Тот вечер ничем не предвещал бури. В квартире пахло ужином, за окном медленно гасли краски осеннего заката, а я, Алина, допивала чай, пытаясь отогнать дрему после рабочего дня. Сергей, мой муж, засел в своей маленькой комнате, которую он гордо называл «кабинетом». Он сказал, что нужно срочно доделать отчет.
Мне нужно было распечатать квитанцию за детский сад. Принтер стоял как раз в его кабинете. Я постучала легонько и, не дождавшись ответа, зашла. В комнате было пусто, компьютер гудел пустым экраном. Сергей, видимо, вышел на балкон покурить.
Я открыла лоток принтера. Бумаги не было. Тогда я потянулась к многофункциональному устройству, чтобы достать чистый лист из лотка подачи, и заметила в нем смятый, зажеванный лист. Видимо, принтер зажевало, и Сергей, сгоряча, просто выдернул его, не стал разбираться. Он всегда так делал.
Я уже хотела выбросить бумажку в корзину, но взгляд машинально скользнул по тексту. И мир замер. Сначала я не поняла, что вижу. Слишком официальные, казенные фразы. А потом я прочла заголовок: «ЗАЯВЛЕНИЕ о государственной регистрации права собственности…»
Сердце пропустило удар, потом заколотилось где-то в горле. Я медленно, как во сне, разгладила лист на столе. Мои пальцы дрожали. Я искала свои глазами знакомый адрес, кадастровый номер. И нашла. Это была наша квартира. Наша общая, купленная пять лет назад, трехкомнатная «хрущевка», в которую мы вложили столько сил и денег.
Но в графе «Собственник» стояло не мое имя и не имя Сергея. Там было выведено четким, компьютерным шрифтом: «Ларионова Валентина Петровна».
Свекровь.
Тётя Валя, как я ее раньше называла. Женщина, которая всегда умильно улыбалась мне в гостях и хвалила мои салаты.
В ушах зазвенела тишина. Звук улицы за окном, лай соседской собаки — все исчезло, сменилось гулом ваты в голове. Я вцепилась в край стола, чтобы не упасть. Это какая-то ошибка. Черновик. Непонятный проект. Может, он для мамы что-то оформляет, свою старую квартиру?
Но нет. Адрес. Наш адрес. И дата. Позавчерашнее число. А позавчера Сергея не было дома. Он сказал, что у него срочная командировка в область, на один день. Он вернулся поздно, уставший, и сразу лег спать.
Из гостиной послышались шаги. Я судорожно скомкала листок обратно и сунула его в картан домашних брюк. Руки леденели.
— Алин, ты тут? — Сергей стоял в дверях, держа в руке пачку сигарет. — Что-то нужное?
Он смотрел на меня своими привычными, чуть уставшими глазами. Глазами человека, с которым я прожила семь лет. Родила дочь. Делила радости и проблемы. И сейчас в этих глазах не было ни капли тревоги или вины. Лишь легкое любопытство.
— Я… квитанцию хотела распечатать, — мой голос прозвучал хрипло. Я прочистила горло. — Принтер, кажется, опять барахлит. Бумагу зажевало.
— А, опять эта рухлядь, — он махнул рукой. — Не заморачивайся, выбрось. Завтра разберусь.
Он улыбнулся. Такая же, как всегда, спокойная, немного ленивая улыбка. Улыбка человека, который уверен, что он в безопасности. Что его маленький, подлый секрет надежно спрятан.
В тот момент что-то во мне переключилось. Паника, подступившая к горлу комом, вдруг улеглась. Ее сменила странная, леденящая ясность. Я увидела все в кристально чистом свете. Его ложную командировку. Этот документ. Его спокойное лицо.
Они думают, что я ничего не замечу. Что я буду той же доверчивой дурочкой, которая верит каждому слову.
— Ладно, — сказала я на удивление ровно. — Пойду, с Машей позанимаюсь. У нее буквы не очень получаются.
Я вышла из кабинета, чувствуя, как жжет бедро скомканный листок в кармане. Я прошла в детскую, села рядом с дочерью, которая старательно выводила крючочки в прописи, и обняла ее. Она улыбнулась мне, ничего не подозревая.
Именно в этот момент, глядя на ее чистый лоб и доверчивые глаза, я приняла решение. Я не буду кричать. Не буду рыдать и устраивать истерик. Они играют в грязные игры. Значит, я выучу правила. И сделаю свою ходя. Самую неожиданную для них.
Сюрприз, который они готовили мне, только что вышел боком для них самих. Игра началась.
