Сорок две тысячи. Вместо восьмидесяти семи, которые должны были там лежать.
Наташа уставилась в экран телефона, перечитывая строчку перевода: «Юлии С. 45000». Дата — позавчера. Когда она была на работе, а Миша сидел дома с простудой.
Ей не нужно было гадать, кто такая Юлия С. Она прекрасно знала.
Юля появилась в их жизни еще до свадьбы — младшая сестра Миши, вечно в каких-то переделках, с глазами оленёнка и удивительной способностью находить мужчин, готовых её спасать. Наташа поначалу даже умилялась: девочка же, двадцать четыре года, что с неё взять. Работала то визажистом, то администратором в салоне красоты, то вообще нигде, зато всегда выглядела так, будто только что со съёмки для глянцевого журнала.
— Юлька у нас творческая натура, — объяснял Миша с какой-то снисходительной нежностью. — Ей тяжело в офисном формате, понимаешь?
Наташа понимала. Она сама каждое утро вставала в шесть тридцать, чтобы к восьми быть на работе в бухгалтерии строительной компании. Её «творческая натура» как-то справлялась с офисным форматом вот уже шесть лет.
Первый тревожный звонок прозвучал через полгода после свадьбы. Юля рассталась с очередным бойфрендом — Димой или Толей, Наташа уже не помнила, — который, как выяснилось, оплачивал её съёмную квартиру.
— Мишуль, ну я же не могу на улице жить, — всхлипывала Юля в телефон, а Миша сидел на кухне, зажав трубку между ухом и плечом, и его лицо постепенно каменело. — Мне просто на месяц, пока я что-нибудь найду, честное слово.
Месяц превратился в три. Наташа промолчала. Это ведь его сестра, его семья. И вообще, у них самих тогда всё было более-менее — однокомнатная квартира, купленная ещё до свадьбы, небольшие, но стабильные зарплаты.
Потом был Андрей-фотограф, который «работал над Юлиным творческим потенциалом» и попутно работал с её картой рассрочки в магазинах техники. Когда отношения закончились, долг в сто двадцать тысяч остался. Миша тогда взял кредит.
— Это же моя сестра, — говорил он Наташе, когда та, впервые за их совместную жизнь, повысила голос. — Я не могу её бросить. Ты же понимаешь, какая она ранимая.
Наташа понимала. Понимала, что ранимой Юле двадцать шесть лет, что у неё нет ни сбережений, ни нормальной работы, а самое обидное, нет даже попыток что-то изменить. Зато есть брат, который всегда поможет.
А ещё были родители — Светлана Ивановна и Николай Петрович, — которые давно махнули рукой на младшую дочь, но исправно подкидывали ей на «мелкие расходы». Светлана Ивановна иногда вздыхала: «Вот Мишка у нас весь в отца — ответственный, а Юлька…» И не заканчивала предложение, потому что не было слов, которые бы звучали и оправданием, и приговором одновременно.
Миша пришёл с работы в половине седьмого, усталый, с пакетами из магазина. Наташа дала ему раздеться, помыть руки, даже налила чай. А потом положила перед ним телефон с открытой банковской выпиской.
— Объясни, — сказала она тихо.
Миша взглянул на экран, и Наташа увидела, как по его лицу прошла тень узнавания, потом вины, потом упрямства.
— Юлька попала в сложную ситуацию, — начал он, не глядя в глаза.
— Юлька всегда в сложной ситуации, — перебила Наташа. — Объясни, почему ты снял деньги с нашего общей счёта, не спросив меня.
— Я не снял. Я перевёл. И потом, эти деньги я тоже зарабатывал.
— Мы копили на ремонт и на стиральную машину. Вместе. Семь месяцев. По чуть-чуть, помнишь? Я отказывалась от маникюра, ты не ходил с друзьями в бар. Мы договаривались.
