— Твоя мама сказала, что я должна отдать ей свою зарплатную карту на хранение, — выдала жена

— Твоя мама сказала, что я должна отдать ей свою зарплатную карту на хранение, — ошеломленно произнесла Аня, глядя на мужа.

Костя даже не оторвался от телефона. Он лениво листал ленту новостей, и его большой палец двигался с гипнотической монотонностью. Вечер пятницы растекался по их маленькой кухне запахом жареной картошки и ощущением вакуума. Аня только что вернулась с работы, уставшая, вымотанная еженедельным отчетом, а тут ее ждал даже не сюрприз — удар под дых.

— М-м-м, — промычал Костя, не поднимая глаз. — Наверное, шутит.

Аня сняла с плиты сковородку. Шкворчание картошки стихло, и в наступившей тишине ее голос прозвучал неожиданно твердо.

— Она не шутила. Она звонила мне на работу. На стационарный телефон. Спросила, получила ли я зарплату, а потом очень серьезным тоном заявила, что молодым нельзя доверять деньги. Сказала, что мы все равно ничего не скопим, а она, так и быть, возьмет эту обязанность на себя. Положит мою карту в свой сейф. Так и сказала — «в сейф».

Только теперь Костя оторвался от экрана. На его лице, обычно таком добродушном и спокойном, отразилось легкое раздражение. Не на мать. На Аню. На то, что она нарушила его вечерний покой.

— Ань, ну ты же знаешь маму. Она человек старой закалки. У нее свои представления о том, как правильно. Она же из лучших побуждений.

— Из лучших побуждений она лезет в нашу семью, в наш кошелек, в мою жизнь! — Аня с силой поставила тарелку на стол. — Какое она имеет право требовать мою зарплатную карту? Мы что, недееспособные? Мы не можем сами распоряжаться своими деньгами?

— Да никто ничего не требует, — Костя встал и подошел к ней, обнял за плечи. Его объятия всегда действовали на нее успокаивающе, но не сегодня. Сегодня они казались ловушкой. — Она просто беспокоится. Мы же говорили, что хотим копить на квартиру. Вот она и предлагает помощь. Своеобразную, да. Но помощь.

— Это не помощь, Костя. Это контроль. Тотальный контроль. Сначала она решает, какие занавески нам вешать. Потом критикует мой борщ, который ты, кстати, ешь за обе щеки. Теперь она хочет контролировать наши финансы. Что дальше? Она будет решать, когда нам заводить детей?

Костя отстранился. Лицо его снова стало недовольным.

— Не преувеличивай. Просто поговори с ней. Скажи вежливо: «Тамара Петровна, спасибо за заботу, но мы справимся сами». Все. Проблема решена. Зачем скандал устраивать?

Аня посмотрела на него и почувствовала, как между ними растет ледяная стена. Он не понимал. Или не хотел понимать. Для него это была просто «своеобразная» мама, а для нее — ежедневная борьба за личное пространство.

— Я говорила, Костя. Десятки раз. Вежливо. С улыбкой. Но она не слышит. Она считает, что я — пустое место. Девочка, которую ты подобрал, и которую теперь надо воспитывать. А ты… ты ей в этом потакаешь.

— Я?! — искренне возмутился он. — Я всегда на твоей стороне!

Аня горько усмехнулась. Если бы. Если бы он хоть раз сказал своей матери твердое «нет». Если бы он хоть раз защитил ее не формальными объятиями, а реальным поступком. Но его «я на твоей стороне» всегда заканчивалось фразой «но ты же знаешь маму, потерпи».

Она молча села за стол. Картошка остывала. Аппетита не было. В голове стучала одна мысль: это не просто звонок. Это объявление войны. И, кажется, в этой войне она осталась одна.

На следующий день, в субботу, Тамара Петровна явилась без предупреждения. Как всегда. Дверной звонок прозвучал так настойчиво и требовательно, что Аня вздрогнула. Костя еще спал, и открывать пошла она.