Ночь была долгой и безжалостной. Я ворочалась, глядя в потолок, в то время как Сергей спал рядом ровным, спокойным сном. Каждый его выдох казался мне издевкой. Я лежала и прокручивала в голове все мелочи, на которые раньше не обращала внимания. Его участившиеся разговоры с мамой по телефону, которые он заканчивал фразой «Да все нормально, не парься». Его странную озабоченность нашими документами пару месяцев назад, когда он сказал, что «проверяет на всякий случай». Теперь этот «случай» обрел имя и фамилию — Валентина Петровна Ларионова.
Утром, сделав вид, что у меня жуткий грипп, я позвонила на работу и взяла отгул. Голос у меня и правда дрожал и был сиплым — сказывалась бессонная ночь. Сергей, уже собравшийся, нахмурился.
— Тебе плохо? Может, я останусь?
— Нет-нет, — поспешно ответила я, закутываясь в халат. — Простыла, наверное. Отлежусь. Ты иди.
Его забота сейчас вызывала у меня тошноту. Это была забота тюремщика, проверяющего, надежны ли замки.
Как только дверь закрылась за ним, я сорвалась с места. Дрожащими руками набрала в интернете адрес ближайшего МФЦ. Мне нужно было подтверждение. Та самая выписка из ЕГРН. Я должна была увидеть это своими глазами, в официальном документе, чтобы окончательно убить в себе последние надежды на ошибку.
В Мой документы было непривычно безлюдно в утренний час. Я взяла талон и села на холодный пластиковый стул, сжимая в руке паспорт. Каждая минута ожидания тянулась мучительно. Я представляла, как этот же путь неделю назад проделал Сергей. С каким выражением лица он подавал заявление? Он нервничал? Или чувствовал себя победителем?
— Окно номер семь, — раздался электронный голос.
Я подошла к стойке. Миловидная девушка с уставшими глазами протянула руку за паспортом.
— Чем могу помочь?
— Мне нужна… выписка из ЕГРН. На квартиру, — я произнесла это почти шепотом, сглотнув ком в горле.
— Вы собственник? — девушка уточнила, пробегая глазами по страницам паспорта.
Этот простой вопрос резанул, как нож. Еще несколько дней назад я могла бы с уверенностью ответить «да».
— Нет… То есть, я прописана там. Это наша семейная квартира.
Девушка что-то пробормотала про то, что выписку может получить любой человек, знающий адрес объекта, и принялась стучать по клавиатуре. Звук клавиш отдавался в висках пульсирующей болью. Я смотрела на ее лицо, пытаясь угадать результат. Но его выражение не менялось — обычная рабочая рутина.
Принтер на столе хрипло зажужжал и выдал два листа. Она протянула их мне.
— С вас сто пятьдесят рублей.
Я сунула ей деньги, почти не глядя, и схватила заветные листы. Руки так тряслись, что бумага шелестела. Я отошла в сторону, к стене, и уперлась в нее спиной, чтобы не упасть.
Мои глаза сразу же нашли нужную графу. «Правообладатель: Ларионова Валентина Петровна». Дата государственной регистрации. Тот самый день, когда Сергей был в «командировке».
Вся остальная информация — площадь, этаж, кадастровый номер — была мне до боли знакомой. Это был наш дом. Наше гнездо. Но теперь в нем хозяйничала она.
В глазах потемнело. Я слышала, как по залу ходят люди, звенит терминал, принимающий платежи, но все это было как в тумане. Я стояла, прижавшись к холодной стене, с бумагой, которая официально подтверждала, что я в собственной жизни стала никем. Посторонней. Прописанной, но не имеющей права голоса.
Очнула меня та же сотрудница.
— С вами все в порядке? Вы очень бледная.
— Да… да, все хорошо, — прошептала я, судорожно суя выписку в сумку. — Спасибо.
Я вышла на улицу, и холодный осенний воздух обжег легкие. Слез не было. Была только пустота и какая-то первобытная ярость, которую я с трудом сдерживала. Они не просто обманули меня. Они украли наше общее будущее. Они поставили под угрозу безопасность нашей дочери.
Именно в этот момент, на пороге МФЦ, глядя на серое небо и спешащих куда-то людей, я окончательно поняла. Рыдания и скандалы — это то, чего они от меня ждут. Слабая, обманутая жена, которая будет плакать, умолять и в итоге смирится. Так всегда и происходило в их семье — Валентина Петровна привыкла побеждать.
Но на этот раз она просчиталась. А Сергей… он просчитался вдвойне.
Я достала телефон и открыла браузер. Мои пальцы, еще недавно дрожащие, теперь набирали запрос четко и уверенно: «Юрист по семейному праву, признание сделки недействительной».
Вернувшись домой, я почувствовала себя чужой в собственных стенах. Каждая знакомая вещь — потертый диван, на котором мы любили смотреть фильмы, фотография нашей поездки на море, даже чашка Сергея с надписью «Лучший папа» — все это смотрело на меня с немым укором. Я слишком поздно увидела подвох.
