Осенний ветер хлестал мокрыми листьями по щекам, когда я застегивала куртку старшему, Ванечке. Младшая, Сонечка, капризничала, не желая надевать варежки.
— Мам, ну можно я без? — хныкала она, пряча руки за спину.
—Нельзя, солнышко. Холодно же. Давай быстрее, папа нас ждет.
В кармане жужжал телефон. Я проигнорировала его, стараясь поймать убегающую перчатку. Наконец, водворив порядок в детском гардеробе, мы вывалились на улицу. Холодный воздух обжег легкие. Телефон снова настойчиво завибрировал. Достав его, я скользнула взглядом по экрану. «Галина Петровна». Свекровь.
Сердце неприятно екнуло. Обычно в это время она отдыхала после обеда, а не звонила. Решив, что ничего срочного быть не может, я сунула телефон обратно в карман, взяла детей за руки и повела их к машине.
Дорога домой прошла в привычной суматохе: Ваня делился новостями из школы, Соня показывала свой рисунок. Но на душе было неспокойно. Это сообщение висело во мне тяжелым грузом.
Завезя детей домой к Игорю, который работал удаленно, я, наконец, вздохнула с облегчением и решила посмотреть, что же хочет Галина Петровна. Открыв мессенджер, я ожидала увидеть голосовое сообщение или вопрос о внуках.
Но там был лишь короткий, сухой текст. Я перечитала его несколько раз, будто не в силах разобрать знакомые буквы.
«Марина, счет в ресторане за мой юбилей оплатишь ты. Жду подтверждения. Галина Петровна.»
Сначала я не поверила. Показалось. Перечитала еще раз. Слово «оплатишь» стояло там так же естественно, как будто она просила передать соль. Без одного слова «пожалуйста». Без вопроса. Без обсуждения. Просто констатация факта. Приказ.
По телу разлилась горячая волна, сменившаяся ледяным холодом. Я опустилась на стул на кухне, не чувствуя его под собой. В ушах зазвенело.
Юбилей. Пятьдесят лет. Галина Петровна решила отметить его с размахом. Заказала столик в модном и, как я знала, очень дорогом ресторане в центре города. Составила список гостей человек на тридцать. Мы с Игорем, конечно, знали об этом. Обсуждали, что подарить. Но о том, кто будет платить, речь никогда не заходила. Я наивно полагала, что она сама и будет. Или, на худой конец, разделят с кем-то из родни.
А она… она просто назначила меня спонсором своего праздника.
Я представила этот счет. Ресторан высшего класса, банкетное меню, алкоголь… Сумма крутилась в голове, складываясь из примерных расчетов. Сто, двести, а то и больше тысяч рублей. Для нашей семьи, в которой мы с Игорем считали каждую копейку из-за ипотеки, кредита на машину и планов на образование детей, это была неподъемная, катастрофическая сумма.
Рука сама потянулась к телефону. Набрала Игоря. Мне нужно было услышать его голос. Нужно было, чтобы он сказал, что это какая-то чудовищная ошибка, что его мать взломали, что угодно.
— Алло, дорогая? — его голос показался до смешного спокойным.
—Игорь… Ты не поверишь… — я с трудом подбирала слова. — Твоя мама… мне написала…
—Что случилось? Опять что-то с детьми? — он насторожился.
—Нет. Хуже. Она написала… что я должна оплатить счет за ее юбилей. Весь. В ресторане.
На той стороне повисла тишина. Такая густая и долгая, что я подумала, не прервалась ли связь.
—Игорь? Ты меня слышишь?
—Слышу, — его голос стал каким-то плоским, безжизненным. — Что именно она написала?
Я зашла в мессенджер и дрожащими пальцами переслала ему это сообщение. Снова тишина. Я слышала, как он тяжело дышит в трубку.
—Ну… она, видимо, просто по-своему просит, — наконец выдавил он.
—Как это «по-своему»? — голос у меня сдавленно поднялся на октаву. — Это не просьба! Это приказ! Ты видел сумму, которая там будет? Ты представляешь?
— Дорогая, успокойся. Давай не будем сейчас, по телефону… Я скоро закончу работу, обсудим.
—Обсудим что? То, как мы отдаем ползарплаты за ее банкет? А ипотека? А курс английского для Вани? Мы же с тобой месяц копили на новую зимнюю куртку Соне!
— Марина, перестань истерить! — его голос резко зазвучал строго. — Это моя мама. У нее юбилей. Может, она просто не потянет одну, а нам стыдно просить? Может, она рассчитывает на нас как на самых близких?