На пороге стояла свекровь. Поджатые губы, оценивающий взгляд, который мгновенно обесценил и Анин домашний халат, и легкий беспорядок в прихожей. В руках она держала какой-то уродливый фикус в пластиковом горшке.

— Вот, — протянула она его Ане, словно величайшую драгоценность. — В дом вам. А то у вас тут совсем воздуха нет, одни твои эти… орхидеи заморские. Больные все.

Аня молча взяла горшок. Орхидеи у нее были в идеальном состоянии, она любила их и ухаживала за ними. Но спорить с Тамарой Петровной было все равно что биться головой о стену.

— Здравствуйте, Тамара Петровна. Проходите.

Свекровь вошла, не разуваясь, прошла на кухню, брезгливо оглядывая все вокруг.

— Костя еще спит? Ну конечно. В гроб себя загонит с этой вашей богемной жизнью. Вставать надо с первыми петухами. А вы дрыхнете до обеда.

Было десять утра.

— Он устал после рабочей недели, — ровно сказала Аня, ставя уродливый фикус на подоконник, подальше от своих любимых цветов.

— Все устают, — отрезала Тамара Петровна. — Я в его годы уже двоих на себе тащила и на заводе в две смены работала. И не жаловалась. А нынешняя молодежь… тепличная. Ничего не умеют, ничего не хотят. Только деньги тратить.

Она села за стол, положив на него свою массивную сумку. Вот он, момент истины. Аня замерла, готовясь к атаке.

— Я вчера тебе, Анечка, звонила, — начала она издалека, с приторной сладостью в голосе. — Ты, наверное, не так меня поняла. Я же помочь хочу. От чистого сердца. Вы ведь дети еще, жизни не знаете. Кругом обман, мошенники. Карточку украдут, и все, плакали ваши денежки.

Она говорила так, будто Аня была пятилетней девочкой, которой объясняют, почему нельзя разговаривать с незнакомцами.

— У меня карта с чипом, и телефон привязан, — попыталась вставить Аня.

— Ой, не смеши меня! — отмахнулась свекровь. — Эти твои чипы для них — как семечки щелкать! У меня вот деньги в сберкнижке лежали, и то, чуть не украли! А у тебя все на куске пластика. Ненадежно это. Я вот что придумала. Ты мне карту отдаешь, а я тебе буду на неделю выдавать, сколько нужно. На продукты, на проезд. А остальное — в копилочку. На квартиру вам. Я умею деньги хранить, у меня не забалуешь. Никаких тебе лишних кофточек и помад. Все под счет.

Она смотрела на Аню с таким видом, будто делала ей самое щедрое предложение в жизни. В ее мире это, вероятно, так и было. Мир, где она была центром вселенной, самым мудрым и компетентным человеком. А все остальные — неразумные дети.

— Тамара Петровна, — Аня сделала глубокий вдох, стараясь сохранить спокойствие, как советовал Костя. — Мы очень ценим вашу заботу. Правда. Но мы с Костей взрослые люди и в состоянии сами распоряжаться своими финансами.

На лице свекрови отразилось искреннее недоумение, которое быстро сменилось гневом.

— В состоянии? Это когда вы в прошлом месяце в ресторан ходили? Я видела вашу фотографию в этих ваших интернетах! Это так вы в состоянии копить? Или когда ты себе сапоги купила за десять тысяч? Я такие же на рынке за две видела! Вы же все спустите! А потом прибежите ко мне, к матери, плакаться!

Проснувшийся от громких голосов Костя вошел на кухню, протирая глаза. Он был в одних шортах, растрепанный. Увидев мать, он натянул на лицо улыбку.

— Мам, привет! А ты чего так рано?