Первым делом я спрятала выписку из ЕГРН на самую дальнюю полку шкафа, за стопку старого постельного белья. Тот самый смятый листок-черновик я сфотографировала крупным планом, сохранила в защищенной папке на телефоне, а сам оригинал, после минутного раздумья, не стала уничтожать. Я аккуратно разгладила его и спрятала вместе с выпиской. Пусть лежит, как материальное доказательство их подлости.
Затем я заставила себя принять душ. Ледяные струи обжигали кожу, но не могли смыть чувство грязного предательства. Я смотрела на свое отражение в запотевшем зеркале и не узнавала себя. В глазах, обычно спокойных и улыбчивых, теперь стояла холодная стальная решимость. Я дала себе слово: они не увидят моих слез. Не увидят страха. Только равнодушие. Это будет моим оружием.
К приходу Сергея с работы я была образцовой, хотя и немного простуженной, женой. На плите томился его любимый борщ, в духовке румянилась запеченная картошка. Я накрыла на стол, помогала Маше собирать конструктор. Руки не дрожали, голос был ровным. Я репетировала эту роль всю оставшуюся часть дня.
Ключ повернулся в замке ровно в семь. Сергей вошел, сбросил куртку и сразу направился на кухню, поцеловав меня в щеку мимоходом.
— Ух, как пахнет! Здорово. Как самочувствие?
— Лучше, — я помешала борщ, не глядя на него. — Температуры вроде нет, просто разбитая.
Он сел за стол, отломил кусок хлеба. Я чувствовала его взгляд на себе.
— А что это ты сегодня такая тихая? Непривычно.
В его голосе не было тревоги, скорее, легкое недоумение. Он ожидал увидеть ту самую Алину, которая всегда делится новостями, жалуется на усталость или рассказывает смешные истории о Маше. Он не ожидал ледяного спокойствия.
Я поставила перед ним тарелку с дымящимся борщом и, наконец, подняла на него глаза.
— Устала просто. Проект новый горит, а я с ним с самого утра. Кстати, как твоя вчерашняя командировка? Все благополучно?
Я произнесла это максимально нейтрально, как будто спрашивала о погоде. Но внутри все сжалось в комок.
Сергей на секунду замер с ложкой в руке. Его взгляд дрогнул и убежал в сторону, к окну.
— Да нормально, все как обычно. Скукота. Дорога убитая, обратно в пробке встали.
Он принялся быстро есть, делая вид, что очень голоден. Я видела, как напряглись его плечи. Он лгал. Он лгал так же легко, как дышал. И теперь, зная правду, я с ужасом понимала, насколько плохо он это делал. Раньше я просто не хотела этого замечать.
— Понятно, — кивнула я, садясь напротив с чашкой чая. — А к нам мама твоя звонила сегодня.
Он поперхнулся.
— Мама? Зачем?
— Да так, поболтать. Спросила, как у нас дела. Сказала, что скоро заглянет в гости.
Я наблюдала, как по его лицу проходит тень беспокойства. Он боялся, что мать что-то проболтается, сорвет их хитрый план.
— А ты что сказала?
— Что будем рады, конечно, — я сладко улыбнулась. Тот самый улыбка, которую я раньше дарила ему по-настоящему. Теперь она была моим щитом. — Она же хозяйка, в конце концов. Верно?
Он откашлялся и снова уткнулся в тарелку.
— Ну, знаешь, не то чтобы хозяйка… Просто мама.
— Конечно, просто мама, — мягко согласилась я.
Вечер прошел в гнетущем, неестественном спокойствии. Я мыла посуду, он смотрел телевизор. Потом я уложила Машу, прочитала ей сказку своим обычным ласковым голосом. Дочь уснула, улыбаясь. А я сидела рядом и гладила ее по волосам, думая только об одном: я не позволю им отобрать у этого ребенка ее дом. Никогда.
Перед сном, когда мы уже лежали в постели, Сергей попытался меня обнять. Его рука коснулась моего плеча, и по телу пробежала судорожная дрожь. Я не смогла это контролировать.
— Что такое? — он удивился.
— Голова болит, — отвернулась я к стене. — Спи.
Он вздохнул, помолчал и убрал руку. В тишине я слышала его неровное дыхание. Он что-то замышлял. А я лежала рядом, с открытыми глазами, и замышляла свое. В кармане халата, висевшего на спинке кровати, лежал включенный диктофон на телефоне. Я начала собирать доказательства. Первая ночь в осажденной крепости подходила к концу, но я знала — самые тяжелые битвы были еще впереди.
Они не заставили себя долго ждать. Уже через два дня, в субботу, когда Сергей был дома и мы все вместе завтракали, в дверь позвонили. На пороге стояла Валентина Петровна. И не одна, а с сестрой, тетей Галиной, которая смотрела на меня с привычным высокомерным сожалением.
Сергей заметно напрягся.