Меня будто облили ледяной водой. В его словах не было ни капли возмущения. Ни капли защиты. Была лишь усталая попытка оправдать происходящее.
— Самых близких? — прошептала я. — Игорь, ты в своем уме? Она только что приехала с курорта! А мы вот уже три года никуда не выбирались, потому что «денег нет»!
— Ну вот, началось! — он раздраженно вздохнул. — Я сказал, обсудим вечером. Не устраивай сцен. Договорились?
Не дождавшись ответа, он бросил трубку.
Я сидела одна в тихой кухне, уставившись в экран телефона, на то самое сообщение. Оно висело там, как обвинительный приговор. И самым страшным в этой ситуации был даже не наглый ультиматум свекрови. А то, что мой собственный муж, мой самый близкий человек, в первую секунду встал не на мою сторону. Он предложил «обсудить». Обсудить наглость. Обсудить беспредел.
А это значило только одно: для него это было в порядке вещей. И этот юбилей мог стать точкой невозврата для нашей семьи.
Вечер тянулся мучительно долго. Я разогревала ужин, помогала детям с уроками, укладывала их спать. Все действия совершались на автомате, будто кто-то другой двигал моими руками. А внутри бушевала буря. Слова Игоря «не устраивай сцен» звенели в ушах, как приговор. Получалось, что я — истеричка, а он — голос разума. Но чьего разума? Его или его мамы?
Игорь задержался в кабинете дольше обычного. Я понимала — он тянул время, не желая начинать тяжелый разговор. Когда наконец раздался звук закрывающейся двери, сердце ушло в пятки.
Он вошел на кухню усталый, избегая моего взгляда.
—Дети спят? — спросил он, глядя в холодильник.
—Спят. А мы помидоры будем резать? Или сразу к делу перейдем? — голос мой прозвучал резко, но я не могла сдержаться.
Игорь вздохнул, сел напротив и провел рукой по лицу.
—Марина, давай без сарказма. Я устал.
—А я нет? Я вся на нервах с того самого сообщения! Игорь, ты вообще понимаешь, что она нам предложила?
Он молча достал свой телефон, снова перечитал пересланное мной сообщение. Лицо его оставалось невозмутимым.
—Ну, написала криво. Не умеет она мягко просить. Но суть-то ясна.
—Какая суть? — я чуть не подпрыгнула на стуле. — Суть в том, что она одним сообщением, выписала нам счет на сотни тысяч! Это нормально?
—Может, она просто надеется на нас? — голос Игоря стал извиняющимся, заунывным. — У нее одна пенсия. А юбилей — событие важное. Хочет выглядеть достойно перед гостями. Мы же единственная опора.
Меня будто кипятком ошпарило. Эта старая, как мир, пластинка.
—Опора? Игорь, да ты посмотри правде в глаза! Какая у нее пенсия? Она только что с юга приехала, где две недели жила в отеле у моря! У нее новая шуба висит в шкафу! А мы с тобой на море когда были? Мы в этом году даже на дачу к теще поехали, потому что свою не потянули! А она — «опора»?
— Не кричи, — сквозь зубы процедил он. — Дети услышат.
—Пусть слышат! Пусть знают, как их папа защищает семью! Вернее, как не защищает!
—Я что, должен маме в лицо хамить? Она же мать! Она меня растила, одна, без отца! Ты этого не понимаешь!
Он ударил кулаком по столу. Вилки звякнули. Это была его козырная карта — «она меня одна растила». Карта, которая всегда заставляла его отступать.
—Я все понимаю, Игорь! Я благодарна ей за тебя. Но благодарность — это не синоним безграничной глупости! У нас свои дети! У нас ипотека, которая до пенсии! Мы копим на будущее Вани и Сони! А она хочет спустить все это на один вечер в ресторане!
— Ну и что я должен сделать? — он развел руками, и в его глазах читалось отчаяние труса, зажатого в угол. — Позвонить и сказать: «Мама, ты сумасшедшая, мы тебе ничего платить не будем»? Устроить скандал? Испортить ей праздник?
— А кто устраивает нам скандал прямо сейчас? Она! — я уже почти не сдерживала слез. — И почему ее праздник важнее благополучия нашей семьи? Почему ее «стыдно» важнее наших реальных проблем? Ты подумал, как мне стыдно будет сидеть за тем столом, зная, что я его оплатила против своей воли? Зная, что эти деньги могли пойти на что-то действительно важное?
Игорь смотрел в стол. Молчал. Это молчание было хуже любых слов. Оно значило, что мои аргументы для него — просто женская эмоциональность. А «сохранить мир» с матерью — мужская логика.
