— Ваша дочь пусть ищет своего «sпон sоRа»! — броsила невестка. — Мой dом — не общежитие для золовки.

— Ты что это делаешь? — голос Ольги дрогнул от возмущения, и она сделала шаг вперёд, словно собираясь вырвать свою вещь.

Виктория не отдала. Вместо этого она медленно, с подчёркнутым спокойствием, положила вешалку на раскрытый чемодан, стоящий посреди её будущего кабинета. Комната, в которой она так тщательно расставляла книги и планировала, где будет стоять удобное кресло для чтения, теперь напоминала проходной двор. На столе лежала куча косметики Ольги, на стуле висела её куртка, а с дверцы шкафа болтался её же розовый халатик.

— Я спрашиваю, что ты делаешь? — повторила Ольга, уже почти крича.

— Восстанавливаю порядок в своей квартире, — тихо, но очень чётко ответила Виктория. Каждое слово было отточенным лезвием. — Ты вошла сюда без моего разрешения. Ты разложила свои вещи без моего разрешения. Убери их. Сама.

Лидия Михайловна, до этого молча наблюдавшая за происходящим с видом оскорблённой королевы, не выдержала.

— Виктория, что за тон? Оля уже переехала! Это свершившийся факт! Мы же договорились!

Вот это «договорились» прозвучало как последняя капля. Месяц этих разговоров, этих намёков, этого давления. Месяц, когда её собственный дом перестал быть её крепостью, а превратился в место, где постоянно витала чужая воля.

— Мы ни о чём не договаривались, Лидия Михайловна, — Вика повернулась к свекрови, и её голос зазвучал громче. — Вы обсуждали. Вы планировали. Вы решали. А я каждый раз говорила «нет». Разве слово «нет» означает что-то другое в вашей семье?

— Не будь эгоисткой, Вика! — вступила в спор Ольга, руками показывая на беспорядок в комнате. — Смотри, какая комната простаивает! А я ютлюсь у мамы в хрущёвке, как затюканная школьница! У тебя есть лишнее пространство, а у меня нет вообще никакого! Разве это справедливо? Мы же семья!

«Семья». Это слово они бросали как универсальный ключ, который должен был открыть любые двери, в том числе и дверь в её личную жизнь.

— Семья — это я и Артём, — жёстко отрезала Виктория. — А эта квартира — моя. Я её покупала, я за неё платила, я здесь всё обустраивала, пока твой брат разъезжал в командировки. Это моё кровное. И я никому, слышишь, никому не собираюсь её просто так отдавать.

Артем, наконец, оторвался от созерцания двора и медленно повернулся. Его лицо было маской растерянности и раздражения.

— Вика, ну хватит уже спектакль устраивать, — пробормотал он. — Ну привезли вещи, ну поставили. Можно же всё решить цивилизованно, без истерик.

«Цивилизованно». Его любимое слово, когда нужно было избежать конфликта, просто сдав все её позиции.

— Цивилизованно? — Виктория фыркнула, и в этом звуке вырвалось всё накопленное за месяц презрение. — Цивилованно — это когда спрашивают разрешения войти в чужой дом. Цивилизованно — это когда не тащат свои чемоданы, пока хозяйка на дне рождения у подруги. То, что сделали вы, — это самый настоящий захват. Самозахват.

— Да какой захват! — взвизгнула Ольга. — Я же не чужая! Я сестра Артёма! Или ты нам уже не семья? Ты что, моего брата используешь, а нас, родных, на порог не пускаешь?

Лидия Михайловна подхватила, обращаясь уже не к Вике, а к сыну, словно её просто не было в комнате: — Артём, ты посмотри на неё! Твоя жена называет нас самозванцами! Самозванцами в доме собственного сына и брата! Да кто ты вообще такая, чтобы так разговаривать? Он здесь хозяин, он кормилец!

Виктория почувствовала, как по спине пробежали мурашки. Вот она, их истинная суть. Все эти улыбки, пирожки и разговоры о семейном тепле были лишь ширмой. Для них она так и осталась чужой женщиной, которая заняла место рядом с их Артёмом и теперь не хочет делиться завоёванным ресурсом — её же собственной квартирой.

— Хозяин? — переспросила она, и её голос внезапно стал тихим и опасным. Она посмотрела прямо на мужа. — Артём, ты здесь хозяин? Скажи им. Скажи, на чьи деньги покупалась эта двушка. Скажи, чьи паспорта лежат в сейфе с документами на квартиру.

