— Почему мать решила, что имеет право на долю? — спросила у мужа Анна, глядя на лежащую перед ней папку с документами. Бумага была плотной, глянцевой, и от неё исходил едва уловимый запах типографской краски, который сегодня казался едким.
Павел сидел напротив, старательно изучая узор на скатерти. Он избегал встречаться с женой взглядом, и это раздражало Анну больше, чем сам факт абсурдного разговора. Восемь лет. Восемь лет они строили этот быт, кирпичик за кирпичиком, выплачивая банку огромные суммы, отказывая себе в отпуске, в хорошей машине, в лишней паре обуви. И вот, когда последний платеж прошёл и обременение было снято, на пороге возникла тень прошлого в лице его матери.
— Ань, ну ты же знаешь, — начал Павел, наконец подняв глаза. В них читалась та самая мягкотелость, которую она раньше принимала за доброту. — Мама тогда дала нам на первый взнос. Это были её накопления. Она считает, что это справедливо.
— Справедливо? — Анна резко отодвинула стул, ножкой царапнув ламинат. Звук вышел неприятным, режущим слух. — Паша, твоя мама дала двести тысяч. Квартира стоила шесть миллионов. Мы выплатили банку почти девять с учётом процентов. Я вносила досрочные платежи со своих премий все эти годы. Мой отец дал нам миллион на ремонт, который мы пустили в погашение тела кредита два года назад. Почему мой отец не требует долю?
— Ну не сравнивай, — поморщился муж. — Твоему отцу есть где жить, он обеспеченный человек. А мать… она боится старости, хочет гарантий. Ей просто нужен угол. Юридически оформленный. Чтобы она знала, что её не выгонят, если что.
— Если что — это что? Если мы разведёмся? Или если ты решишь, что я здесь лишняя? — Анна почувствовала, как к лицу приливает жар. Это была не обида, нет. Это была чистая, незамутнённая злость. — Я предлагала вариант. Давай посчитаем процентное соотношение её вклада к общей сумме выплат. Это будет примерно три процента. Я готова оформить на неё эти три процента. Но она хочет треть! ТРЕТЬ, Павел!
В прихожей щёлкнул замок. У Анны не было сомнений, кто это. Свекровь, Лариса Дмитриевна, имела свой ключ, который Павел дал ей «на всякий случай» ещё год назад.
Лариса Дмитриевна вошла в кухню, неся с собой запах улицы. Она была в том возрасте, когда энергичность подменяется суетливостью, а забота — тотальным контролем.
— О, чай пьёте? — бодро спросила она, ставя сумку на свободный стул. — А я вот мимо шла, дай, думаю, загляну к детям. Решили вопрос?
Анна медленно выдохнула, стараясь унять дрожь в руках. Она взяла со стола тяжёлую керамическую кружку, повертела её в руках.
— Мы как раз обсуждали ваши аппетиты, Лариса Дмитриевна, — произнесла Анна, и голос её не дрогнул. Он звучал сухо и твердо. — Треть квартиры вы не получите. Этого не будет.
Свекровь поджала губы, мгновенно растеряв всю напускную весёлость.
— Как это не получу? — её тон стал визгливым. — Я сыну помогла, когда ему негде было голову преклонить! Я последние деньги отдала! А теперь ты, значит, хозяйкой тут расхаживаешь, а мать на улицу?
— У вас есть своя двухкомнатная квартира, — напомнила Анна. — И никто вас на улицу не гонит. Но владеть долей в нашем жилье вы не будете. НЕТ.
Павел сидел, словно воды в рот набрал, переводя взгляд с матери на жену.
— Паша! — возмутилась Лариса Дмитриевна. — Ты слышишь, как она со мной разговаривает? Я же говорила тебе! Она только о деньгах и думает!
— Мам, подожди, — вяло махнул рукой Павел. — Ань, ну правда, давай не будем устраивать войну. Подпишем дарственную на долю, и всё. Мама же здесь жить не собирается, это просто формальность. Для её спокойствия.