— Мама, тетя Галя! Что так рано? Не предупредили бы.
— А мы что, теперь в гости к родному сыну по пропускам должны ходить? — сладким голосом проговорила свекровь, проходя в прихожую и снимая пальто с таким видом, будто она в собственной гардеробной.
Ее взгляд скользнул по мне, оценивающий и холодный. Я стояла в дверях кухни, вытирая руки полотенцем, и чувствовала, как по спине бегут мурашки. Но я улыбнулась. Той самой спокойной, ледяной улыбкой, которую уже освоила.
— Проходите, пожалуйста. Чай как раз свежий.
Они прошли в гостиную, уселись на диван, как судьи на трибуне. Я пошла на кухню, чтобы поставить чайник. Сердце стучало где-то в висках, но руки были на удивление твердыми. Я заранее включила диктофон на телефоне и положила его в карман фартука.
Когда я вернулась с подносом, Валентина Петровна осматривала комнату с видом эксперта.
— У вас тут, конечно, мило, Алина, но очень уж безвкусно, — начала она, вздохнув. — Эти подушки, этот плед… Все такое аляповатое.
Я молча расставляла чашки, не реагируя. Сергей нервно переминался с ноги на ногу.
— Мама, не начинай.
— Что «не начинай»? Я же по-хорошему. Хозяйка должна иметь вкус, — она сделала паузу, давая словам просочиться в сознание, как яд. — А вот эти обои в цветочек, например, я бы точно переклеила. На что-то строгое, классическое. Сразу станет солиднее.
Тетя Галина согласно кивала, прихлебывая чай.
Я подняла на нее взгляд. Холодная волна прокатилась по моему телу, но голос прозвучал ровно и даже вежливо.
— Вы считаете? А мне они нравятся. Они теплые, уютные. Маше тоже нравятся цветочки.
— Ребенку нельзя потакать во всем, — тут же отрезала свекровь. — Надо с детства приучать к хорошему. К порядку. А то вырастет и будет так же, как некоторые, жить в хаосе.
Наступила тяжелая пауза. Сергей смотрел в пол, его лицо залила краска стыда. Он понимал, о чем идет речь, но не решался вступиться.
Валентина Петровна обвела комнату властным взглядом и, наконец, произнесла то, ради чего пришла.
— В общем, я тут подумала. После небольшого ремонта, который я сделаю, здесь будет вполне сносно. А вы пока поживете… Ну, найдете что-то. Я не против. В конце концов, вы же мои квартиранты. А доброй хозяйке негоже выгонять жильцов на улицу.
Слово «квартиранты» повисло в воздухе, звенящее и отвратительное. Тетя Галина снова кивнула, словно говоря: «Да, так оно и есть».
Сергей поднял на меня испуганный взгляд, ожидая взрыва. Он видел, как сжимаются мои пальцы на ручке чайника. Но взрыва не последовало.
Я медленно поставила чайник на поднос и посмотрела прямо на Валентину Петровну. Мои губы растянулись в той самой сладкой, неестественной улыбке.
— Конечно, мама. Мы всегда рады нашей доброй хозяйке. Как же иначе? — я повернулась к Сергею. — Правда, Сережа?
Он не нашел, что ответить, только сглотнул и отвел взгляд. На его лбу выступил пот.
Валентина Петровна на секунду смутилась. Она явно ожидала слез, оправданий, истерики. Мое спокойное согласие выбило ее из колеи. Она что-то пробормотала про «ну, вот и хорошо» и принялась обсуждать с тетей Галиной достоинства однотонных обоев.
Я просидела с ними еще минут десять, поддерживая легкий, ни к чему не обязывающий разговор, словно ничего не произошло. А потом встала, сославшись на то, что нужно занять Машу.
Войдя в детскую, я закрыла дверь и прислонилась к ней спиной. Дрожь, которую я сдерживала все это время, наконец, вырвалась наружу. Я дрожала вся, от кончиков пальцев до самых пят. Я достала телефон и остановила запись. У меня было все. Их наглые, самоуверенные голоса. Их признание.
Теперь это было не просто мое слово против их. Теперь у меня были железные доказательства. И я понимала — это только начало войны. Но первый выстрел они сделали при мне. И это была их большая ошибка.
После визита свекрови в доме воцарилась звенящая тишина. Сергей пытался делать вид, что ничего не произошло, но его нервозность была видна невооруженным глазом. Он бросал на меня короткие, испытующие взгляды, словно пытался разгадать, что скрывается за моим спокойствием. Но я была непроницаема.
В понедельник, отправив Машу в сад, а Сергея на работу, я совершила самый важный звонок в своей жизни. Я договорилась о встрече с юристом, Еленой Викторовной, найденной по отзывам и специализацией на семейном и жилищном праве.