Артем заёрзал. Он ненавидел такие сцены. Ненавидел, когда его ставили перед выбором. Он пытался найти нейтральную полосу, но её не существовало.

— Ну, Вика… формально, конечно, квартира твоя, — начал он неуверенно. — Но мы же живём вместе. Всё общее. И мама с Олей… они же не чужие. Может, правда, попробуем? Месяц. Если что — Оля съедет.

— Оля не съедет! — почти крикнула Виктория, теряя последние остатки самообладания. — Ты что, слепой? Они уже здесь хозяйничают! Они уже решили, что эта комната — её, а мои планы на кабинет — это так, блажь! Ты слышал, что она мне сказала? «Компьютер на кухне поставишь»! Это мой дом, Артём! Мой! Или ты забыл, как мы здесь поселились, и чья это была идея — купить именно эту квартиру, а не ждать, пока ты накопишь на свою треть?

Её слова, казалось, немного протрезвили его. Он снова посмотрел на чемоданы, на разбросанные вещи сестры, на лицо матери, выражавшее непоколебимую уверенность в своей правоте.

— Мам, — слабо попытался он возразить. — Может, действительно, не стоит так… напролом? Вика нервничает.

— А я что, не нервничаю? — в голосе Лидии Михайловны зазвенели искренние, горькие нотки. — Я за дочь переживаю! Она на работе этой своей, в духоте, за прилавком, с утра до вечера, а потом в ту старую клетку возвращается. А тут простор, свет, уют. И родные люди рядом. Разве это плохо? Вика, ну одумайся, мы же хотим как лучше!

«Как лучше». Ложь. Горькая, сладковатая ложь, которую они сами себе втолковывали. Они хотели как лучше для Ольги. Им было плевать, что лучше для Виктории.

— Для меня «лучше» — это жить в своём доме с мужем, а не в коммуналке с сестрой мужа, — жёстко сказала Вика. Она подошла к чемодану, взяла то самое платье на вешалке и протянула его Ольге. — Забирай свои вещи. Сейчас же. И выносите этот чемодан.

Ольга не двинулась с места. Она скрестила руки на груди и смерила Викторию взглядом, полным ненависти и презрения.

— Нет уж, дорогая. Я здесь остаюсь. Артём не против. А раз брат не против, значит, всё в порядке. Ты что, главнее мужа? Ты ему кто? Мама?

Эта наглая ухмылка, этот вызов… Виктория почувствовала, как в ней что-то обрывается. Терпение, жалость, желание сохранить лицо — всё это рухнуло под тяжестью чужого нахальства.

— Хорошо, — прошептала она. А потом, набрав в лёгкие воздуха, крикнула так, что все вздрогнули: — ХОРОШО! Раз так — убирайтесь вон! ВСЕ! Немедленно! Артём, собирай их вещи и вышвырни их за дверь! Сейчас же!

В комнате повисла шоковая тишина. Даже Ольга потеряла дар речи. Лидия Михайловна смотрела на неё с широко раскрытыми глазами, не веря своим ушам.

— Ты… ты нас выгоняешь? — просипела она.

— Да! Выгоняю! Вон из моей квартиры! — Виктория трясущейся рукой показала на дверь. — И если я через пять минут увижу здесь хоть одну вашу вещь, я выброшу её в мусоропровод. Клянусь.

Она посмотрела на Артёма. Её взгляд был горящим и твёрдым. В нём не осталось и тени сомнения. Это был ультиматум. Выбор, который он должен был сделать здесь и сейчас. И он это понял.

Тишина, наступившая после хлопка входной двери, была оглушительной. Она звенела в ушах, давила на барабанные перепонки, словно после взрыва. Виктория стояла, прислонившись к косяку двери в свой, наконец-то очищенный, кабинет, и слушала этот звон. Вместе с Ольгиными чемоданами и сумками из квартиры будто вынесли весь тот тяжёлый, спёртый воздух, что копился здесь неделями. Она сделала глубокий вдох. Пахло кофе, который она не допила утром, и едва уловимым ароматом её духов — её мира, её правил.

Шаги позади заставили её вздрогнуть. Артём. Он не решался подойти ближе, остановившись в нескольких метрах от неё в проходе в гостиную. Она не оборачивалась, чувствуя его взгляд у себя в спине. Пусть помолчит. Пусть постоит и подумает.

