— Аккуратнее! — прозвучало так резко, что Катя вздрогнула. Обращались не к ней, но это мало что меняло.
Мать Димы стояла с руками, сложенными крест-накрест, как генералиссимус на параде. Высокая, с тонким лицом и черными бровями, которые могли убить взглядом.
— Эта коробка с рубашками, — сказала она, глядя на Катю с недоверием, будто это была не квартира сына, а фронтовой склад. — Их ни в коем случае нельзя мять. Катенька, освободи место в шкафу.
Катя машинально кивнула и пошла в спальню. Холод пробежал по спине, будто кто-то вылил ведро ледяной воды прямо в живот. За спиной раздались шаги — мать Димы пошла следом.
— Рубашки — отдельно, брюки — отдельно, носки — в третий ящик. Димочка не терпит беспорядка, — она провела пальцем по полке, заглянув в каждый уголок. — Пыльно. Ты хоть тряпку когда последний раз брала?
Катя села на край кровати, крепко вцепившись в вешалки, чтобы не упасть. Руки дрожали.
— Я вчера убиралась, — тихо сказала она, надеясь, что это как-то успокоит строгую инспекцию.
— Вчера — это вчера, — отрезала женщина с видом знатока. — А у нас так не принято. Мы люди деловые. Порядок — прежде всего.
Слово «мы» упало на Катины плечи как тяжёлый камень. Она вдруг остро почувствовала: она здесь — «не мы».
Дима появился в дверях с новой коробкой, вспотевший, злой, но скорее на себя, чем на мать.
— Мам, ну не начинай, — пробормотал он без энергии.
— Я только объясняю, как в семье принято, — тут же ответила она, с улыбкой, которая явно значила «ты всё равно проиграешь».
Катя молчала, развешивая рубашки, словно в игре, где её роль — тихо выполнять чужие правила.
В гостиной разговор вдруг перешел на свадьбу. Катя надеялась на тихий вечер с близкими друзьями, а тут — дваста гостей, ресторан с «историей» и платья, которые она должна выбирать вместе с матерью Димы.
— Вкус у тебя, Катенька, простоватый, — произнесла она с почти видимым презрением.
Катя стояла в собственной квартире, где росла, слушала бабушкины сказки, — и вдруг почувствовала себя чужой. Стены перестали защищать. Они стали свидетелями её молчания.
Через неделю в квартиру постучали. На пороге стояла невысокая старушка в длинном плаще, с тростью и огромной сеткой.
— Ох, милая, — улыбнулась она беззубым ртом. — Я соседка из шестой квартиры. Слышу, что у вас тут шумно всё время. Решила познакомиться.
Катя налила ей чаю. Старушка села за стол, аккуратно поставив трость рядом.
— Мать у него строгая, да? — сказала она вдруг. — Я её ещё девчонкой помню. Всё ей мало, всё старалась доказать, что лучше других. А ты, красавица, держись. Если сразу уступать начнёшь, потом уже не выберешься.
Катя промолчала. Слова старушки застряли в голове, словно маленький звоночек тревоги.
В день, когда они поехали смотреть ресторан, Катя надеялась на чудо. Простое синее платье, волосы в хвост. Но мать Димы вела себя так, будто это её собственная свадьба.
— Этот зал — идеальный. Тут у нас в городе самые уважаемые люди праздновали. И оркестр живой будет. И торт в три яруса, — щёлкала каблуками, словно вычеркивая Катины надежды.
Катя кивала, внутри пусто. Авдотьи Васильевны слова снова всплыли: «если сразу уступать…»
Вечером вернулись домой. Катя разогрела ужин, села напротив Димы, который уткнулся в телефон.
— Дим, — осторожно начала она, — а может, всё-таки свадьбу потише? Нам потом жить…
Он поднял глаза — усталые, раздражённые.
— Кать, ну ты понимаешь… Мама без этого не сможет. У неё круг общения, обязательства. Не усложняй.
Слово «мама» глушило её собственный голос.
Через несколько дней Катя встретила на лестнице странного мужчину. Высокий, седой, в старом пальто, с кожаной сумкой через плечо.
— Вы та самая невеста? — спросил он, слегка заикаясь. — Я поэт. Живу в пятой. Пишу про любовь.
