становятся ватными.
Они сели на кухне. Вадим говорил спокойно, уверенно, не повышая голоса.
— Я его сын. От другой женщины. Он не признал меня официально, но помогал. Иногда — деньгами, иногда — словами. Мы виделись, раньше…
Анжелика молчала. Сергей зашёл с улицы, остановился в дверях, прислушиваясь.
— Я не пришёл отнимать, — продолжал Вадим. — Но по закону у меня есть права. Я готов на ДНК. У меня есть документы.
Женщина в очках — его жена, как выяснилось — вмешалась:
— И, кстати, дом этот — не только ваш. Мы понимаем ситуацию, но…
— Хватит! — голос Анжелики сорвался. — Простите. Мне нужно подумать. Всё это… неожиданно.
— Мы не торопим, — сказал Вадим, поднимаясь. — Мы оставим контакты. Когда будете готовы дайте знать.
Когда они ушли, Вова выглянул из комнаты:
— Мам, кто это был?
— Иди, — она подтолкнула его. — Иди, сынок, поиграй.
Через полчаса она была уже в коммуналке у матери. Та открыла дверь и отшатнулась, увидев бледную, растерянную дочь.
— Что случилось?
— Приходил мужчина. Сказал, он сын папы. Вадим.
Екатерина Аркадьевна села, руки дрожали.
— Вот подлец… Я подозревала, когда он ездил в дальнобои. Он деньги иногда отсылал, я узнала от его напарника. Говорил, мол, помогает одному человеку. Я так и думала… Но чтобы сын у него был — никогда бы не поверила. А ты уверена, что он афферист?
Анжелика стояла у окна, держась за подоконник. Не думаю, она так это уверенно говорил…
— Он скрывал. До самой смерти скрывал.
Чайник на плите запищал. Екатерина Аркадьевна резко встала, стала возиться с чашками.
— Лика, ты только не сломайся, слышишь? — голос Екатерины Аркадьевны звучал тихо, но отчётливо, гулко отдаваясь в низком потолке. В кухне было полутемно — одна тусклая лампа под потолком и жёлтое пятно света на облезлом столе. В углу тикали старые часы с перебоями, чайник на плите дышал паром.
— Мы с этим разберёмся. Так просто это не спустим, будь уверена. Он не имеет права ломать твою жизнь, ты слишком много уже вытянула одна.
Не береди душу. Рассказ.