— Наташ, ну ты пойми, — Миша провёл ладонями по лицу. — У неё съехал этот… как его… Максим. Он обещал помочь ей открыть свой маленький бизнес, косметику продавать онлайн. Она уже сняла помещение под склад, купила товар. А он взял и свалил. И теперь хозяин помещения требует деньги, иначе заберет всё, что она там хранила.
Наташа медленно выдохнула.
— И ты поверил в эту историю?
— Это не история, это правда! — Миша повысил голос. — Ты что, думаешь, она врёт?
— Я думаю, что твоя сестра в свои двадцать семь лет до сих пор не умеет нести ответственность за свою жизнь. Потому что знает: у неё есть ты.
— Это моя семья!
— Я твоя семья! — Наташа не сдержалась, голос сорвался на крик. — Я, которая живёт с тобой, стирает твои носки в этой разваливающейся машине, ест с тобой гречку в конце месяца, откладывает с зарплаты! А она — она просто приходит, протягивает руку, и ты, как идиот, отдаёшь последнее!
— Не смей называть меня идиотом!
— А как ещё? — Наташа встала, прошлась по кухне. — Миша, открой глаза. Она тебя использует. И родителей использует. Она нашла рецепт, как жить, не напрягаясь: всегда есть очередной парень, который за всё заплатит, а если нет — всегда есть ты.
— Ты завидуешь, — неожиданно сказал Миша, и в его голосе появилось что-то колючее. — Завидуешь, что она может позволить себе быть свободной, не вкалывать в этом долбаном офисе…
Наташа остановилась. Посмотрела на мужа так, будто видела впервые.
— Свободной? Ты считаешь, что прыгать от одного мужика к другому, побираться у родни — это свобода?
— Я не это имел в виду…
— Именно это. Ты романтизируешь её безответственность. Ты всегда это делал. «Юлька творческая, Юлька ранимая, Юлька не может». А то, что я могу, — это, видимо, не считается. То, что я каждый день встаю ни свет ни заря, чтобы у нас была эта квартира, эта жизнь — это так, само собой разумеется.
Миша молчал, глядя в чашку с остывшим чаем.
— Если хочешь содержать сестру, то только со своей зарплаты. Я ни копейки не дам этой лентяйке, — не выдержала жена. — Пусть общий счёт остаётся общим, но ты к нему больше не прикасаешься без моего согласия. И заводи себе отдельный, на который будешь откладывать для Юли из своих денег. Если останутся после того, как скинешься на коммуналку, еду и всё остальное.
Она взяла телефон и ушла в комнату, плотно закрыв за собой дверь.
Три дня они почти не разговаривали. Миша спал на диване, Наташа демонстративно готовила только на одного. На работе она рассказала всё подруге Ольге, та покачала головой:
— Слушай, а может, правда пора провести границы? Съездить, поговорить серьёзно. Не с Мишей — с сестрой.
— При чём тут она? Это Миша не может сказать «нет».
— Потому что она не даёт ему сказать. Знаешь, как это работает. Она же мастер манипуляций, если вдуматься. Слёзы, истории про злых мужиков, про несправедливую жизнь. А что ему делать? Он старший брат, на нём ответственность с детства висит.
Наташа задумалась. Она вспомнила, как в прошлом году Юля приезжала к ним на день рождения Миши. Сидела, красивая, в новом платье, щебетала про какого-то нового кавалера, «серьёзного мужчину, с бизнесом». А потом вдруг посреди вечера расплакалась, сказала, что боится остаться одна, что все мужики — сволочи. Миша тогда обнял её, шептал что-то успокаивающее. А Наташа видела, как Юля через его плечо посмотрела на неё — таким изучающим, почти торжествующим взглядом.
Или ей показалось?
На четвёртый день позвонила Юля. Наташа увидела имя на экране Мишиного телефона, лежащего на столе, и что-то внутри неё щёлкнуло.
— Можно я возьму? — спросила она.
Миша, сидевший за ноутбуком, вздрогнул.
— Зачем?
— Поговорить. Нормально поговорить.
— Наташа, не надо…
Но она уже взяла трубку.
— Юля? Привет, это Наташа.