Катя кивнула, смутившись.
— Берегите себя, — сказал он и ушёл, оставив запах табака и чернил.
Эти слова прозвучали как странный свет в темной комнате. Катя расплакалась, едва закрыв за собой дверь.
Внутри росло чувство: она стоит на распутье. С одной стороны — Дима, её надежда на простое счастье. С другой — холодный взгляд свекрови, её распоряжения, уверенность, что всё должно быть «как положено».
В день свадьбы солнечный свет заливал зал, но Катя чувствовала себя в тяжелой броне. Платье, выбранное свекровью, сковывало движения и говорило: «Сиди красиво и молчи».
Толпа гостей, блестящие платья, мужчины с тугими галстуками. Катя улыбалась, пока болели щеки, иногда ловя взгляд Авдотьи Васильевны, сидящей тихо в углу. Старушка пила компот и, казалось, знала финал этой пьесы ещё до того, как его написали.
Свадьба напоминала шумный спектакль с плохо поставленной сценой. Гости смеялись, кричали «горько!», тосты летели один за другим, как снаряды. Отец Димы — грузный, с красным лицом, — стукал кулаком по столу и требовал внуков «чтобы к следующему году».
Младший брат Димы, студент с вечно всклокоченными волосами, сидел на углу и дразнил официанток, подмигивая Кате.
— Повезло тебе, братец, — сказал он, жуя огромный кусок мяса. — Квартира готовая, жена покладистая. Живи и радуйся.
Эти слова прошли сквозь Катю, будто иголки. Она сделала вид, что не слышит, но внутри всё горело.
На следующее утро Катя проснулась в своей квартире, но ощущение было, что это уже не её дом. В коридоре громоздились чемоданы, мебель сдвинута, чтобы освободить место под «Димины вещи». Свекровь пришла в полдень — «помочь разобрать».
— Катенька, вот эти кастрюли убери повыше. У нас свои будут. Твои старые алюминиевые — несерьёзно, — сказала она, перебирая всё с видом эксперта.
Катя молча поставила кастрюли на верхнюю полку, руки чуть дрожали. Дима уехал по делам, и она осталась один на один с этим напором.
— И, пожалуйста, научись гладить рубашки правильно. У Димочки спина широкая, складки оставлять нельзя, — наставляла она, щёлкая глазами, будто проверяла, всё ли катя поняла.
Катя слушала, как будто оказалась в параллельной вселенной. Всё это казалось какой-то странной игрой, где она не знала правил.
Через месяц после свадьбы случился первый серьёзный конфликт. Свекровь пришла без предупреждения, села на кухне и заявила:
— Завтра придёшь ко мне в десять утра. Надо приготовить обед на всю неделю. У меня встреча с партнёрами.
— Извините, но завтра я работаю, — набралась смелости Катя.
— Возьмёшь отгул, — с лёгкой усмешкой ответила она.
— Нет. У меня проект важный.
Свекровь посмотрела, будто увидела врага.
— Девочка, ты теперь часть нашей семьи. А в нашей семье младшие слушаются старших. Иначе Димочка узнает, какая ты неблагодарная.
Катя сжала чашку, стараясь не расплескать чай.
— Дима поймёт меня, — сказала тихо, но уверенно.
Но вечером Дима вернулся, и случился скандал. Кричал, что мать надо уважать, что Катя эгоистка. В конце концов, она уступила. С этого момента её сопротивление начало таять, как снег весной.
Работа постепенно ушла на второй план. Катя брала отгулы, отпрашивалась, чтобы «помочь свекрови». Сначала это были уборка и готовка, потом сопровождение на встречи — «подстраховать». Иногда мыла окна у свекрови, пока та сидела в кресле и указывала, где осталось пятно.
— Ты же молодая, — говорила она. — Мне тяжело, а тебе полезно.
Катя чувствовала, как жизнь утекает сквозь пальцы. Вечером, возвращаясь домой, садилась у окна и смотрела на огни города. Снизу доносились голоса студентов, гитара, смех. Вспоминала себя до замужества — весёлую, свободную, мечтательницу. И спрашивала: куда всё это исчезло?
Неожиданным спасением стали редкие встречи с Авдотьей Васильевной. Старушка приходила «попить чаю», приносила яблоки или странные травы, которыми лечила всё на свете.
