— Шесть тысяч за какую-то художку? Ты серьёзно?
Виктор стоял у стола, держа в руках распечатку расписания. Внизу листа мелким шрифтом было указано: «Стоимость месяца — 6000 руб.» Марина кормила Мишу кашей, не поднимая глаз.
— Катя талантливая. Преподаватель сама сказала — у неё способности.
— Способности! — Виктор швырнул бумагу на стол. — У нас коммуналка не оплачена, Графа к ветеринару надо, а ты шесть тысяч на рисование тратишь!
Миша испуганно заплакал. Марина вытерла ему рот салфеткой, взяла на руки.
— Не кричи при ребёнке.
— Я не кричу. Я спрашиваю — на какие деньги ты записала её без моего ведома?
Марина повернулась к нему, прижимая сына к плечу.
— Без твоего ведома? Витя, это моя дочь. Я имею право решать, что для неё лучше.
— Моими деньгами? Или у тебя появились свои?
Тишина. Из комнаты донёсся скулёж Графа — овчарка чувствовала напряжение. Катя сидела за уроками в соседней комнате, но наверняка слышала каждое слово.
— У неё есть отец, — тихо сказал Виктор. — Пусть он платит за её кружки.
— Андрей не платит алименты три года. Ты это знаешь.
— Тогда пусть появится и заплатит. А я не обязан содержать чужого ребёнка.
Марина побледнела. Поставила Мишу в манеж и медленно выпрямилась.
— Чужого?
Виктор отвернулся к окну. За стеклом темнело — февральский вечер, грязный снег во дворе, горящие окна соседних хрущёвок. Он приехал со склада час назад, вымотанный до предела, хотел просто поесть и лечь. А тут — опять расходы, опять Катя, опять эти разговоры.
— Не так сказал, — буркнул он. — Но ты же понимаешь — я не резиновый. Две работы, все деньги в дом, а ты даже не спрашиваешь.
— Я думала, ты не будешь против. Это же образование.
— Образование — это школа. А рисование — роскошь, которую мы не можем себе позволить.
Марина сжала губы, прошла к холодильнику, достала недоеденный борщ. Разогрела в микроволновке, поставила перед Виктором. Он молча сел за стол, начал есть. Ложка звенела о тарелку — единственный звук в квартире.
Когда они познакомились три с половиной года назад, всё было иначе. Марина жила в двухкомнатной хрущёвке на окраине Люберец, воспитывала Катю одна после развода. Виктор тогда работал курьером, жил у матери, никого кроме себя не содержал. Встретились в торговом центре — он доставлял заказ в соседний магазин, она покупала Кате школьную форму.
Марина показалась ему тихой, усталой, но с каким-то достоинством. Не жаловалась, не просила помощи — просто справлялась сама. Это подкупило. Виктор почувствовал, что может быть полезен, нужен. Катя тогда была маленькой, шестилетней, смотрела на него с робким любопытством. Он купил ей мороженое, и девочка улыбнулась.
Казалось, что так и должно быть. Настоящий мужчина берёт на себя ответственность. Помогает женщине с ребёнком. Строит семью.
Через полгода он переехал к ним. Квартира досталась Марине по наследству от бабушки — та ещё при жизни оформила треть доли на внучку Катю дарственной, заботясь о её будущем. Виктор там не прописался — как-то не поднимался вопрос. Жил, работал, платил за всё. Ещё через год родился Миша.
Сначала это не напрягало. Но постепенно он начал чувствовать: это не его дом. Решения принимает Марина. Квартира — её. Катя — её дочь. Даже Граф, которого он сам притащил щенком, слушался только Марину и девочку.
Виктор доел борщ, встал из-за стола. Марина мыла посуду, глядя в окно.
— Я просто хочу, чтобы у Кати было будущее, — тихо сказала она. — Чтобы она не чувствовала себя обузой.
— Она и не обуза, — устало ответил Виктор. — Но я устал, Марина. Устал вкалывать на двух работах и слышать, что я всё делаю не так.
— Я не говорила, что ты делаешь не так.
— Ты и не говоришь. Просто решаешь сама. За мои деньги.