Ее кабинет был расположен в центре города, в современном бизнес-центре. Стеклянные стены, строгая мебель и тихий гул кондиционера настраивали на деловой лад. Сама Елена Викторовна, женщина лет сорока пяти с умными, внимательными глазами, выслушала меня, не перебивая. Я выложила перед ней всю историю, как пасьянс: смятый черновик заявления, свежую выписку из ЕГРН и, наконец, аудиозапись визита свекрови.
Я включила диктофон на телефоне. В тихом кабинете отчетливо прозвучал высокомерный голос Валентины Петровны: «…вы же мои квартиранты…».
Елена Викторовна слушала, изредка делая пометки в блокноте. Когда запись закончилась, она отложила ручку и сложила руки на столе.
— Ситуация, к сожалению, типовая, — сказала она без тени эмоций. — Но ваша правовая позиция очень сильна. Квартира была приобретена в браке?
— Да, пять лет назад. У нас есть ипотечные документы, выписки со счета, куда я вносила свою часть платежа.
— Прекрасно. Согласно статье 35 Семейного кодекса РФ, для любой сделки по отчуждению недвижимости, находящейся в совместной собственности супругов, требуется нотариально удостоверенное согласие второго супруга. Было ли у вас такое согласие?
— Конечно, нет. Я даже не знала об этом.
— В таком случае, сделка по дарению или купле-продажи квартиры вашим мужем его матери является ничтожной. Ее можно оспорить в суде. Более того, — она взглянула на мою выписку, — тот факт, что вы зарегистрированы в этой квартире и фактически проживаете там, дает вам дополнительные права защиты. Угрозу выселения мы также приобщим к делу.
Услышав эти твердые, уверенные слова, я впервые за долгое время почувствовала, как камень спадает с души. Это была не просто моя обида, это было прямое нарушение закона.
— Что мне делать? — спросила я, и голос мой наконец обрел твердость.
— Мы подаем иск в районный суд. Два основных требования: признать сделку недействительной и разделить совместно нажитую недвижимость. Учитывая обстоятельства и собранные вами доказательства, суд почти наверняка встанет на вашу сторону. После признания сделки недействительной квартира вернется в совместную собственность. А далее, поскольку доверительные отношения между супругами разрушены, суд постановит ее реализовать с последующим разделом вырученных средств пополам.
Раздел… Продажа… Эти слова звучали как приговор нашему браку. Но брака, по сути, уже не существовало. Он умер в ту секунду, когда Сергей подписал те бумаги.
— Я согласна, — тихо, но четко сказала я. — Давайте начнем.
Мы заполнили все необходимые документы. Я подписала исковое заявление и доверенность на ведение дела. Елена Викторовна пообещала подать иск в суд сегодня же.
Вечером того же дня я вернулась домой с тяжелым сердцем, но с четким планом действий. Я приготовила ужин, поиграла с Машей и уложила ее спать. Сергей пришел поздно, выглядел уставшим и подавленным. Он молча поел и уставился в телевизор.
На следующий день, ближе к вечеру, раздался звонок в дверь. Я подошла и увидела в глазок курьера с толстым конвертом в руках.
— Ларионов Сергей Викторович? Письмо из районного суда. Распишитесь.
Я открыла дверь.
— Он на работе. Я его жена, могу принять.
Курьер протянул мне электронную панель для подписи. Я расписалась, взяла плотный, официальный на ощупь конверт и закрыла дверь. Я держала в руках не просто бумагу. Я держала в руках начало конца.
Через час зазвонил мой телефон. На экране светилось имя «Сережа». Я дождалась третьего гудка и поднесла трубку к уху.
— Алло?
— Алина! Что это такое?! — его голос был срывающимся, почти истеричным. — Мне на работу позвонили! Из суда какая-то повестка, исковое заявление! Ты что, с ума сошла?!
Я представила его бледное, перекошенное от страха и гнева лицо. И впервые за все эти недели я почувствовала не боль, а холодное, безразличное удовлетворение.
— Я не вправе это комментировать, Сережа, — сказала я абсолютно ровным, казенным тоном. — Все вопросы ты можешь задать своему адвокату. Или моему. Ее контакты указаны в документах.
В трубке повисла гробовая тишина. Он не ожидал такого. Он ждал слез, криков, упреков. Но не этого ледяного спокойствия.
— Ты… Ты понимаешь, что ты делаешь? — прошептал он.
— Да, Сережа. Прекрасно понимаю. А ты понимал, что делал, когда переписывал нашу квартиру на свою маму?
Я не стала ждать ответа и положила трубку. Моя рука не дрогнула. Первая ласточка правосудия прилетела. И я знала — за ней последует целая стая.
Тишина после нашего с Сергеем телефонного разговора длилась недолго. Уже через час, когда я убиралась на кухне, завибрировал мой телефон. На экране загорелось имя «Тётя Галя». Я представила ее самодовольное лицо и сжала тряпку так, что пальцы побелели. Я не стала брать трубку. Звонок оборвался, и почти сразу же пришло сообщение в Вотсапе.
