Я смотрела на своё отражение в ложке — перевёрнутое, искажённое, смешное. У меня больше не было правой груди, зато была пустая квартира и муж, который «устал от негатива». Я думала, это конец. Оказалось — только предисловие.
— Это нечестно, Оль, — сказал Кирилл, завязывая галстук. Узел выходил идеальным, как и всё в его жизни. — Ты же понимаешь, мне нужна энергия. Ресурс. А ты сейчас… ну, сама видишь. В минусе.
Я сидела на краю кровати, сжимая в руках папку с анализами. Бумага была тёплой и влажной от ладоней.
— У меня рак, Кир. Не депрессия. Не ПМС. Рак. Мне нужна помощь, а не коуч-сессия.
Он поморщился. Так морщатся, когда в дорогом ресторане приносят вино неправильной температуры.
— Я оплачу палату. Лучшую, в Герцена или на Каширке, где скажешь. Но сидеть там и держать тебя за руку… Я не могу. У меня тендер. Ты же знаешь, мы два года к нему шли.
— Мы? — переспросила я. — Это я рисовала проект ночами, пока ты налаживал связи в бане.
— Не начинай, — отрезал он. — Деньги на карту я кинул. Вернусь через неделю. Постарайся к этому времени… ну, прийти в себя.
Хлопнула дверь. Запах его парфюма — древесный, с ноткой цитруса — остался висеть в прихожей, как издевательство.
Я подошла к окну. Внизу, у подъезда, блестела наша «Ауди». Кирилл сел в машину, но не поехал сразу. К пассажирской двери подбежала девушка — легкая, в бежевом пальто, с копной рыжих волос. Она нырнула в салон, как рыбка в аквариум.
Я знала её. Катя. Наш новый дизайнер. «Свежая кровь», как говорил Кирилл.
У меня внутри что-то щелкнуло. Не сердце — там было пусто. Щелкнул замок.
Я взяла телефон и набрала номер клиники.
— Доктор, я согласна. Когда ближайшее окно? Завтра? Я буду.
В больнице пахло хлоркой и тушеной капустой — запах безысходности. Моя соседка по палате, грузная женщина лет шестидесяти с татуированными бровями, раскладывала на тумбочке пасьянс.
— Новенькая? — спросила она, не поднимая глаз. — Рак или так, по мелочи?
— Рак, — ответила я, разбирая сумку.
— Ну, добро пожаловать в клуб амазонок. Я — Тамара.
— Ольга.
Тамара смахнула карты в кучу.
— Муж проводил?
— Нет. У него тендер.
— Понятно, — хмыкнула она. — Тендер, шмендер… Мой тоже был «на совещании». А потом я узнала, что совещание зовут Людочкой и у неё третий размер.
— Мой не такой, — машинально возразила я, хотя перед глазами стояла рыжая Катя.
— Все они такие, деточка. Пока ты здоровая и красивая — ты жена. А как заболела — балласт. Сбрасывают на высоте.
Вечером я не могла уснуть. Смотрела в потолок, где мигала лампа дневного света.
В коридоре послышался шум. Кто-то ругался, гремели каталки.
В палату заглянул молодой врач. Усталый, с темными кругами под глазами.
— Москвина здесь?
— Я, — отозвалась я.
— Анализы пришли. Гемоглобин низкий. Завтра перед операцией перельем. Вы как, держитесь?
— А у меня есть выбор?
Он вдруг улыбнулся — просто, по-человечески.
— Выбор есть всегда. Можно лечь и помереть, а можно разозлиться. Злость — отличное топливо, Ольга Николаевна. Лучше, чем жалость.
Его звали Павел Сергеевич. Он был младше меня лет на пять, но смотрел так, будто знал обо мне всё.
— Злитесь, Оля, — шепнул он, поправляя капельницу. — Злитесь на болезнь, на мужа, на весь мир. Вам сейчас нужно выжить.
Операционная встретила холодом.
— Считайте до десяти, — сказал анестезиолог.
Раз. Два. Три…
Кирилл смеется, обнимая Катю за талию.
Четыре. Пять…
Мама плачет на кухне, узнав диагноз.
Шесть…
Павел Сергеевич держит меня за руку. Его пальцы теплые и сухие.
Сон был странный. Я стояла посреди нашего загородного дома, который мы строили пять лет. Но стен не было. Только каркас, сквозь который дул ветер. А посреди гостиной сидела огромная черная птица и клевала наш свадебный портрет.