— Знаешь что, — сказала я, вставая. Голос мой дрожал. — Мне кажется, ты просто боишься ее. Боишься ее истерик, боишься осуждения. И готов ради своего спокойствия продать благополучие жены и детей. Это предательство, Игорь. Самое настоящее предательство.
Он резко поднял на меня глаза. В них вспыхнул гнев.
—Хватит нести чушь! Никто я никого не предаю! Я пытаюсь найти разумный выход!
—Выход? — горько усмехнулась я. — Выход только один — сказать «нет». Твердо и четко. Но ты не можешь. Потому что для тебя ее обида страшнее моей.
Я вышла из кухни, оставив его сидеть за столом. Дверь в спальню я закрыла не хлопнув, а очень тихо. И от этой тишины стало еще страшнее. Я осталась одна. Совершенно одна. А в телефоне, как неотвязное напоминание о безысходности, по-прежнему висело то самое сообщение. Теперь я понимала, что бороться мне предстоит не только с наглой свекровью. Мне предстояло бороться с собственным мужем за право нашей семьи на жизнь без чужих долгов. И исход этой борьбы был совсем не очевиден.
Ночь была долгой и беспокойной. Я ворочалась, прислушиваясь к каждому шороху за стеной. Игорь так и не пришел в спальню. Утром дом наполнился привычной суетой — завтрак, сборы в школу, но сквозь нее пробивалась ледяная тишина. Мы с мужем разговаривали только о детях, короткими, деловыми фразами.
— Ваня, доедай кашу.
—Сонечка, не забудь сменку.
—Игорь, передай, пожалуйста, хлеб.
Каждое такое слово давалось с трудом. Я ловила на себе его взгляд — виноватый, уставший, но твердый в своем решении не уступать. После их ухода в квартире воцарилась оглушительная тишина. Я осталась один на один с телефоном, который молчал как улика.
Первое сообщение пришло около одиннадцати.
«Марина, ты получила мое сообщение?»
От Галины Петровны. Без приветствия. Просто деловой запрос. Я представила ее — она сидит у себя в квартире с чашкой кофе, уверенная, что ее ультиматум уже принят к исполнению. Я положила телефон экраном вниз. Не отвечать. Это было мое единственное оружие — молчание.
Но молчание, как оказалось, лишь разжигало аппетит хищницы. Через полчаса телефон завибрировал снова.
«Надо определиться с меню. Администратор ресторана требует предоплату. Когда ты будешь свободна, чтобы подъехать?»
У меня похолодели пальцы. Она уже не просто просила оплатить, она уже распоряжалась моим временем, ставила задачи. Я чувствовала, как нарастает паника. Но я сжала кулаки и снова не ответила.
Тогда началась психологическая атака. Следующее сообщение пришло уже в другом тоне.
«Мариночка, я, наверное, вчера немного резко написала. Просто очень переживаю. Ты же у меня самая разумная, надеюсь на тебя как на каменную стену. Давай не будем портить из-за денег такие отношения.»
Меня затрясло от возмущения. Эта ложная ласковость, это «мариночка» после вчерашнего приказа! Это попытка манипуляции, грубая и очевидная. Она почуяла сопротивление и сменила тактику. Я все так же молчала, но молчание уже стоило мне огромных усилий.
Обед прошел в нервном ожидании. Я пыталась заняться уборкой, но мысли были в одном месте. В три часа дня пришло новое сообщение. Длинное.
«Я, конечно, понимаю, что у молодых свои заботы. Но я уже всем рассказала, какой у меня замечательный сын и невестка, как вы меня поддерживаете. А теперь что, мне звонить всем и говорить, что вы отказались? Выставить себя и вас на посмешище? Я этого не переживу. У меня давление подскакивает от одной мысли.»
Вот он, открытый шантаж. Угроза скандалом и болезнью. Классика. Я почти физически ощущала, как петля затягивается. Рука сама потянулась к телефону, чтобы написать «ладно, хорошо», лишь бы это прекратилось. Лишь бы вернуть себе спокойствие. Но я представила лицо Игоря, его покорное «надо же как-то решить», и злость придала мне сил. Я выдержала и на этот раз.
Вечером, когда Игорь вернулся с работы, я была на грани срыва. Он видел мое состояние, но делал вид, что ничего не происходит. Мы снова играли в молчаливую пьесу за ужином. Дети чувствовали напряжение и вели себя тише обычного.
А потом мой телефон завибрировал с особой, зловещей настойчивостью. Не один раз, а подряд, несколько сигналов. Это было в нашем общем семейном чате, где состояли все родственники и близкие друзья Галины Петровны.
Сердце упало. Я открыла чат.