«Алина, что это такое творятсЯ? Сережа весь на нервах! Как ты могла подать на своего мужа в суд? Ты семью что ли решила разрушить? Он же мужчина, он о будущем думал, может, хотел бизнес открыть, а ты со своими женскими причудами… ОдумайсЯ!»
Я прочла это послание, полное орфографических ошибок и лицемерной заботы, и ничего не почувствовала, кроме легкой брезгливости. Я не стала отвечать. Просто сделала скриншот и сохранила в отдельную папку, как советовала Елена Викторовна.
Но это было только начало. Лавина обрушилась на следующее утро.
Первым делом, пока я собирала Машу в сад, раздался звонок от сестры Сергея, Ольги. Ее голос был сладким и сиропным, что всегда предвещало бурю.
— Алиночка, родная! Как ты? Как Машенька? Мы все тут в шоке, честное слово!
— Все в порядке, Оля, — сухо ответила я, помогая дочке надеть куртку.
— Да какой порядок?! Я Сережу вчера видела, он сам не свой! Мужчина, он ведь по-своему мыслит, он, наверное, хотел как лучше, чтобы семья была под защитой. А ты сразу суды, иски… Ты же умная девушка, давай сядем и все обсудим по-хорошему. Мы же свои люди!
Фраза «свои люди» резанула слух особой остротой. Именно «свои люди» вот так запросто лишают тебя дома.
— Обсуждать уже нечего, Ольга. Решение принято. Его принял не я, а твой брат, когда пошел меня обманывать.
— Да какой обман! — вспыхнула она, сбрасывая маску доброжелательности. — Ты вообще понимаешь, что сейчас сделала? Ты на всю семью пятно позора бросила! Суды! Что люди скажут? Ты одна с ребенком останешься, мы тебя поддерживать не будем!
— Я как-нибудь переживу без вашей поддержки, — холодно парировала я и положила трубку.
Маша смотрела на меня большими глазами.
— Мама, ты сердишься?
— Нет, солнышко, все хорошо. Просто взрослые разговаривают.
Я отвела ее в сад, чувствуя на себе осуждающие взгляды невидимых родственников. Возвращаясь домой, я отключила звук на телефоне. Он то и дело загорался новыми сообщениями. В семейном чате, куда я давно не заглядывала, бушевал настоящий ураган. Сообщения летели одно за другим.
От дяди Сергея, Алексея Петровича: «Алина, прекрати этот цирк! Мужчина всегда прав! Верни иск, и мы все забудем!»
От другой тетки: «В наше время жены за мужьями как за каменной стеной были, а не в суды бегали! Стыд и срам!»
И снова от тети Гали: «Он же кормилец! Ты что, на работу пойдешь? Кому ты такая с ребенком на руках нужна?»
Я стояла посреди тихой квартиры и читала это поток сознания, эту смесь угроз, манипуляций и откровенного хамства. Они искренне считали, что могут запугать меня, пристыдить, вернуть в положение покорной жены, которая должна молча проглотить обиду.
И тогда я поняла, что пора поставить точку. Я открыла семейный чат, который игнорировала несколько недель. Последние сообщения так и сыпались на экран. Я не стала читать. Я просто написала свое. Коротко и ясно.
«Сергей, действуя втайне от меня, без моего ведома и согласия, нарушил закон, переоформив нашу общую квартиру на Валентину Петровну. Теперь этот вопрос решит суд. Процесс уже начат. Всем, кто продолжает меня оскорблять и оказывать психологическое давление, буду отвечать блокировкой. У меня сохранены скриншоты всех ваших сообщений, и они будут приобщены к материалам дела как доказательство травли».
Я сделала скриншот самого гнусного сообщения от тети Гали, где она называла меня «дурой с причудами», и прикрепила его к своему сообщению.
Затем я вышла из чата.
Наступила мертвая тишина. Телефон умолк. Новых сообщений не поступало. Я подошла к окну и распахнула его, впуская в квартиру свежий осенний воздух. Он пах свободой.
Осада продолжалась, но первая, самая яростная атака была отбита. Они поняли, что имеют дело не с испуганной овечкой, а с человеком, который готов драться до конца. И самое главное — этот человек знал законы лучше, чем они все вместе взятые.
День суда выдался холодным и промозглым. Небо затянуло сплошной серой пеленой, с которой медленно падал мокрый снег с дождем. Я шла к зданию суда одна. Елена Викторовна встретила меня у входа, деловая и собранная, с плотной папкой документов в руке.
— Все в порядке? — спросила она, оценивающим взглядом окидывая мою строгую темную юбку и белую блузку.
—В порядке, — кивнула я, и сама удивилась своему спокойствию.