Пауза. Потом осторожный голос:
— Привет… А Миша где?
— Миша здесь. Но поговорить хочу я. Скажи, эта история с помещением под склад — правда?
Ещё одна пауза, длиннее.
— Слушай, это не твоё дело…
— Ещё как моё. Это были наши с Мишей деньги. Общие. На ремонт. Так что очень даже моё дело.
— Да откуда я знала про ваш ремонт! — в голосе Юли появились знакомые истерические нотки. — Мне что, теперь спрашивать разрешения, чтобы попросить помощи у родного брата?
— Не разрешения. Но проявить элементарную честность было бы неплохо. Юль, скажи честно: эта история — правда? Был Максим? Было помещение?
Тишина.
— Это неважно, — наконец сказала Юля, и голос её стал другим — жёстким. — Важно то, что мне нужны были деньги. И Мишка помог, потому что он меня любит. В отличие от некоторых.
— Я не обязана тебя любить, — спокойно сказала Наташа. — Но я обязана защищать свою семью. А моя семья — это Миша. И то, что мы строим вместе.
— Я тоже его семья!
— Была. Пока не выросла. Юля, тебе двадцать семь. В этом возрасте я уже три года жила отдельно от родителей, снимала квартиру, работала. Ты же до сих пор прыгаешь из одних рук в другие. От парня к парню, от родителей к брату.
— Значит, мне так повезло по жизни! — в трубке явственно послышался всхлип. — Значит, мне не встретился нормальный мужик, который не бросит, который поможет встать на ноги!
— Или ты просто не хочешь вставать на эти ноги сама. Потому что так удобнее.
— Да как ты смеешь! Ты меня совсем не знаешь! Не знаешь, через что я прошла, какие у меня были отношения, как меня использовали, как…
— Стоп, — перебила Наташа. — Слышишь себя? Тебя использовали. Тебя бросили. Тебе не повезло. Всегда виноваты другие, да? И никогда ты сама. Никогда твой выбор — связываться с этими людьми, принимать от них деньги, не работать нормально.
— Дай мне Мишу!
— Нет. Ещё минуту послушай меня. Я не враг тебе, Юля. Честно. Но я устала смотреть, как ты вытягиваешь из него последнее. Как он надрывается, берёт кредиты, отказывает себе во всём, потому что у него есть сестра, которой всегда что-то нужно. Устала смотреть, как он разрывается между нами.
— Это он сам выбирает мне помогать!
— Потому что ты не даёшь ему другого выбора. Ты всегда приходишь с проблемой, которую «только он может решить». Со слезами, с историями про злых людей вокруг. И он не может отказать. Потому что его с детства научили, что он — старший, он — опора, он — ответственный.
Юля молчала.
— Тебе пора начать свою жизнь, — тихо сказала Наташа. — Настоящую. Где ты сама отвечаешь за себя. Зарабатываешь сама. Решаешь свои проблемы. Это не значит, что мы откажем, если будет реально плохо. Но перестань делать вид, что у тебя всегда реально плохо.
— Ты не имеешь права…
— Имею. Я его жена. И у нас будут дети. И я не хочу, чтобы они росли, видя, как папа отдаёт последние деньги тёте Юле на очередную «невероятно сложную ситуацию». Не хочу, чтобы они думали, что это норма.
Она положила трубку. Руки дрожали.
Миша сидел, не шевелясь, бледный.
— Зря ты это сделала, — сказал он наконец.
— Может быть. Но молчать было нельзя больше.
Ночью Миша не спал. Наташа слышала, как он ворочается на диване, вздыхает. В четвёртом часу утра не выдержала, встала, прошла в гостиную.
— Не спится?
Он посмотрел на неё снизу вверх, сидя на диване в темноте.
— Я вспоминаю… — начал он. — Помнишь, ты спрашивала, почему я всегда ей помогаю?
Наташа села рядом.