— Рано? — взвилась Тамара Петровна, переключая весь свой гнев на сына. — Я пришла спасать ваш семейный бюджет, а твоя жена тут мне условия ставит! Говорит, она сама все может! Да что она может?! Она даже суп нормальный сварить не в состоянии, одна вода!

Костя бросил на Аню умоляющий взгляд: «Ну потерпи, не связывайся». А потом повернулся к матери.

— Мам, успокойся. Мы же все обсудили. Аня просто…

— Что Аня? — перебила свекровь. — Она тебе слово поперек боится сказать, я знаю! Это она меня не уважает! Я для вас стараюсь, ночами не сплю, думаю, как вам помочь, а она нос воротит! Неблагодарная!

Аня почувствовала, как внутри нее что-то обрывается. Последняя ниточка терпения.

— Я не нос ворочу, — сказала она тихо, но отчетливо. — Я просто не позволю никому, даже вам, распоряжаться моими деньгами и моей жизнью. Это моя зарплата. Я ее заработала. И я сама решу, куда ее тратить.

В кухне повисла звенящая тишина. Тамара Петровна смотрела на Аню так, будто та только что плюнула ей в лицо. Костя замер между ними, как испуганный ребенок между двумя ссорящимися взрослыми.

— Значит, вот как, — прошипела свекровь, медленно поднимаясь. — Значит, я для вас никто. Ну что ж. Как хотите. Только потом не приходите ко мне плакаться, когда останетесь на улице без копейки!

Она схватила свою сумку и, не попрощавшись, вылетела из квартиры, с силой хлопнув дверью так, что в серванте звякнула посуда.

Костя тут же повернулся к Ане. Но вместо поддержки, она увидела в его глазах упрек.

— Ну и зачем? Зачем нужно было доводить до скандала? Неужели нельзя было мягче?

— Мягче? — Аня рассмеялась нервным, срывающимся смехом. — Костя, куда еще мягче? Твоя мать только что унизила меня, назвала транжирой, ни на что не способной хозяйкой, и потребовала отдать ей мои деньги! А я должна была улыбаться и кивать?

— Она моя мать! — повысил он голос. — Она пожилой человек! У нее просто такой характер! Она всегда такой была!

— Так, может, пора было еще двадцать лет назад объяснить ей, что ее характер — это не повод лезть в чужую жизнь? Почему это должна делать я, а не ты, ее сын?

— Потому что ты мудрее должна быть! Ты женщина! — выпалил он и тут же осекся, поняв, что сказал что-то не то.

Но было поздно. Эта фраза, глупая, сексистская, вырвавшаяся из самых глубин его «маминого» воспитания, стала для Ани последней каплей.

— Я должна быть мудрее? — переспросила она ледяным тоном. — То есть, я должна молча терпеть унижения, чтобы не расстраивать твою маму и тебя? Это ты называешь мудростью?

Она развернулась и ушла в комнату, оставив его одного на кухне. Она слышала, как он что-то бормотал себе под нос, потом взял телефон и, судя по всему, позвонил матери. Аня прислушалась.

— Мам, ну не обижайся… Да нет, она не это имела в виду… Просто устала… Конечно, ты права… Я с ней поговорю…

Аня закрыла уши руками. Она не хотела этого слышать. Он не защищал ее. Он извинялся за нее. Он сдавал ее, позицию за позицией, в этой дурацкой, унизительной войне.

Остаток выходных прошел в тягостном молчании. Они передвигались по квартире как тени, стараясь не пересекаться. Костя делал несколько попыток к примирению — пытался обнять, приносил чай, но Аня была как камень. Она чувствовала себя преданной. Не свекровью — от той она ничего другого и не ждала. Мужем. Самым близким человеком, который в решающий момент выбрал не ее.

В понедельник вечером, вернувшись с работы, Аня решила, что так больше продолжаться не может. Нужно было что-то делать. Она не хотела развода, она все еще любила Костю. Но и жить так, под постоянным прессингом свекрови и при полном бездействии мужа, она больше не могла.