В коридоре, на жесткой деревянной скамье, уже сидели они. Сергей, бледный, помятый, в том же пиджаке, в котором мы когда-то ходили в ЗАГС. Рядом с ним — Валентина Петровна, напыщенная и гордая, в своем лучшем пальто и с огромной сумкой, словно она собралась не на суд, а в театр. С ними был какой-то немолодой мужчина в недорогом костюме — их адвокат. Он что-то быстро и негромко говорил им, а они кивали.
Сергей поднял на меня взгляд. В его глазах я прочла смесь страха, упрека и какого-то недоумения. Он до сих пор не мог поверить, что я дошла до конца. Валентина Петровна же бросила на меня уничтожающий, полный ненависти взгляд. Я отвела глаза, глядя на дверь в зал суда. Они были для меня пустым местом.
Судья, женщина средних лет с усталым, непроницаемым лицом, открыла заседание. Было зачитано исковое заявление. Затем слово дали мне. Я говорила коротко и четко, как и договаривались с юристом, подтвердила, что не давала согласия на сделку, и передала слово Елене Викторовне.
И тут началось главное.
Мой адвокат, не повышая голоса, выстраивала свою аргументацию, как опытный сапер обезвреживает мину. Она представила суду выписку из ЕГРН, где черным по белому было указано, что квартира перешла в собственность Валентины Петровны. Представила копии наших с Сергеем брачных свидетельств и документов, подтверждающих покупку квартиры в браке.
— Уважаемый суд, ключевым моментом является полное отсутствие нотариально удостоверенного согласия моей доверительницы, — ее голос был металлическим и ясным. — Сделка совершена ее супругом втайне от нее, что является прямым нарушением требований статьи 35 Семейного кодекса Российской Федерации.
Затем она попросила приобщить к материалам дела аудиозаписи.
— У нас имеются доказательства, подтверждающие осведомленность ответчицы о незаконности сделки и ее истинных намерениях.
Судья дала разрешение. Елена Викторовна включила диктофон.
В тишине зала суда, нарушаемой лишь постукиванием клавиатуры секретаря, прозвучал мой голос: «…Кстати, как твоя вчерашняя командировка?»
И голос Сергея, лживый и уклончивый: «Да нормально, все как обычно…»
Я видела, как Сергей съежился на своем стуле, словно пытаясь стать меньше. Валентина Петровна выпрямила спину, ее лицо стало каменным.
Но главный удар был еще впереди. Зазвучала запись того самого визита.
Сладкий, ядовитый голос свекрови наполнил зал: «…А вы не забывайте, что теперь здесь живете практически как мои квартиранты. Собственник-то я».
И мой спокойный ответ: «Конечно, мама. Мы всегда рады хозяйке».
А потом та самая, ключевая фраза: «…вы же мои квартиранты…»
В зале повисла гробовая тишина. Адвокат ответчиков что-то зашептал Валентине Петровне, но она лишь отмахнулась от него, как от назойливой мухи. Ее лицо побагровело. Сергей закрыл лицо руками.
Слово дали их адвокату. Он пытался что-то говорить о том, что Алина была не против, что это было «семейной договоренностью», что Сергей действовал в интересах семьи, оберегая имущество от возможных рисков. Но его слова, пустые и неубедительные, разбивались о железную логику Елены Викторовны и предоставленные доказательства.
Когда слово дали Валентине Петровне, она взорвалась.
— Да она все врет! — ее голос дрожал от бессильной ярости. — Она сама была согласна! Она все понимала! А теперь решила денег срубить! Она моего сына на развод тянет!
Судья холодно остановила ее.
— Гражданка Ларионова, говорите по существу дела. Оскорбления недопустимы.
Сергей, когда ему дали слово, говорил тихо и сбивчиво. Он пытался оправдаться, говорил что-то о «временных трудностях», о том, что хотел «защитить семью», но под пристальным взглядом судьи и моим ледяным спокойствием его речь превратилась в невнятное бормотание. Он был сломлен, и это было видно невооруженным глазом.
Прения сторон были короткими. Адвокат ответчиков что-то бормотал о «технической ошибке» и просил учесть «семейные обстоятельства». Елена Викторовна же четко и методично потребовала удовлетворить иск в полном объеме.
Судья удалилась в совещательную комнату. Мы вышли в коридор. Они сидели по одну сторону, я с адвокатом — по другую. Мы не смотрели друг на друга. Воздух между нами был густым и тяжелым, словно перед грозой.
Я смотрела в окно на стекающие по стеклу капли дождя и понимала, что какой бы вердикт ни вынес суд, моя прежняя жизнь закончилась. Но я была готова к этому. Я прошла через огонь их предательства и вышла с другой стороны, закаленной и непобежденной. Оставалось дождаться формального приговора.