— Ну и скандал, — наконец, тихо произнёс он. В его голосе не было ни злости, ни упрёка. Скорее, усталое изумление, как у человека, который только что пережил землетрясение.

— Не скандал, — так же тихо ответила Виктория, всё ещё глядя в пустую комнату. — Это была буря. Ураган. И я его прекратила. Единственным доступным мне способом.

— Они же теперь… Мама… Оля… — он запнулся, не в силах подобрать слова, чтобы описать степень их ярости и обиды.

— Они теперь знают, что дверь в мой дом — не вращающаяся, — резко повернулась она к нему. Её глаза, ещё минуту назад полые огня, теперь были тёмными и усталыми. — И ты, надеюсь, тоже это понял.

Он молча кивнул, опустив голову. Он был похож на побитого пса, и у Вики на мгновение кольнуло сердце. Но она тут же прогнала эту слабость. Жалость сейчас была бы предательством по отношению к самой себе.

— Я не хотел, чтобы всё так вышло, — пробормотал он, глядя на пол. — Я думал… я надеялся, что они сами отстанут.

— Они никогда не отстанут, Артём! — её голос снова зазвенел, но уже без истерики, с холодной, стальной убеждённостью. — Никогда! Потому что ты им это позволяешь. Ты сидишь в своей нейтральной полосе и делаешь вид, что не замечаешь, как они окопались уже на твоей половине. А сегодня они пришли и на мою. С полным боекомплектом.

— Они просто хотели помочь Оле, — слабо попытался он оправдаться. — Она несчастна в той квартире. У неё нет своей жизни.

— А у меня есть? — внезапно спросила Вика, и её вопрос прозвучал как пощёчина. — Ты думал о моей жизни, когда молча кивал на их планы? Ты думал, что я буду чувствовать, приходя домой и видя в своём кабинете чужую женщину? Пусть даже это твоя сестра. Ты представлял, что я буду делать вечером? Запираться в спальне? Сидеть с тобой на кухне и слушать, как она ходит по моему же дому? Это что, моя жизнь?

Она подошла к нему вплотную, заглядывая в глаза, forcing him to look at her.

— Я купила эту квартиру, чтобы быть здесь хозяйкой. Чтобы создать наше общее пространство. Наше! Не твоё с Олей, не мамино с папой, а наше с тобой! А ты… ты просто отдал его. Без боя. Ты предал не меня, Артём. Ты предал наш дом.

Слово «предал» заставило его вздрогнуть. Он, наконец, поднял на неё глаза, и в них она увидела не только растерянность, но и проблеск понимания.

— Я не предавал… Я просто… — он замолчал, не в силах найти оправдания. — С ними сложно. Ты же знаешь. Мама давит, Оля ноет… Проще согласиться.

— Проще? — она горько рассмеялась. — Посмотри вокруг! Тебе это кажется простым? Твоя мама и сестра только что были выставлены за дверь с криками и угрозами. Ты думаешь, они это забудут? Тебе будет проще с ними общаться после этого? Нет, Артём. Ты просто откладывал конфликт. А в итоге он получился в десять раз хуже. И виноват в этом в первую очередь ты.

Она отвернулась и пошла на кухню. Руки дрожали. Нужно было занять их чем-то, выпить воды, просто подержаться за столешницу. Она слышала, как он идёт следом.

— Что же нам теперь делать? — тихо спросил он, останавливаясь в дверном проёме.

— Тебе — решать, — сказала она, наливая в стакан воду. Рука всё ещё дрожала, и вода расплёскивалась. — Тебе решать, где проходит черта между твоей старой семьёй и той, которую мы с тобой создали. Я свою черту нарисовала. Жирно, чёрной краской. Поперёк всего порога. Переступить её можно только по моему приглашению. Понял?

Он молча кивнул.

— И ещё… — она поставила стакан и обернулась к нему. — Если ты когда-нибудь снова посмотришь на меня так, как сегодня — как на истеричку, которая мешает вашей семейной идиллии, — это станет нашей последней беседой. Я не шучу.

Он смотрел на неё, и понемногу его растерянность стала сменяться чем-то другим. Уважением? Страхом? Неважно. Главное, что он наконец-то увидел её не как удобную, мягкую Вику, которая ужинает и создаёт уют, а как человека, у которого есть своя воля, своя территория и своя ярость.