Он прошёл в комнату, лёг на диван, закрыл глаза. Граф подошёл, ткнулся мордой в руку. Виктор погладил пса, чувствуя, как внутри всё сжимается в тугой узел. Злости не было — только бесконечная усталость и ощущение, что он тянет воз, который с каждым днём становится тяжелее.
На следующий день приехала Валентина — мать Марины, бабушка Кати. Привезла пакеты с продуктами, обняла внучку, взяла Мишу на руки.
— Ну что, Витенька, как дела? — спросила она, наливая чай.
— Нормально, — коротко ответил он.
Валентина была женщиной крепкой, немногословной. Всю жизнь проработала на заводе, овдовела рано, вырастила Марину одна. Виктор её уважал, но сейчас её присутствие раздражало. Она явно приехала не просто так.
— Марина говорит, вы поругались из-за кружка для Кати, — сказала Валентина, ставя чашку на стол.
— Не поругались. Обсуждали.
— Витя, Катя — способная девочка. Может, и правда стоит вложиться?
Виктор почувствовал, как внутри опять закипает.
— Валентина Степановна, я не против того, чтобы Катя развивалась. Но у нас кредиты, ипотеки нет, но коммуналка, еда, одежда двум детям, собака. Шесть тысяч — это неделя продуктов.
— Понимаю. Но девочка не виновата, что отец её бросил.
— Я тоже не виноват! — резко сказал Виктор и осёкся.
Валентина посмотрела на него долгим взглядом. Потом вздохнула.
— Не виноват. Но взял на себя.
Виктор встал, вышел на балкон покурить. Руки дрожали, когда он прикуривал. Внизу, во дворе, Катя гуляла с Графом. Девочка бросала палку, овчарка носилась за ней, поднимая брызги талой воды. Катя смеялась.
Виктор стоял на балконе, глядя на Катю с собакой, и вдруг почувствовал такую усталость, что захотелось просто сесть и не вставать. Он докурил, вернулся в квартиру. Валентина уже собиралась уходить.
— Витя, ты подумай, — сказала она на пороге. — Девочка не виновата.
Он кивнул, закрыл за ней дверь.
Вечером Марина уложила детей и вышла на кухню. Виктор сидел за столом с калькулятором, считал расходы. Коммуналка, продукты, памперсы для Миши, корм для Графа, кредит на холодильник. Листок был исписан цифрами.
— Витя, давай поговорим, — тихо сказала она.
Он поднял глаза.
— Я посчитал. У нас уходит пятьдесят тысяч в месяц минимум. Я зарабатываю щестьдесят пять. Остаётся пятнадцать. Из них шесть — на твою художку для Кати.
— Это не моя художка. Это образование ребёнка.
— Марина, — он отложил ручку, — я не против образования. Но давай честно. Эта квартира — твоя. Две трети — тебе, треть — Кате. Я здесь вообще никто. Живу три с половиной года, а прав никаких.
Марина побледнела.
— Ты хочешь прописаться?
— Хочу понимать — это моя семья или я временный жилец, который платит за всё?
Она села напротив, сжала руки на коленях.
— Витя, ты же понимаешь… я не могу просто так тебя прописать. Квартира — это всё, что есть у Кати. Если что-то пойдёт не так… я уже обжигалась в жизни.
Виктор откинулся на спинку стула.
— Если что-то пойдёт не так, — повторил он медленно. — То есть ты уже думаешь о том, как меня выгнать?
— Я не это имела в виду…
— Тогда что? — он наклонился вперёд. — Тогда давай так. Раз квартира твоя и Катина — пусть каждый платит за свою долю. Ты и Катя — две трети коммуналки, продуктов, всего. Я и Миша — одну треть. Справедливо?
Марина вздрогнула.
— Ты хочешь делить семью на части?
— Я хочу понимать, за что я плачу. Или прописывай меня, оформляй долю — тогда буду платить за всех. А так получается — я чужой, который содержит чужую дочь в чужой квартире.
— А моё будущее? Мишино?
— У Миши есть ты. У Кати — только я.
Виктор встал, прошёлся по кухне. За окном стемнело окончательно, в соседних квартирах горел свет.