— Мне было девять, ей — три. Родители поругались тогда страшно, отец ушёл на неделю неизвестно куда. Мать плакала каждый день. А Юлька… она же маленькая была, не понимала ничего. Приходила ко мне, залезала на колени, спрашивала, почему мама плачет, где папа. И я ей врал. Говорил, что всё хорошо, что папа скоро вернётся, что не надо бояться.
Он замолчал, сглотнул.
— А потом, когда отец вернулся, мать взяла меня за руку и сказала: «Ты теперь у нас мужчина в доме. Ты должен присматривать за сестрёнкой, защищать её». Мне было девять лет, Наташ. Девять. И я пообещал. И всё эти годы… я просто держал это обещание.
Наташа взяла его руку.
— Ты был ребёнком. Тебе не надо было нести эту ответственность.
— Но я нёс. И привык. И теперь не знаю, как по-другому.
— А она привыкла получать. И тоже не знает по-другому. Но, Миш… вы оба выросли. Вы взрослые люди. И это обещание девятилетнего мальчика не должно определять твою жизнь сейчас.
Миша молчал долго. Потом спросил:
— А если ей правда будет плохо? Если она… не справится?
— Тогда мы поможем. Вместе. Обсудим и поможем. Но, Миша, мы не можем жить её жизнь. Не можем решать за неё всё. Иначе она так никогда и не научится.
Он притянул Наташу к себе, уткнулся лицом ей в плечо.
— Мне страшно.
— Мне тоже.
Они сидели в темноте, обнявшись, пока за окном не начало светать.
Через два дня они поехали к родителям Миши. Наташа настояла — разговор должен быть общим. Светлана Ивановна накрыла стол, суетилась, явно чувствуя, что это не просто визит. Николай Петрович молчал, насупившись.
Юля пришла позже, демонстративно не глядя на Наташу.
Когда все сели, Миша начал говорить. Он говорил сбивчиво, долго, путался в словах. Рассказал про кредиты, про деньги на стиральную машину, про то, как устал. Про то, что любит сестру, но больше не может быть её единственной опорой.
Юля слушала с каменным лицом. Светлана Ивановна плакала в платочек. Николай Петрович нахмурился ещё сильнее.
— То есть вы меня бросаете, — сказала Юля, когда Миша замолчал. — Все. Дружно.
— Не бросаем, — Наташа впервые подала голос. — Просто перестаём решать за тебя все проблемы в твоей жизни.
— Легко тебе говорить! У тебя всё получилось, ты замуж удачно вышла…
— Я встала в шесть утра, поехала на работу, восемь часов просидела над документами, получила зарплату и половину отложила на общие нужды, — жёстко сказала Наташа. — Вот так «удачно вышла». Я делаю выбор каждый день. Работать, не работать. Копить, не копить. Быть ответственной, не быть. Ты тоже можешь делать такой выбор.
— Я не могу, — упрямо сказала Юля. — Я не такая.
— Нет, можешь, — неожиданно вмешался Николай Петрович. — Просто не хочешь. Мы с матерью тебя избаловали. Мишка избаловал. Думали — девочка, пусть поживёт легко, успеет наработаться. А ты привыкла.
— Пап…
— Молчи. Я давно это хотел сказать, да всё не решался. Старая дурь — жалость. А жалеть не надо было, воспитывать надо было. Но спохватились поздно.
Тётя Света всхлипнула громче.
— Вот что, Юлечка, — Николай Петрович посмотрел на дочь. — Тебе двадцать семь. Я в двадцать семь уже двоих человек на ноги ставил: тебя и Мишку. И не ныл. Хватит. Живи своим умом. Мы не вечные, Мишка — не твоя подушка безопасности. Найди работу нормальную. Съёмную квартиру сними — маленькую, дешёвую, какую осилишь сама. Плати сама за себя. А мы… мы поможем, если припрёт. Но только если реально припрёт. А не когда захотелось новую сумочку или очередной мудак бросил.
Юля сидела, белая, сжав губы.
— Ненавижу вас всех, — выдавила она наконец и выбежала из кухни.
Захлопнулась дверь в её комнату.