Дверь в зал суда открылась, и мы вошли обратно, чтобы выслушать решение. Эти несколько минут в совещательной комнате показались вечностью. Я чувствовала на себе взгляд Сергея – умоляющий, полный отчаяния. Валентина Петровна смотрела прямо перед собой, ее подбородок был высоко поднят, но в глазах читалась паника. Их адвокат что-то шептал им, пожимая плечами.
Судья заняла свое место. В зале воцарилась абсолютная тишина, в которой было слышно лишь легкое потрескивание микрофона и шорох бумаги.
– Именем Российской Федерации, – начал судья, и от этих слов по спине пробежал холодок. – Решением районного суда исковые требования Ларионовой Алины Сергеевны подлежат удовлетворению в полном объеме.
Я сжала руки в кулаки так, что ногти впились в ладони. Елена Викторовна бесстрастно кивнула.
– Сделка по отчуждению квартиры, расположенной по адресу… – судья зачитала наш адрес, – совершенная Ларионовым Сергеем Викторовичем в пользу Ларионовой Валентины Петровны, признана недействительной. Право собственности ответчика Ларионовой В.П. на указанную квартиру прекращено.
Со стороны Валентины Петровны вырвался сдавленный стон. Она схватилась за сердце, ее лицо исказила гримаса настоящей боли, но на этот раз – не наигранной.
– Одновременно с этим, – продолжил судья, – учитывая прекращение семейных отношений между супругами и отсутствие возможности совместного пользования имуществом, суд постановляет произвести раздел совместно нажитого имущества. Квартира подлежит реализации на рынке в течение шести месяцев с момента вступления решения в законную силу. Вырученные от продажи средства подлежат распределению между супругами в равных долях – по половине каждому.
Тишину в зале разорвал резкий, надрывный крик Валентины Петровны.
– Это грабеж! Что значит продать? Это моя квартира! Вы не имеете права!
– Гражданка Ларионова, успокойтесь, или я буду вынужден удалить вас из зала суда, – строго сказал судья, и ее голос прозвучал как удар хлыста.
Их адвокат судорожно потянул свекровь за рукав, заставляя ее сесть. Она рухнула на скамью, беззвучно рыдая, трясясь всем телом. Все ее напускное величие испарилось, оставив лишь жалкое, раздавленное существо.
Сергей сидел, опустив голову, и смотрел в пол. Казалось, он вообще перестал что-либо воспринимать.
Через месяц решение суда вступило в законную силу. Начались хлопоты по продаже квартиры. Процесс был неприятным, но быстрым. Рынок недвижимости был активен, и покупатели нашлись почти сразу. Деньги, поступившие от продажи, были разделены банком пополам, как и постановил суд. Моя половина лежала на моем личном счете. Наша с Сергеем общая жизнь была окончательно и бесповоротно конвертирована в цифры на экране.
В день, когда я переезжала в новую, съемную квартиру, я встретила его у нас – в той, что уже была чужой для нас обоих. Он пришел забрать последние свои вещи. Мы стояли в пустой гостиной, где еще пахло свежей краской от ремонта, сделанного новыми хозяевами.
– Алина… – он начал и замолчал, не зная, что сказать.
– Все уже сказано, Сережа. Судом.
– Я не хотел… не думал, что так получится.
– Ты думал, что все получится именно так, как ты задумал. Просто твой план провалился.
Он кивнул, сгорбившись. В его глазах была пустота.
– Что с мамой? – спросила я, больше из вежливости, чем из интереса.
– Плохо. После суда слегла. Давление скачет. Врачи говорят, на нервной почве. Теперь ей эту квартиру придется снимать, – он горько усмехнулся. – Ирония судьбы, да?
Да, ирония. Они хотели отобрать у меня дом, а в итоге остались без него сами.
Он взял свою коробку и направился к выходу. На пороге обернулся.
– Прости.
Я посмотрела на него, на этого человека, который был моим мужем, отцом моего ребенка, и не почувствовала ничего. Ни злобы, ни жалости. Только тихую, безразличную усталость.
– Прощай, Сергей.
Дверь закрылась за ним. Навсегда.
Сейчас я стою у окна своей новой квартиры. Она меньше, скромнее, зато вся – моя. Вернее, пока съемная, но теперь у меня есть деньги, чтобы подумать и о своей. У меня есть работа. У меня есть моя дочь, которая спит в соседней комнате, убаюканная новыми, пока еще непривычными звуками.
Я смотрю на огни ночного города, на темное небо, и понимаю, что они, сами того не ведая, подарили мне бесценный подарок. Они отняли у меня иллюзии, доверие к браку, веру в справедливость семейных уз. Но они отдали мне мою свободу. И это был тот самый сюрприз, которого они никак не ожидали.
— Мы решили так: жильё достаётся брату, а все выплаты по кредиту — на твоих плечах! — сказала мать, сияя