— У Кати только ты, — сказал он, останавливаясь у плиты. — А у меня что? Работа на износ и благодарность в виде «мало ли что»?
Марина молчала, глядя в пол.
— Не соглашусь, — тихо сказала она наконец.
Тишина растянулась, как резина перед разрывом. Виктор понял: дальше говорить бессмысленно.
На следующий день телефон Марины завибрировал во время ужина. Она взглянула на экран и побледнела. Виктор видел имя отправителя: «Андрей» — бывший муж.
— Что он хочет? — спросил он.
Марина открыла сообщение, молча прочитала. Руки у неё дрожали.
— Пишет, что хочет наладить связь с Катей. Что соскучился.
Виктор хмыкнул.
— Три года молчал, а теперь соскучился? Наверное, новая жена выгнала.
— Витя, не надо.
— Да что не надо? — он отложил вилку. — Марина, вот он, отец Кати. Пусть платит за её кружки. Пусть помогает. Ты же этого хотела?
Она посмотрела на него, и в её глазах он увидел такую боль, что стало не по себе.
— Я хотела, чтобы ты был рядом. Чтобы мы были семьёй.
— Семьёй, — повторил он. — В твоей квартире, на твоих условиях, с твоими решениями.
Марина встала, ушла в спальню. Виктор сидел на кухне один, слушая, как тикают часы на стене. Граф подошёл, положил морду на колени. Виктор погладил пса и вдруг понял: всё кончено.
Утром он проснулся раньше всех, оделся, достал рюкзак из шкафа. Собирал вещи тихо, чтобы не разбудить детей. Марина вышла из спальни с Мишей на руках, остановилась в дверях.
— Уходишь?
— Ухожу.
— Надолго?
— Не знаю. Может, навсегда.
Она прижала сына к себе. Миша сонно ткнулся лицом ей в плечо.
Виктор застегнул рюкзак, подошёл к ней.
— Миша побудет со мной, — сказал он.
Марина вздрогнула.
— Что?
— Миша пока побудет со мной. Ты одна с двумя детьми и собакой не справишься. Я заберу его к Роману, там места больше. Устроюсь — разберёмся.
— Витя, ты не можешь просто забрать ребёнка…
— Могу. Он мой сын. И я не бросаю своих детей. В отличие от некоторых.
Марина поняла намёк на Андрея. Сжала Мишу сильнее.
— А как я…
— У тебя есть мать. Позвони Валентине. Или пусть Андрей наконец появится и поможет. Ты же хотела, чтобы он был в жизни Кати? Вот и время пришло.
Он забрал сына из её рук — мягко, но настойчиво. Миша захныкал, потянулся к матери, но не заплакал. Виктор надел на него курточку, взял рюкзак на плечо.
— Я не издеваюсь, — сказал он, глядя Марине в глаза. — Просто больше не могу здесь. А Миша — моя ответственность. Я его не брошу.
Марина стояла в коридоре, обхватив себя руками, и смотрела, как он уходит с сыном. Дверь закрылась тихо, без хлопка.
Роман с женой Светланой жили в спальном районе на севере Москвы, в трёшке на первом этаже. Встретили без вопросов — Роман молча постелил на диване, Светлана сварила кофе. Миша плакал, звал маму. Виктор качал его на руках, чувствуя, как внутри всё сжимается.
К вечеру Миша устал плакать и уснул на руках у Виктора. Светлана накрыла на стол, позвала мужчин ужинать. Ели молча. Виктор чувствовал на себе взгляды — осторожные, изучающие.
— Витя, а надолго ты его забрал? — спросила Светлана, наливая чай.
— Пока не знаю. Разберусь — решу.
— Ему полтора года. Он маму зовёт.
Виктор отставил чашку, посмотрел на неё.
— Знаю.
— Ты хочешь наказать Марину или правда думаешь, что так лучше?
Он молчал, сжимая пальцами край стола. Роман покачал головой, но промолчал.
— Я думаю, что больше не могу жить в доме, где я никто, — сказал наконец Виктор. — А Миша — мой сын. Я его не брошу, как тот негодяй Андрей бросил Катю.
Светлана вздохнула, но спорить не стала.