— Спокойствия? — Анна рассмеялась, и смех этот был страшным. Она резко встала, схватила со стола папку и швырнула её в стену. Листы разлетелись веером, оседая на пол белыми хлопьями капитуляции, которую она не собиралась подписывать. — Ах, для спокойствия?! А моё спокойствие кого-нибудь волнует? Я пахала как лошадь, я ночами брала подработки, чтобы закрыть эту ипотеку!
Анна подошла к мужу вплотную. Тот инстинктивно отпрянул, не ожидая такого напора.
— Слушай меня внимательно, Павел. Я предлагаю тебе выход. Выкупай мою долю. Прямо сейчас. Я закажу оценку, сделаю тебе официальное предложение. Ты останешься здесь со своей мамой и её «гарантиями».
— У меня нет таких денег, — буркнул Павел, отводя глаза. — И кредиты мне не дадут с моей зарплатой. Ты же знаешь.
— Тогда продавайте свою долю мне. Я выкуплю.
— Ещё чего! — вмешалась Лариса Дмитриевна. — Чтобы ты нас без штанов оставила? Квартира стоит бешеных денег сейчас. Мы свою недвижимость не отдадим!
— «Мы»? — переспросила Анна. — Значит, теперь это «мы»? Хорошо.
Она схватила с полки тяжёлую вазу из толстого стекла — подарок коллег — и с размаху ударила ею о стол. Раздался грохот, но стекло выдержало. Павел втянул голову в плечи. Он привык видеть жену рассудительной, спокойной, планирующей бюджет. Эта фурия, готовая крушить мебель, была ему незнакома.
— УБИРАЙТЕСЬ! — рявкнула Анна, глядя на свекровь. — Оба. Из кухни. Мне нужно собрать мысли.
— Истеричка, — прошипела Лариса Дмитриевна, хватая Павла за рукав. — Пойдём, сынок. Пусть пропсихуется. Никуда она не денется.
***
Неделя прошла в тягучем, липком молчании. Павел спал в гостиной, демонстративно игнорируя Анну. Лариса Дмитриевна приходила каждый день, проверяя, «не одумалась ли невестка». Они вели себя как победители, уверенные, что Анне некуда деваться. Квартира была в долевой собственности, пятьдесят на пятьдесят между супругами, и они полагали, что это пакт о ненападении.
Анна действовала холодно и расчетливо. Истерика того вечера была выплеском, который очистил разум. Теперь там царил ледяной расчет.
Она заказала независимую оценку. Оформила у нотариуса официальное предложение о выкупе доли. Её отец, узнав о ситуации, молча перевел нужную сумму для подстраховки, но Анна решила поступить иначе. Она не хотела оставаться в этом доме. Стены, казалось, пропитались предательством.
— Вот, — Анна положила перед Павлом конверт. — Официальное уведомление. У тебя есть месяц, чтобы выкупить мою долю по указанной цене. Это рыночная стоимость.
Павел, жуя бутерброд, небрежно вскрыл конверт, пробежал глазами по строкам и усмехнулся.
— Шесть миллионов за половину? Ты смеёшься? Где я возьму такие деньги?
— Это не мои проблемы, Паша. Если ты не покупаешь, я имею право продать это третьим лицам.
— Кто у тебя купит долю в двухкомнатной квартире, где живёт другой собственник? — Павел расхохотался, откидываясь на спинку стула. — Не смеши меня. Кому нужен этот геморрой? Ты просто пугаешь.
— Ты уверен? — Анна смотрела на него с жалостью. Он казался ей сейчас таким мелким, таким ничтожным в своей уверенности.
— Абсолютно. Мама права, ты просто бесишься. Перебесишься и подпишешь документы на маму. Мы же семья, Ань. Должны делиться.
— Семья, — эхом повторила она. — Ладно. Я тебя услышала.
Месяц пролетел незаметно. Анна больше не кричала, не била посуду. Она методично паковала вещи. Книги, одежду, технику, которую покупала сама. Павел наблюдал за этим с ироничной ухмылкой, уверенный, что это очередной спектакль.