Уезжали молча. На полпути к своему дому Миша вдруг остановил машину ну обочины, выключил мотор.
— Думаешь, мы правильно сделали? — спросил он.
Наташа посмотрела в окно. За стеклом стояли панельные дома, освещённые холодным октябрьским солнцем.
— Не знаю. Но по-старому было нельзя. Ты знаешь это.
— Да. — Он помолчал. — Наташ, а про детей… ты серьёзно?
Она повернулась к нему, улыбнулась:
— Рано или поздно. Если ты хочешь.
— Хочу. Давно хочу. Просто думал… мы пока не готовы финансово.
— Никогда не будем до конца готовы. Но жить надо. Нашу жизнь. Не Юлину, не родительскую. Нашу.
Миша завёл мотор.
— Поехали домой. И давай всё-таки купим эту стиральную машину. Старая уже совсем умирает.
— Нам не хватает денег теперь.
— Хватит. Я возьму подработку на выходных. Допилю один проект. Через месяц соберём.
— Вместе?
— Вместе.
Юля не звонила три недели. Потом прислала Мише сообщение: устроилась менеджером в косметический магазин. Аренду делит с подругой. Пока трудно, но справляется.
Наташа увидела это сообщение случайно — телефон Миши лежал на столе, экран загорелся.
— Может, ей позвонить? — спросила она. — Поддержать?
Миша задумался.
— Давай чуть позже. Пусть привыкнет, что может сама. А то сейчас позвоним — она опять начнёт жаловаться, просить. У неё же рефлекс выработан: Мишка позвонил — значит, можно попросить помощи.
— Ты правильно думаешь.
Он обнял её со спины, прижался подбородком к макушке.
— Спасибо, — сказал он тихо. — За то, что не дала мне дальше жить на автопилоте. За то, что пошла на этот разговор. Знаю, тебе было тяжело. И страшно, наверное.
— Было, — призналась Наташа. — Я боялась, что ты выберешь её. Что скажешь: если тебе не нравится, уходи.
— Никогда бы так не сказал.
— Откуда мне было знать?
Миша развернул её к себе, посмотрел в глаза.
— Я выбрал тебя три года назад. И выбираю каждый день. Просто иногда… иногда я забывал, что выбор — это не только слова. Это ещё и действия. И решения. И умение сказать «нет».
Наташа прижалась к нему.
Из ванной доносился мерный шум — новая стиральная машина, купленная на прошлой неделе, отстирывала бельё. Она работала тихо, без надрыва, без грохота, просто спокойно делала своё дело.
В телефоне снова вспыхнул экран — на этот раз звонок от Светланы Ивановны. Миша посмотрел на Наташу вопросительно.
— Возьми, — кивнула она. — Это твоя мама.
Он взял трубку.
— Мам? Да, всё нормально… Что? Юлька звонила? И что говорила? — лицо его изменилось, стало внимательным. — Правда? Курсы визажа? На свои деньги? Откладывает? Мам, это… это здорово. Нет, я рад. Очень рад. Передай ей… нет, знаешь, я сам ей напишу. Потом. Да. Спасибо, что позвонила.
Он положил трубку, долго смотрел в экран.
— Она записалась на курсы, — сказал он наконец. — Хочет повысить квалификацию. Откладывает с зарплаты. Мама говорит, похудела, выглядит уставшей, но… довольной. Как будто впервые за много лет.
Наташа улыбнулась.
— Может быть, мы всё-таки правильно сделали.
— Может быть.
За окном стемнело окончательно. Город загорелся миллионами огней — каждый светил в своём окне, в своей жизни. И в каждом окне люди решали свои сложные, запутанные, важные только для них вопросы. Учились говорить «да» и «нет». Учились любить, не теряя себя. Учились быть семьёй — настоящей, где у каждого есть право на свою жизнь, свои ошибки, свой путь.
Миша налил чай, Наташа достала из холодильника вчерашний пирог. Они сели за стол вдвоём — в своей небольшой квартире, в своей, такой непростой, но такой честной жизни.
Хозяин квартиры