Первым шло сообщение от самой Галины Петровны, написанное с пафосом великой жертвы:
«Дорогие мои гости, друзья и родные! Приношу свои глубочайшие извинения, но мой юбилей, к великому сожалению, приходится отменять. Оказывается, в наше время родственные связи ничего не значат. Я наивно надеялась на поддержку самых близких людей, но, видимо, была неправа. Невестка официально уведомила меня, что не намерена принимать участие в организации скромного семейного праздника. Видимо, я уже никому не нужна. Простите за беспокойство.»
За этим текстом следовала скриншотная картинка. На ней было наше с ней диалоговое окно в мессенджере. Сверху — ее первое сообщение: «Счет в ресторане за мой юбилей оплатишь ты.»
А под ним— пустота. Мое молчание.
Она выставила меня монстром, который игнорирует просьбу несчастной матери. Она вырвала все из контекста, перевернула все с ног на голову.
В чате повисла мертвая тишина. А потом он взорвался. Первой отреагировала ее сестра, тетя Люда.
«Галочка, родная! Да что ж это такое творится! Не может этого быть!»
«Марина, Игорь, это правда? Вы что, совсем совесть потеряли?»— написал кто-то из дядей.
«Как можно так поступать с родным человеком? Позор!»
Сообщения сыпались одно за другим. Все осуждали нас, не разобравшись. Нас, не видевших ее курорта, ее новой шубы, ее безразличия к нашим проблемам. Они видели только эту картинку. И мое молчание в ней выглядело как черствость и жестокость.
Я подняла глаза на Игоря. Он сидел бледный, с телефоном в руках. Он тоже все видел.
— Ну что, — прошептала я, и голос мой сорвался. — Твой «разумный выход»? Теперь мы с тобой крайние на всю родню. Поздравляю.
Игорь ничего не ответил. Он просто смотрел в экран, и по его лицу было видно, что крепость его спокойствия дала первую трещину. Но было уже поздно. Тихий бунт закончился. Начиналась открытая война.
Дни перед юбилеем превратились в сплошной кошмар. Наш телефон разрывался от звонков возмущенных родственников. Игорь пытался что-то объяснить тете Люде, но та его просто не слушала, кричала в трубку что-то про «черную неблагодарность» и бросала трубку. Я отключила уведомления в общем чате. Смотреть на это потоки грязи больше не было сил.
Игорь ходил мрачнее тучи. Он видел, что ситуация вышла из-под контроля, но сделать уже ничего не мог. Его мать добилась своего — мы оказались в полной изоляции.
— Может, не поедем? — робко предложил он накануне вечером.
—Ты с ума сошел? — я уставилась на него. — После всего, что она наговорила про нас? Если мы не придем, это будет подтверждением всех ее слов! Что, мы должны прятаться, как преступники?
—Но что мы там будем делать? — в его голосе слышалась паника.
—Будем вести себя так, как будто ничего не произошло. С достоинством. А там — посмотрим.
Я сама не верила в эти слова. Но отступать было некуда.
Вечер юбилея настал. Я надела свое лучшее, почти не надеванное черное платье. Игорь — костюм. Мы молча ехали в такси до ресторана. В горле стоял ком.
Ресторан и вправду был шикарным. Хрустальные люстры, белоснежные скатерти, приглушенный свет. Из зала доносился гул голосов и звон бокалов. У входа нас встретила именинница.
Галина Петровна сияла. На ней было новое блестящее платье, дорогая прическа, макияж от визажиста. Она увидела нас и приняла театрально-скорбное выражение лица.
— А, приехали, — произнесла она так, будто мы явились на поминки. — Я уж думала, вас не дождусь.
—С юбилеем, мама, — глухо сказал Игорь, протягивая ей цветы.
—Спасибо, сынок. Проходите, ваши места ждут.
Она отвернулась от нас, чтобы обнять следующих гостей, всем своим видом показывая, как мы ее «обидели». Я почувствовала, как по спине пробежали мурашки.
Зал был полон. Человек тридцать, не меньше. За длинным праздничным столом сидели все те, кто осуждал нас в чате. При нашем появлении разговоры на секунду стихли. На нас смотрели десятки глаз — любопытных, осуждающих, сочувственных. Я шла, высоко подняв голову, чувствуя себя на эшафоте.
Мы сели на самые дальние места, почти у выхода. Ужин начался. Тосты сменяли друг друга. Все хвалили Галину Петровну, желали ей здоровья, вспоминали молодость. Она сияла, как на сцене, кивала, благодарила. А потом настал наш черед.