В последний день срока Анна вернула деньги отцу.
— Пап, я нашла другой вариант. Я продаю.
— Ты уверена, дочка? Потеряешь в деньгах.
— Зато сохраню себя. Мне не нужны эти стены. Пусть подавятся.
Сделка прошла быстро. Покупатели даже не пришли смотреть квартиру — им хватило фотографий и документов. Анна знала, что продает с дисконтом, но ей было всё равно. Главное — разорвать эту цепь.
В день отъезда Павел стоял в дверях, скрестив руки на груди. Рядом, как верный страж, маячила Лариса Дмитриевна.
— Ну и катись! — крикнула свекровь, когда Анна выкатывала последний чемодан. — Твоей ноги здесь больше не будет! Думала, напугала нас? Никто твою долю не купил, врёшь ты всё! Вернешься ещё, прощения просить будешь!
Анна остановилась на пороге. Обернулась. Взгляд её был абсолютно пустым.
— Прощай, Паша. Ключи я оставила на тумбочке. Но они тебе скоро не понадобятся.
Она захлопнула дверь, отрезая от себя восемь лет жизни. Ей было страшно. Впереди была неизвестность, съёмная квартира и одиночество. Но, спускаясь в лифте, она ощутила, как лёгкие наполняются воздухом полностью, без остатка.
***
Павел торжествовал. Жена ушла, пространство освободилось. Он чувствовал себя королём положения. Мать хвалила его за стойкость.
— Видишь, сынок, я же говорила! Баба с возу — кобыле легче. Теперь заживём. А долю она на тебя перепишет со временем, никуда не денется. Кому она нужна?
Идиллия длилась ровно тридцать два дня.
Вечером в понедельник в дверь настойчиво позвонили. Павел, ожидая доставку еды, открыл, не глядя в глазок.
На пороге стояли двое мужчин. Один — коренастый, с бритым черепом и татуировкой на шее, второй — высокий, худой, с бегающими глазками и запахом дешёвого табака.
— Привет, сосед! — гаркнул коренастый, шагая через порог и отодвигая Павла плечом, как мебель.
— Вы к кому? — опешил Павел, пытаясь преградить путь, но наткнулся на железный торс.
— К себе домой, братан. Мы теперь тут живём.
Татуированный достал из кармана мятую выписку из ЕГРН и сунул её под нос Павлу.
— Читай. Собственник — Смирнов Олег Петрович. Одна вторая доля. Это я. А это, — он кивнул на тощего, — мой гость. Имею право приводить гостей до двадцати трёх ноль-ноль. А может, он тоже собственник, мы ещё не решили.
Паша почувствовал, как липкий холод ползёт по спине. Буквы в документе прыгали, но смысл был ясен. Анна продала долю. Она действительно это сделала.
— Это… это ошибка… — пролепетал он. — Я вызову полицию!
— Вызывай, — зевнул Олег Петрович, бросая грязную дорожную сумку прямо на паркет в прихожей. — Только участкового, а не наряд. Пусть проверит документы.
Разразился скандал. Павел кричал, брызгал слюной, пытался вытолкать непрошеных гостей. Прибежала Лариса Дмитриевна, начала голосить, проклиная Анну и грозя судом.
Пришедший через час участковый посмотрел документы, сверил паспортные данные новых жильцов и развел руками.
— Всё законно, граждане. Смена собственника зарегистрирована. У них есть право пользования жилым помещением. Порядок пользования судом не определен? Нет? Ну вот, договаривайтесь сами. Или идите в суд.
— Но они бандиты! — вопила Лариса Дмитриевна. — Посмотрите на них!
— На лице у них судимости не написаны, — отрезал полицейский. — Ведут себя в рамках закона. Драки нет, побоев нет. Разбирайтесь.
С этого дня жизнь Павла превратилась в ад, филигранный и изощрённый.