Через два дня Виктор пошёл в агентство недвижимости, посмотрел несколько вариантов съёмных квартир. Однушка в Люберцах, недалеко от склада. Тридцать тысяч в месяц плюс коммуналка. Дорого, но другого выхода не было.
Марина звонила каждый день. Сначала он не брал трубку, потом всё-таки ответил.
— Витя, как Миша?
— Нормально. Ест, спит.
— Можно я приеду? Хоть увижу его?
— Не надо. Пока рано.
— Витя, пожалуйста…
Он положил трубку. Руки дрожали. Из комнаты вышла Светлана — слышала разговор.
— Ты её наказываешь, — тихо сказала она.
— Нет. Я просто не хочу возвращаться туда, где меня не ждут, а нужны лишь мои деньги, которые я зарабатываю тяжёлым трудом.
Через неделю он снял однушку, перевёз туда вещи. Миша привык к новому месту быстрее, чем он ожидал. Виктор купил детскую кроватку, игрушки, оборудовал угол на кухне под кормление. По утрам вставал в шесть, кормил сына кашей, отвозил к Светлане на день, ехал на склад. Вечером забирал, купал, укладывал.
Жизнь превратилась в чёткий график, где не было места раздумьям.
Однажды вечером, когда Миша уже спал, Виктор сидел на кухне с кружкой остывшего чая и смотрел в окно. На столе лежал телефон — десять пропущенных от Марины. Он так и не перезвонил.
Валентина Степановна приехала к нему без предупреждения. Постучала в дверь поздно вечером, прошла в квартиру, оглядела убогую обстановку.
— Витя, это безобразие, — сказала она. — Ребёнку нужна мать.
— У ребёнка есть отец.
— Мишке полтора года. Ты работаешь целый день. Кто за ним смотрит?
— Светлана. Роман помогает.
Валентина Степановна села на край дивана, сложила руки на коленях.
— Марина места себе не находит. Катя спрашивает, где ты и Миша. Девочка плачет.
Виктор отвернулся к окну.
— А я что должен делать? Вернуться и дальше тянуть всё на себе?
— Должен думать о детях. Об обоих.
— Катя — не мой ребёнок, Валентина Степановна.
— Но три года ты был рядом. Для неё ты — отец.
Он молчал. Валентина встала, подошла к нему.
— Витя, я понимаю, что Марина была неправа. Она боялась снова остаться ни с чем. Но ты же видишь — вы оба страдаете.
— Я не страдаю. Я просто живу.
— Живёшь? — она покачала головой. — Мишке мать нужна. А тебе — семья.
Когда Валентина ушла, Виктор долго сидел в темноте. Миша проснулся среди ночи, заплакал. Виктор взял его на руки, качал, пел колыбельную, которую сам помнил с детства. Сын затих, уткнулся носом в плечо.
На следующий день Виктор записался на курсы по логистике — хотел перейти с должности грузчика на что-то более стабильное. Начал составлять план: как платить алименты, как оформить опеку, как договориться с Мариной о встречах.
Впервые за долгое время он не чувствовал себя виноватым. Не перед Мариной, не перед Катей, не перед собой. Он ушёл не из жестокости — просто понял, что больше не может быть тем, кем от него ждали.
Вечером, укладывая Мишу, он посмотрел на сына. Мальчик сжимал в кулачке край одеяла, сопел носом, и в этом было что-то безусловное, настоящее.
Виктор погасил свет, прошёл на кухню. Телефон завибрировал — сообщение от Марины: «Витя, давай поговорим. Ради Миши».
Он посмотрел на экран, положил телефон на стол экраном вниз. Не сейчас. Может быть, завтра. Или через неделю. Когда внутри перестанет болеть и появится ясность — не о том, как вернуться, а о том, как жить дальше.
Марина боялась снова потерять всё и держалась за квартиру, как за последнюю опору. Виктор устал быть чужим в доме, где его ждали только счета. Оба хотели семью, но строили её на своих условиях — и в итоге не осталось ни семьи, ни условий. Только усталость, обида и двое детей, которым теперь придётся жить между двумя домами.
Забежала к мужу на работу без предупреждения и обомлела от услышанного там…