— Ну что ж, — поднялась она, постучав по бокалу. — Хочу сказать особое спасибо своим самым близким. Моему сыночку Игорю и его супруге Марине.
Весь зал замер. Я почувствовала, как Игорь напрягся рядом.
—Несмотря на все трудности и непонимание, они сегодня здесь. И я надеюсь, что семейные ценности для них все-таки что-то значат. Выпьем же за то, чтобы в наших семьях всегда царили мир и согласие! И чтобы никто не забывал о долге перед старшими!
Это был утонченный, изысканный удар ниже пояса. Под прикрытием красивого тоста она публично унизила нас, еще раз напомнив всем о «конфликте». Гости подняли бокалы, перешептываясь. Я сидела, сжимая в коленях кулаки, стараясь не выдать своих чувств.
Ужин продолжался. Блюда были дорогими и изысканными: закуски с красной икрой, осетрина, импортное мясо. Галина Петровна не стеснялась в выборе. Я смотрела на это пиршество и думала о том, что за каждый кусок на этом столе нам предстоит отдать часть нашего будущего, будущего наших детей.
Игорь молча пил коньяк, избегая моего взгляда. Он был бледен. Атмосфера была невыносимой. Каждая минута тянулась как час.
И вот, когда подали кофе и десерт, к нашему столу приблизился администратор ресторана, молодой человек в строгом костюме. В руках у него была темная кожанная папка. Он о чем-то тихо переговорил с Галиной Петровной. Та кивнула и жестом указала на меня.
Легкая улыбка тронула ее губы. Она добилась своего.
Администратор прошел между столами и, слегка склонившись, положил папку с развернутым счетом прямо передо мной.
— Вот ваш счет, — вежливо сказал он.
Всякая болтовня в зале разом прекратилась. Воцарилась абсолютная, оглушительная тишина. Я чувствовала на себе тяжелые, пристальные взгляды всех присутствующих. В ушах зазвенело.
Я медленно опустила глаза. Бумага лежала на белоснежной скатерти. Я увидела длинный столбик цифр. Итоговая сумма была обведена кружком.
Она была даже больше, чем я предполагала.
В звенящей тишине был слышен только треск моих собственных нервов. Я смотрела на цифры, обведенные жирным кружком. Сумма плясала перед глазами: двести восемьдесят семь тысяч четыреста рублей. Почти триста тысяч. Стоимость нашей поездки на море на всех. Полгода дополнительных платежей по ипотеке. Год занятий английским для Вани и танцами для Сони.
Я медленно подняла глаза от бумаги. Первым делом я посмотрела на Галину Петровну. Она сидела в позе победительницы, с легкой, самодовольной улыбкой, ожидая, когда я покорно достаню кошелек. Потом я перевела взгляд на Игоря. Он сжался в комок, уставившись в свой пустой бокал, его лицо выражало животный ужас. Он был не со мной. Он был там, в своем детстве, где мама всегда права.
И тогда во мне что-то переключилось. Паника, стыд, ярость — все это слилось в один холодный, твердый шар. Я больше не боялась. Мне стало все равно.
Я взяла в руки счет. Бумага хрустнула в пальцах. Звук показался в тишине невероятно громким.
— Галина Петровна, — мой голос прозвучал на удивление ровно и громко, его было слышно в самом дальнем углу зала. — Вы, кажется, ошиблись.
Ее улыбка сползла с лица. Брови поползли вверх от удивления.
—В чем ошибка? Все правильно, — попыталась она парировать, но в ее голосе уже прозвучала неуверенность.
— Ошибка в адресате, — продолжила я, все так же спокойно, словно объясняла урок нерадивому ученику. — Я не являюсь вашим спонсором. И не являюсь кассиром на этом празднике.
В зале кто-то сдавленно ахнул. Галина Петровна покраснела.
—Марина, что за тон? Мы же договорились…
—Мы ничего не договаривались! — я не повысила голос, но каждое слово било точно в цель. — Вы прислали мне смс-приказ. Без просьбы. Без обсуждения. Я на этот приказ никак не отреагировала. Мое молчание вы почему-то приняли за согласие.
Я положила счет обратно на стол и слегка подтолкнула его в ее сторону.
—Вы — именинница. Вы — заказчик. Вы составляли меню из осетрины и заказывали импортный алкоголь, прекрасно зная его стоимость. Вы только что вернулись с дорогого курорта. У вас есть пенсия, сбережения. У нас с Игорем — двое детей, ипотека и кредиты. Мы не можем и не будем оплачивать ваш банкет.
Истеричный шепот прокатился по залу. Гости переглядывались, кто-то смотрел на стол, смущенно отводя глаза. Картинка складывалась совсем не так, какую им рисовала Галина Петровна.