Новые соседи не били его. Они просто жили. На полную катушку. Олег Петрович курил прямо в коридоре, и едкий дым просачивался во все щели, пропитывая одежду Павла. По вечерам к ним приходили друзья — шумные, наглые девицы с громким смехом, какие-то мутные типы. Музыка играла ровно до разрешенного законом времени, но на такой громкости, что вибрировали стёкла.
Они занимали ванную часами. На кухне постоянно стояла гора грязной посуды, которую никто не мыл. В холодильнике продукты Павла исчезали или оказывались надкушенными.
— Это моё молоко! — орал Павел, находя пустой пакет.
— Да ладно тебе, сосед, жалко что ли? — ржал Олег. — Мы ж семья теперь, одна коммуналка.
Лариса Дмитриевна пыталась воевать. Она приходила, начинала стыдить жильцов, угрожала. В ответ Олег Петрович просто включал телевизор на повышенную громкость или начинал рассказывать пошлые анекдоты, от которых у неё краснели уши.
— Слушай, бабка, — как-то сказал он ей без улыбки. — Шла бы ты к себе. А то ведь я тоже могу мамашу свою привезти. Она у меня женщина боевая, из мест не столь отдалённых. Вам понравится.
И Лариса Дмитриевна отступила. Страх оказался сильнее жадности.
***
Спустя месяц Павел был похож на тень. Он не высыпался, на работе начались проблемы из-за его рассеянности и нервозности. Он ненавидел свой дом. Каждый поворот ключа в замке вызывал у него тошноту.
Попытка аннулировать сделку в суде провалилась. Юрист, на которого Павел потратил последние сбережения, объяснил: Анна соблюла все формальности. Уведомление было, срок прошёл, цена в договоре купли-продажи соответствовала предложению. Оснований для расторжения нет.
— Это месть, — бормотал Павел, сидя на кухне матери. В своей квартире он находиться больше не мог. — Она всё спланировала. Тварь.
— Надо продавать, Паша, — сказала мать. — Продавай свою долю и купим тебе что-нибудь другое.
Павел обратился в агентства недвижимости. Риелторы, узнав о ситуации и о том, кто теперь владеет второй половиной, лишь качали головами.
— С такими соседями? Это «чёрная метка», парень. Никто нормальный не купит долю с подселением к профессиональным соседям. Сделка будет очень трудной. Лучше договориться с новыми собственниками, чтобы они выкупили.
Павлу пришлось унижаться. Он подошёл к Олегу с разговором о продаже.
— Выкупить? — Олег лениво ковырял в зубах зубочисткой. — Ну, мне, в принципе, вторая комната не помешала бы. Сделаю там тренажёрку. Но денег у меня мало.
Он назвал сумму. Это было издевательство. Это было в четыре раза меньше рыночной стоимости доли.
— Да ты офигел! — взвился Павел. — Это грабёж!
— Не хочешь — не продавай, — пожал плечами Олег. — Живи так. Кстати, ко мне завтра брат приезжает с собакой. Ротвейлер. Милый пёсик, только лает громко по ночам.
Павел продержался ещё неделю. Ротвейлера не было, но появилось стойкое ощущение, что он сходит с ума. Нервный тик дергал левый глаз. Руки тряслись.
Доведенный до отчаяния, он согласился.
Сделка прошла быстро. Павел получил жалкие гроши, которых едва хватило бы на комнату в общежитии или на старый автомобиль. Он собрал вещи и окончательно переехал к матери.
Жизнь в маленькой «двушке» с Ларисой Дмитриевной оказалась не сахаром. Мать, потерявшая возможность хвастаться успешным сыном и перспективой доли в большой квартире, стала невыносимой.
— Идиот! — пилила она его каждый вечер. — Профукал квартиру! Позволил этой вертихвостке тебя обмануть! Надо было сразу на меня оформлять, я бы не допустила! Проклятая! Чтоб ей пусто было!
Павел молчал, огрызался, пил дешёвое пиво и ненавидел весь мир. С женой он к тому моменту уже был официально разведён.