Она решила поговорить с ним еще раз. Спокойно. Без криков. Разложить все по полочкам. Может быть, он все-таки поймет.

Костя сидел на диване и смотрел футбол. Он сделал вид, что не заметил, как она вошла.

— Кость, нам надо поговорить, — начала она.

— Опять? — он устало вздохнул, не отрывая взгляда от экрана. — Ань, давай не сегодня. Был тяжелый день.

— У меня тоже. Но это важно. Это касается нас. Нашей семьи.

Он нехотя нажал на паузу.

— Я слушаю.

Аня села в кресло напротив.

— Я хочу, чтобы ты понял. Дело не в карте. Дело в уважении. Твоя мама меня не уважает. Она не считает меня ровней ни себе, ни тебе. И пока ты не поставишь ее на место, ничего не изменится. Она будет продолжать давить.

— Что значит «поставить на место»? — нахмурился он. — Я не буду с ней ругаться!

— А я не прошу ругаться. Я прошу очертить границы. Четко и ясно сказать ей, что это — наша семья. Наша. И решения здесь принимаем мы. Вдвоем. Без ее советов, если мы их не просим.

Костя долго молчал, глядя в пол. Потом поднял на нее глаза. В них была усталость и какая-то детская обида.

— Аня, ты не понимаешь. Она одна. Отец умер, я у нее единственный сын. Она всю жизнь в меня вложила. Теперь она живет нами, нашими заботами. Если я ей скажу то, что ты просишь, это ее убьет. Она решит, что я ее бросил, что она больше не нужна.

— А если ты этого не скажешь, это убьет наш брак, — тихо ответила Аня. — Потому что я так жить не могу. Я не могу постоянно быть в обороне. Я прихожу домой, и я не чувствую себя дома, потому что в любой момент может раздаться звонок или прийти твоя мама и начать меня учить жизни. Я так не хочу.

Она смотрела на него, и в ее взгляде была последняя надежда. Она давала ему выбор. Она или его мать. Не в глобальном смысле, а в этом конкретном вопросе — вопросе границ их семьи.

Он снова опустил голову. Было видно, как тяжело ему дается это решение. Как в нем борются сын и муж.

— Хорошо, — наконец сказал он. — Я поговорю с ней. Завтра.

Аня почувствовала робкое облегчение. Может, еще не все потеряно? Может, он все-таки понял?

На следующий день она ждала его с работы с замиранием сердца. Он пришел поздно, выглядел измученным.

— Ну что? — спросила она, едва он переступил порог. — Ты говорил?

— Говорил, — коротко бросил он, проходя в комнату и падая на диван. — Заезжал к ней после работы.

— И что?

— Ничего, — он потер лицо руками. — Это бесполезно. Она плакала. Говорила, что мы ее в гроб вгоним. Что она хотела как лучше. Чтоб мы не повторили ошибок ее молодости. Что она просто любит меня и беспокоится. А я, неблагодарный сын, слушаю «эту вертихвостку» и иду против родной матери.

При словах «эта вертихвостка» у Ани все похолодело внутри.

— Она так меня назвала?

— Да не бери в голову, — отмахнулся Костя. — Это она сгоряча. Короче, разговор не получился. Только хуже сделал. Она теперь думает, что ты меня против нее настраиваешь.

Аня молчала. Надежда, которая теплилась в ней вчера, рассыпалась в прах. Он не просто не смог. Он сдался. И, судя по всему, даже не особо сопротивлялся.

— И это все? — спросила она.

— А что ты хотела? — он снова начинал раздражаться. — Я сделал, что ты просила! Я поговорил! Результат тебе не нравится? Ну извини! Я не могу ее переделать!

— Я не просила ее переделать. Я просила защитить нашу семью.