— Ты не молчи, милая, — говорила она. — Если молчать будешь, на шею сядут. Я своих внуков так потеряла: всё уступала. В итоге даже навещать перестали.
Катя слушала и чувствовала: правда есть, но сил сопротивляться всё ещё нет.
Иногда в подъезде появлялся седой поэт. Он останавливался, бормотал себе под нос, читал строчки из тетради. Однажды сказал:
— Вы похожи на птицу, которую держат в клетке. Красивая, но крылья подрезаны.
Катя засмеялась, смех был нервным. Лёжа вечером рядом с Димой, она вспомнила эти слова и остро ощутила: да, именно так.
Прошёл год. Катя уже не работала — Дима сказал, что «надо больше времени семье уделять». Семья в его понимании — мать, отец, брат и бизнес. Катя же чувствовала себя кем угодно, но только не женой.
Она на коленях мыла паркет у свекрови, стирала разводы с плинтусов. Руки краснели, спина болела, а свекровь стояла над ней и тыкала:
— Тут грязно. Там пятно. Переделывай.
И тут же:
— Год прошёл. Где дети? Может, ты и на это неспособна?
Катя молча выжимала тряпку, сдерживая слёзы.
Вечером в автобусе столкнулась с молодым мужчиной со скрипкой. Он держал футляр, задел её, она едва не упала.
— Простите, — улыбнулся он. — Я музыкант. В филармонии играю. Вы такая грустная сегодня.
Катя смутилась. Впервые за долгое время кто-то увидел её настроение, её саму, а не роль.
Дома Дима встретил её с претензией:
— Почему так долго? — рявкнул.
Катя снова молчала.
Однажды среди ночи она поняла: весёлая девушка, мечтавшая о простом счастье, превратилась в тень. В бесплатную прислугу, удобное приложение к чужой семье.
Дима вошёл, тяжёлым шагом, будто нес мешок камней. Швырнул ключи на тумбочку, пошёл мыть руки, будто хотел стереть с них саму жизнь.
— Всё летит в бездну! — выдохнул, хватаясь за виски.
Катя выключила плиту, поставила перед ним тарелку с рагу. Он не притронулся.
— Магазин пустой. Покупатели не идут. Мы три месяца в убытке, — голос дрожал от злости.
— Может, через интернет попробовать? — осторожно сказала она. — Сейчас все так покупают.
— Замолчи! — рявкнул. — Что ты понимаешь в бизнесе? Это не твоё дело!
Слова ударили больнее пощёчины. Она отступила к плите.
Следующие недели прошли в гнетущей тишине. Дима срывался по пустякам. Катя жила, как на минном поле.
Однажды он бросил на стол бумаги.
— Подпиши, — сказал.
Это была доверенность на продажу её квартиры. Сердце похолодело.
— Что это значит? — спросила она.
— Надо покрывать долги. Наши долги — твои тоже.
— Причём тут моя квартира? Это моё наследство.
— Ты моя жена! Обязана помогать!
Катя поднялась, расправила плечи:
— Обязана? Я два года терплю унижения от твоей матери. Два года живу по вашим правилам. Когда предложила помощь — велел молчать. Квартиру я не отдам.
— Ты пожалеешь, — процедил он и вышел, хлопнув дверью.
Через час позвонили. Свекровь на пороге — прямая, строгая, уверенная.
— Совсем совесть потеряла? Мужу не помогаешь, семью предаёшь!
Катя впервые не отступила.
— Хватит. Ваши проблемы — ваши. Я больше не позволю ездить на себе. Уходите.
Женщина растерялась, развернулась и ушла.
Развод оформили через два месяца. Дима пытался отсудить квартиру, но суд отказал: наследство было получено до брака.
— Ты никто без меня! — кричал он на выходе из суда.
Катя вернулась домой — в свою квартиру, пустую и тихую. Заварила чай с чабрецом, села в кресло у окна и впервые за два года почувствовала спокойствие.
Да, она потеряла иллюзию «большой любви». Но вернула саму себя. И это оказалось важнее всего.
Финал.
ЛуАЗ-1302 мог проехать где угодно, но почему его все равно не любили водители