Лицо свекрови побагровело. Ее актерское спокойствие лопнуло, как мыльный пузырь.
—Как ты смеешь со мной так разговаривать! — она вскочила, ее голос сорвался на визгливый крик. — Я тебя в дом свой пустила! Я тебе как матери родной должна была быть! А ты… ты неблагодарная тварь! Деньги для тебя дороже семьи!
— Семья? — я тоже поднялась с места. Теперь мы стояли друг напротив друга, разделенные столом, как два враждующих лагеря. — А когда вы в общем чате топили нас с Игорем, вы о семье думали? Когда вы пытались выставить меня жадиной перед всеми родственниками, вы о семье думали? Семья — это когда поддерживают, а не садятся на шею!
— Заткнись! — закричала она, трясясь от ярости. — Вон из моего праздника! Сию же минуту! Игорь! Немедленно скажи ей! Прикажи своей жене замолчать!
Все взгляды устремились на моего мужа. Он сидел, белый как полотно, и смотрел на мать широко раскрытыми глазами, в которых читался ужас и, наконец, прозрение. Он видел ее настоящую, без масок и притворства — истеричную, злую, готовую растоптать всех.
Он медленно поднялся. Его руки дрожали.
—Мама… прекрати… — он с трудом выговорил это слово.
Но это уже не имело значения. Представление было сорвано. Маска благополучия упала. И каждый сидящий за столом гость видел, кто на самом деле его заказчик и режиссер.
Крик Галины Петровны повис в воздухе, густой и липкий. Она требовала от Игоря действия, приказа, подтверждения своей власти. Все замерли, превратившись в зрителей жестокого спектакля. Я стояла, чувствуя, как подкашиваются ноги. Вся моя храбрость, весь холодный гнев, выплеснувшийся наружу, иссякли. Теперь я была просто униженной, измотанной женщиной, которая ждала приговора от собственного мужа.
Игорь поднялся медленно, будто каждое движение давалось ему с огромным трудом. Он был бледен, и на его лбу выступили капельки пота. Он смотрел на мать, а она сжимала и разжимала пальцы, ее раздутые от злости ноздри трепетали.
— Ну же, Игорь! — прошипела она. — Ты слышишь меня? Поставь ее на место!
Он перевел взгляд на меня. В его глазах я увидела не просто страх. Я увидела растерянность маленького мальчика, которого застали за шалостью. Но в глубине этого смятения тлела искорка чего-то нового — стыда. Стыда за нее. За себя. За эту дикую сцену.
Он сделал глубокий вдох, выпрямил плечи. Казалось, он вырос на глазах.
— Мама, — его голос был тихим, но в звенящей тишине его услышали все. — Хватит.
Галина Петровна замерла с открытым ртом, не веря своим ушам.
—Что? — выдохнула она.
—Я сказал, хватит, — повторил Игорь, и в его голосе появилась твердость. — Ты перешла все границы. Ты оскорбляешь мою жену. Ты устроила этот цирк. Мы уходим.
Он не стал кричать. Не стал оправдываться. Он просто констатировал факт. И в этой простоте была такая сила, от которой у Галины Петровны подкосились ноги. Она схватилась за спинку стула.
— Ты… ты выбираешь ее? Вместо родной матери? — ее голос дрожал от неподдельного ужаса. Ее мир рушился. Ее сын, ее последний рычаг влияния, выскальзывал из ее рук.
—Я выбираю свою семью, — четко сказал Игорь. — Которая вот здесь. — Он посмотрел на меня. — Марина и дети — это моя семья. А ты… ты сама все разрушила.
Он обошел стол, подошел ко мне и взял меня за руку. Его ладонь была холодной и влажной, но крепко сжимала мою. В этом прикосновении было все: и извинение, и поддержка, и решение.
— Пойдем домой, — тихо сказал он мне.
Я кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Комок в горле мешал дышать. Мы повернулись и пошли к выходу. Я чувствовала на своих спинах десятки глаз — шокированных, сочувствующих, осуждающих. Но это уже не имело значения.
Позади раздался новый, уже отчаянный крик:
—Игорь! Вернись! Сию же минуту! Я тебя прокляну!
Но он не обернулся. Он крепче сжал мою руку, и мы вышли из зала, оставив за спиной войну, крики и тот самый счет, лежащий на белой скатерти.
Мы молча прошли через фойе, вышли на холодную ночную улицу. Плотная дверь ресторана захлопнулась, как крышка гроба, похоронив за собой весь тот кошмар. Резкий холодный воздух обжег легкие. Я глубоко вздохнула, и с этого вздоха началась истерика. Все напряжение этих дней, недель, месяцев вырвалось наружу. Я зарыдала, опустив голову ему на грудь.