— Нашу семью разрушаешь ты своим упрямством! — взорвался он. — Ну что тебе стоило промолчать? Ну сказала и сказала! Зачем было эту бурю в стакане воды устраивать? Теперь я крайний! Мать на меня обижена, жена недовольна! Отлично, просто отлично!

Он встал и ушел на кухню, громко хлопнув дверью. Аня осталась одна посреди комнаты. Она чувствовала абсолютную, всепоглощающую пустоту. Все было кончено. Не брак, нет. Кончилась ее вера в то, что они могут быть командой. Он был не с ней. Он был вечным буфером, который пытался угодить всем и в итоге не угождал никому, но больше всего страдать от его «дипломатии» приходилось ей.

Она вдруг поняла, что ей нужно что-то сделать. Не для него. Для себя. Какое-то действие, которое вернет ей чувство контроля над собственной жизнью. Она вспомнила, что на днях Костя просил ее найти их свидетельство о браке, хотел сделать копию для каких-то документов на работе. Она не нашла тогда, отложила.

Аня подошла к шкафу, где у них хранились все документы. Толстая папка, перевязанная тесьмой. Она вытащила ее и села на пол, начав перебирать бумаги. Свидетельства о рождении, дипломы, старые договоры. Вот оно, свидетельство о браке. Розовая, потрепанная по сгибам бумажка. Она посмотрела на дату. Пять лет. Всего пять лет. Казалось, прошла целая вечность.

Она хотела уже положить папку на место, как вдруг ее взгляд зацепился за незнакомый документ. Белый сложенный лист, выглядывавший из-под файла с Костиным паспортом. Это была банковская выписка. Аня сначала не придала этому значения, но потом увидела название банка — тот, в котором у них никогда не было счетов.

Любопытство взяло верх. Она развернула лист. Это была выписка по счету. На имя Константина и… Тамары Петровны. Совместный счет. Открыт три года назад.

Аня пробежала глазами по строчкам. Сердце застучало где-то в горле. Ежемесячно. С завидной регулярностью. Пятнадцатого числа каждого месяца, сразу после их с Костей общей зарплаты, с их общего семейного счета, о котором знала Аня, уходила одна и та же сумма. Тридцать тысяч рублей. На этот, секретный счет. И в конце выписки — баланс. Почти миллион сто тысяч рублей.

Она сидела на полу, в окружении разбросанных документов, и смотрела на эти цифры. Воздуха не хватало. Все встало на свои места. Настойчивость свекрови. Ее уверенность в своем праве лезть в их бюджет. Ее фразы о том, что они «ничего не скопят». Конечно, не скопят, если треть Костиной зарплаты тайно уходит на счет, о котором Аня даже не подозревала.

И Костя. Его нежелание конфликтовать. Его постоянные «потерпи» и «она же из лучших побуждений». Он не просто боялся обидеть маму. Он был ее соучастником. Они вдвоем водили Аню за нос. Она думала, что они вместе откладывают на общее будущее, ужимаясь в расходах, а на самом деле она, по сути, финансировала тайные накопления мужа и свекрови.

Требование отдать ее зарплатную карту теперь выглядело не просто наглостью. Это был следующий шаг в их плане. Они уже контролировали часть его денег, теперь хотели получить доступ и к ее. Чтобы «копить» еще эффективнее.

В ушах звенело. Аня опустила выписку на пол. Руки дрожали. Это было не просто предательство. Это был обман. Долгий, циничный, хорошо спланированный. Она почувствовала себя невероятно глупой и наивной.

В замке щелкнул ключ. Это Костя возвращался с кухни, очевидно, остывший и готовый к очередному раунду примирения.

Аня медленно подняла голову. Она слышала его шаги в коридоре. Он сейчас войдет, увидит ее на полу с документами, начнет что-то говорить. Но она уже не слышала его. Она смотрела на дверь, и в ее глазах больше не было ни любви, ни обиды, ни надежды. Только холодный, кристально чистый лед. Она наконец все поняла.