— Понял, — на этот раз он сказал это твёрдо. — Я понял. Прости.

Он не бросился к ней, не пытался обнять. Он просто стоял и смотрел, признавая её силу. И в этот момент Виктория почувствовала, что напряжение в квартире наконец-то сменилось не просто тишиной, а миром. Тяжёлым, выстраданным, но миром.

Прошла неделя. Ноябрь окончательно вступил в свои права, за окном шёл противный мокрый снег с дождём. Виктория как раз разбирала бумаги в кабинете, расставляя всё по полочкам, наслаждаясь каждым движением, каждым предметом, вернувшимся на своё законное место. Зазвонил телефон. Лидия Михайловна. Вика посмотрела на экран, потом на дверь — Артём был в ванной, — и вздохнула. Бегство от разговора было бы новой слабостью.

— Алло, — сказала она ровным, спокойным голосом.

— Виктория, здравствуй, — голос свекрови звучал натянуто-вежливо, без привычных сладковатых ноток. — Я… мы с Олей хотим поговорить.

— Я слушаю, Лидия Михайловна.

— Мы, конечно, были неправы. Слишком напористо повели себя. Очень уж хотелось для дочки лучшего. Но ты права, нужно было уважать твоё мнение.

Вика молчала, давая ей выговориться. Она знала, что это лишь прелюдия.

— Оля очень расстроилась. Она, конечно, наговорила лишнего, сгоряча… Но она добрая девочка. Просто очень хочет самостоятельности.

— Пусть ищет её в другом месте, — парировала Вика, не оставляя пространства для манёвра. — Снимает комнату, копит на свою квартиру. Варианты есть.

— Ну да… конечно, — Лидия Михайловна замолчала, и в тишине чувствовалось её нежелание произносить следующую фразу. — А в гости… к вам… можно будет приходить?

«К вам». Не «к тебе». Не «к Артёму». «К вам». Прогресс.

— Можно, — согласилась Вика. — Только предупреждайте заранее. За день, а не за пять минут.

— А… переночевать иногда? Если, например, праздник, гостить будем до поздна…

— Нет, — её ответ был простым и окончательным, как удар гонга. — Только в гости. Без ночёвок.

На другом конце провода повисла тяжёлая пауза. Лидия Михайловна явно надеялась на небольшую уступку, лазейку, через которую можно было бы со временем протащить старые планы.

— Ясно, — наконец, сдавленно сказала она. — Хорошо.

Они попрощались, и Вика положила трубку. Разговор был исчерпан. Она знала, что это не конец войны, но самое главное сражение она выиграла.

Вечером того же дня они с Артёмом сидели на диване, смотрели какой-то сериал и пили чай. Было тепло, тихо и по-домашнему уютно.

— Мама звонила, — сказала Вика, не отрывая взгляда от экрана.

— И? — в голосе Артёма послышалось лёгкое напряжение.

— Извинилась. Спросила, можно ли в гости приходить. Я сказала, что можно, но предварительно. И без ночёвок.

Он перевёл на неё взгляд.

— И как? Согласилась?

— Пришлось.

Артём медленно кивнул, потом неожиданно улыбнулся. Это была не та виноватая улыбка, к которой она привыкла, а какая-то новая, спокойная и даже немного гордая.

— Знаешь, а ты правильно тогда всё сделала. Этот скандал. Я сначала думал — перегиб, чересчур. А теперь понимаю — по-другому они бы не поняли. Вообще. С ними только так.

Виктория посмотрела на него, и в её сердце впервые за долгое время потеплело. Он не просто смирился. Он на её стороне. Окончательно.

— Никто не имеет права приходить в твой дом и диктовать свои правила, — тихо сказала она, прижимаясь к его плечу. — Никто. Ни под каким предлогом. Ни под маской заботы, ни под видом помощи. Запомни это раз и навсегда.

— Запомнил, — он обнял её и крепко прижал к себе. — Обещаю.

Она закрыла глаза. За окном шумел дождь, машины проезжали по мокрому асфальту, где-то далеко кричали дети. Но здесь, внутри, было тихо и безопасно. Её дом снова стал её крепостью. И она знала, что будет охранять его до последнего. Потому что некоторые уроки, выученные с таким трудом, забывать нельзя. /

Конец.