Игорь молча обнял меня и прижал к себе. Он не говорил «не плачь». Он просто держал, пока мои рыдания не стали тише.
—Прости, — хрипло прошептал он мне в волосы. — Прости меня. Я был слепым идиотом.
Мы стояли так, двое на пустынной ночной улице, а из-за закрытых дверей доносились приглушенные звуки нарастающего хаоса. Администратор с озабоченным видом пролетал мимо нас внутрь. Праздник был безнадежно испорчен. Но для нас с Игорем он только что начался. Началась новая жизнь. Страшная и неизвестная, но зато наша собственная.
Тишина в нашей квартире на следующий день была звенящей, но это была уже другая тишина — не враждебная, а исцеляющая. Мы с Игорем молча пили кофе на кухне, изредка переглядываясь. Разговор вчерашнего вечера был краток, но исчерпывающ. Он сказал «прости», я кивнула. Этого пока хватало.
Разрубить узел, затянутый годами, оказалось проще, чем казалось. Нужно было просто перестать бояться.
Первая ласточка прилетела около полудня. Запищал телефон Игоря. Он посмотрел на экран, поморщился и отправил вызов на голосовую почту.
—Тетя Люда, — коротко пояснил он.
Через пять минут запищал мой. Потом снова его. Родственники, наученные Галиной Петровной, начали психологическую атаку. Мы молча отключали звук.
Но настоящий шторм обрушился вечером. Раздался резкий, настойчивый звонок на городской телефон, который висел в прихожей еще с давних времен. Игорь поднял трубку.
—Алло?
Из трубки тут же послышался такой оглушительный крик, что я расслышала его через всю комнату.
—Ублюдок! Предатель! Я тебя посадила на шею, а ты меня в старости выбросил! Я тебя рожала в муках!
Это была Галина Петровна. Ее голос был хриплым от ярости и, как мне показалось, от слез. Но это были слезы злости, а не раскаяния.
—Мама, успокойся, — устало сказал Игорь. Он был готов к этому.
—Успокоюсь я на твоих похоронах! Ты знаешь, что теперь будет? Ресторан подал на меня в суд! Из-за тебя! Из-за твоей стервы! Я останусь без жилья!
Игорь закрыл глаза. Я видела, как ему тяжело. Но его рука, лежавшая на столе, была сжата в кулак. Он держался.
—Мама, ты сама заказала банкет. Ты сама подписала договор. Никто тебя не заставлял.
—Молчи! Ты теперь на нее работуешь? Ее адвокат? Я с тобой судиться буду! За моральный ущерб! И с нее взыщу! Пусть оплатит мне лечение! У меня давление за двести!
Тут я не выдержала. Я встала, подошла к Игорю и жестом попросила трубку. Он с облегчением протянул ее мне.
— Галина Петровна, — сказала я холодно и четко. — Прекратите кричать. Это бесполезно.
На том конце на секунду захлебнулись от неожиданности, потом крик возобновился с новой силой.
—А, тварь вылезла! Довольна? Семью разрушила!
—Семью разрушили вы, своими требованиями и шантажом. А теперь слушайте меня внимательно, — мой голос зазвучал как сталь. — Я вчера проконсультировалась с юристом. Так что давайте без пустых угроз.
Я сделала паузу, давая ей понять, что это не блеф.
—Во-первых. Договор на оказание услуг по проведению банкета заключили вы. Счет выставили вам. Претензии ресторан предъявляет вам. Требовать с нас эти деньги никто не имеет права. Это прописано в Гражданском кодексе.
— Ты мне законы рассказывать будешь?!
—Буду, раз вы их не знаете. Во-вторых. Ваши угрозы взыскать с нас так называемый моральный вред — пустой звук. Чтобы суд его взыскал, нужно доказать, что вред причинили мы. А мы, напомню, просто ушли с вашего праздника, который вы сами же и испортили. Все ваши проблемы со здоровьем — следствие вашего собственного поведения. Суд отклонит ваш иск в первый же день.
В трубке повисло тяжелое, свистящее дыхание. Она слушала.
—И последнее. Если вы не прекратите нас harassing… то есть, не прекратите названивать и оскорблять, мы будем вынуждены написать заявление в полицию о клевете и оскорблениях. У нас есть скриншоты ваших сообщений в общем чате. Это доказательства.
Я сказала это спокойно, без злости, как констатацию факта. Закон был на нашей стороне, и я это знала.