***
Прошла зима. Снег сошёл, обнажая серый асфальт и прошлогоднюю грязь. Павел шёл с работы, привычным маршрутом, который, по иронии судьбы, пролегал недалеко от их бывшего дома. Он старался не смотреть на окна, но взгляд сам тянулся к знакомому балкону.
У подъезда стояла машина. Хорошая, дорогая иномарка. Из неё вышла женщина.
Павел замер. Это была Анна.
Она выглядела великолепно. Новое пальто, уверенная осанка, спокойное лицо. Никакой затравленности, никакого страха. Она что-то говорила водителю и смеялась.
Павел, повинуясь странному импульсу, ускорил шаг.
— Аня!
Она обернулась. Взгляд её скользнул по его помятой куртке, по несвежей рубашке, остановился на лице. В её глазах не было ни злорадства, ни жалости. Только равнодушие.
— Здравствуй, Павел.
— Ты… ты что тут делаешь? — глупо спросил он. — Пришла посмотреть на пепелище?
— Почему же на пепелище? — она чуть приподняла бровь. — Я иду домой.
— Домой? — Павел растерянно моргнул. — Но там же… эти… Я продал им свою долю.
Анна едва заметно улыбнулась уголками губ.
— Ты продал долю гражданину Смирнову Олегу Петровичу. А Олег Петрович — это хороший друг сына моего двоюродного брата. Он профессионально занимается… сложными сделками с недвижимостью.
У Павла отвисла челюсть. Мысли со скрипом ворочались в голове, пытаясь сложить пазл.
— То есть… ты продала им свою долю…
— Я продала долю с условием обратного выкупа, хотя в документах это не отражалось. Это были мои люди, Паша. Я просто временно уступила им право собственности. А когда ты, не выдержав соседства, продал им свою часть за копейки… — Анна сделала паузу, наслаждаясь моментом. — Они оформили дарственную на всю квартиру на меня. Теперь я единственный собственник. Легально, чисто и справедливо.
— Ты… ты стерва! — выдохнул Павел. Земля уходила из-под ног. — Ты меня ограбила! Это мошенничество! Я подам в суд!
— Подавай, — спокойно кивнула Анна. — Ты продал добровольно? Добровольно. Цену сам принял? Сам. Угрозы были? Нет, только шумные соседи, что не является преступлением. Ты сам загнал себя в эту яму своей жадностью и трусостью. Тебе предлагали честный вариант. Ты захотел унизить меня вместе со своей матерью. Что ж, теперь пожинайте плоды.
Она развернулась и направилась к подъезду. Достала тот самый брелок с ключами, который Павел знал наизусть. Пискнул домофон.
— Аня, подожди! — крикнул он, чувствуя, как к горлу подступает ком отчаяния. — Но как же так? Мы ведь столько лет… Аня!
Дверь подъезда захлопнулась с тяжёлым, металлическим лязгом.
Павел остался стоять на ветру. Он смотрел на окна третьего этажа. Спустя минуту там зажёгся тёплый, уютный свет. Анна была дома.
Он понял, что готов зарыдать, упасть прямо здесь, в грязный весенний снег, и выть от бессилия. Он потерял жену, с которой прожил восемь лет. Потерял квартиру, в которую вкладывал душу. Потерял уважение к самому себе.
В кармане зазвонил телефон. На экране высветилось: «Мама».
Павел посмотрел на экран, и его передёрнуло. Он знал, что сейчас услышит. Очередные проклятия, очередные обвинения, очередное нытьё. Теперь это была его жизнь. Тесная кухня, старый диван и бесконечная ругань с женщиной, которая «хотела как лучше».
Он сбросил вызов, сунул руки в карманы и побрёл прочь, в сторону автобусной остановки, чувствуя себя самым одиноким человеком в этом огромном, равнодушном городе. Наказание свершилось, и оно было страшнее любого штрафа — он остался наедине со своей глупостью до конца дней.
Муж не забрал из роддома и уехал на отдых с другой женщиной