Наступила тишина. Долгая, гробовая. Казалось, я даже слышала, как у нее в голове трещат шестеренки. Ее главное оружие — крик, истерика, шантаж — вдруг оказалось бесполезным. Она уперлась в стену, которую сама же и построила.
Прозвучал короткий, сухой щелчок. Она бросила трубку.
Я медленно положила ее на рычаг. Мои руки дрожали, но на душе было непривычно спокойно. Мы выиграли этот раунд.
Игорь смотрел на меня с новым, незнакомым чувством — с уважением.
—Ты и вправду звонила юристу? — тихо спросил он.
—Нет, — призналась я. — Но я всю ночь читала в интернете статьи о правах потребителей и о защите чести и достоинства. Иногда знания — лучшая броня.
Он молча подошел и снова обнял меня. На этот раз это был не жалкий взгляд заблудшего мальчика, а крепкие объятия мужчины, который нашел точку опоры.
Мы знали, что это еще не конец. Но мы впервые знали, что будем действовать вместе. И по закону.
Прошло три месяца. Зима окончательно вступила в свои права, засыпав город пушистым снегом. В нашей квартире пахло хвоей и мандаринами. Мы с Игорем наряжали елку, а Ваня и Соня, визжа от восторга, пытались повесить на нижние ветки свои самодельные игрушки.
Тишину нарушил телефон Игоря. Он посмотрел на экран, и по его лицу пробежала тень. Это была тетя Люда. Он отправил вызов беззвучно и продолжил вешать гирлянду.
—Опять? — тихо спросила я.
—Да. Но уже не с той злостью. Скорее, с жалобами.
Мы не общались с Галиной Петровной с того вечера. Она пыталась звонить первые две недели, но мы не брали трубку. Потом звонки стали реже. Информация доходила до нас обрывками через редкие сообщения от тети Люды.
История получила неожиданное развитие. Ресторан, так и не дождавшись оплаты, подал на Галину Петровну в суд. Судья, изучив договор, вынес решение взыскать с нее всю сумму, а также штраф и судебные издержки. Чтобы расплатиться, ей пришлось продать свою новую шубу и несколько золотых украшений, которые она так любила. Среди своих знакомых она, конечно, рассказывала душераздирающую историю о том, как алчная невестка оставила ее без гроша. Но многие, побывавшие на том юбилее, знали правду. Ее авторитет дал серьезную трещину.
— Жалко ее? — спросила я Игоря, когда дети отвлеклись на коробку с конфетами.
Он задумался, поправляя звезду на макушке елки.
—Нет, — честно ответил он. — Не жалко. Она сама выбрала этот путь. Жалко, что так получилось. Жалко, что не может быть по-другому. Но жалеть ее поступок — нет.
В его голосе не было злости. Была усталая грусть. Та самая грусть, которая приходит вместе с принятием.
Эти месяцы были непростыми для нас. Приходилось заново учиться быть семьей без постоянного давления извне. Иногда Игорь замолкал, уходя в себя, и я понимала — он вспоминает мать, чувствует вину. Но теперь он говорил об этом. Мы разговаривали. Долго, иногда до слез. Он признался, что годами жил в страхе перед ее истериками, и благодарил меня за то, что я оказалась сильнее его страха.
Мы ни разу не услышали от Галины Петровны слов извинения. Ни разу. Для нее мы остались предателями. Но это было уже неважно.
Я посмотрела на наших детей. Они смеялись, пытаясь надеть друг на друга бусы из мишуры. Они были счастливы и спокойны. В доме наконец-то воцарился тот самый мир, о котором так лицемерно говорила свекровь в своем тосте.
— Знаешь, — сказал Игорь, обнимая меня за плечи. — Этот юбилейный ужин мы в итоге оплатили.
Я удивленно посмотрела на него.
—Чем?
—Своим спокойствием. Нервами. Несколькими неделями стресса. Но знаешь что? — он улыбнулся, и в его улыбке была настоящая, взрослая мудрость. — Оказалось, это была самая выгодная покупка в нашей жизни. Мы купили этим себе годы нормальной, тихой жизни. Без шантажа, без упреков, без страха.
Я прижалась к нему. За окном падал снег, дети смеялись у елки, и в доме пахло счастьем. Мы заплатили высокую цену за свое достоинство. Но мы ни разу не усомнились, что оно того стоило. Иногда для того, чтобы сохранить семью, нужно иметь смелость поставить на место тех, кто ее разрушает. Даже если это твоя родная кровь.
И самое главное — мы сделали это вместе.
— Твоя мать здесь жить не будет! — сказала я мужу, узнав, что он тайно переписал на свекровь половину нашей квартиры