— Кыш! — крикнула я.
Птица подняла голову. У неё было лицо Тамары.
— Не гони, — каркнула она. — Я не зло. Я — правда. Твой дом гнилой, Оля. Фундамент гнилой. Сноси всё к чертям.
Я проснулась от дикой жажды.
Грудь была стянута бинтами так, что трудно дышать. Но боли не было. Была пустота — справа, под ребрами. И странная легкость.
— Очнулась? — Тамара протянула мне стакан воды с трубочкой. — Пей. Ты теперь в нашем полку. Живая.
Я включила телефон. Десять пропущенных от мамы. И одно сообщение от Кирилла:
«Как всё прошло? Я выиграл тендер. Отмечаем. Напиши, когда сможешь».
Отмечаем.
Пока мне отрезали часть тела, он пил шампанское.
Я отложила телефон и посмотрела на Тамару.
— Расскажи мне про Людочку. Как ты узнала?
— А чего там узнавать? — она пожала плечами. — Документы проверить надо было. Я ж бухгалтер. Полезла в его бумаги, пока он в душе мылся. А там — дарственная на квартиру. На её имя.
— Дарственная? — меня словно током ударило.
Я вспомнила. Неделю назад Кирилл приносил какие-то бумаги. «Надо переоформить долю в фирме, Оль. Для безопасности, пока ты болеешь. Чтобы налоги оптимизировать». И я подписала. Не глядя. Я же ему верила.
Выписали меня через десять дней.
Кирилл не встретил. Прислал водителя с работы.
— Кирилл Викторович извинялся, срочная встреча с инвесторами, — буркнул водитель, грузя мою сумку.
— С инвесторами, — повторила я. — Ну конечно.
Дома было тихо и идеально чисто. Слишком чисто. Ни моих книг на тумбочке, ни любимого пледа на кресле.
Я прошла в кабинет. Сейф был открыт. Пусто.
Сердце заколотилось где-то в горле. Я включила компьютер. Пароль изменен.
— Вот же гад… — прошептала я.
Позвонила Павлу Сергеевичу. Почему ему? Сама не знаю.
— Доктор, это Ольга. Я дома.
— Поздравляю. Швы обрабатываете?
— Да. Павел Сергеевич… скажите, а если человек перенес сильный стресс, он может стать параноиком?
— В нашей стране это не паранойя, а здравый смысл, — усмехнулся он. — Что случилось?
— Кажется, меня ограбили. Законно.
Вечером приехал Кирилл. Пах алкоголем и чужими духами.
— О, ты уже здесь? — он разулся, едва не упав. — А мы тут… победу праздновали.
— Где мои документы на фирму, Кир?
Он замер. Улыбка сползла с лица, обнажив что-то хищное.
— Какие документы? Ты про ту доверенность? Оль, ну ты же инвалид теперь. Тебе о здоровье думать надо, а не о бизнесе. Я взял управление на себя.
— Инвалид?
— Ну а кто? — он развел руками. — Ты на себя в зеркало смотрела? Одногрудая. Кому ты такая нужна в дизайне? Эстетика — это не твоё теперь.
— Убирайся, — тихо сказала я.
— Что? Это мой дом. И фирма моя. Ты всё подписала. У тебя остались только анализы, дорогая.
Он не шутил. Генеральная доверенность, которую я подписала в бреду перед госпитализацией, развязывала ему руки. Он продал мою долю своему подставному лицу — той самой Кате.
Я осталась с пенсией по инвалидности и половиной квартиры, которую он грозился превратить в коммуналку.
Я сидела на кухне, глядя, как остывает чай. Хотелось умереть. Честно. Просто шагнуть с балкона.
Звонок в дверь.
На пороге стоял Павел Сергеевич. С тортом.
— Я мимо проезжал. Решил проверить пациентку. Вы трубку не берете.
Я расплакалась. Прямо там, в коридоре, уткнувшись ему в куртку.
— Он всё забрал… Всё…
Павел молча гладил меня по спине.
— Значит, так. Плакать отменяется. У меня брат — юрист. Злющий, как цепной пёс. Завтра поедем к нему.
Мы судились полгода.
Кирилл был уверен в своей безнаказанности. Он приводил Катю в нашу квартиру, они смеялись за стенкой. Я включала музыку в наушниках и рисовала.
Я начала рисовать назло. Новый проект. «Интерьеры для тех, кто начинает с нуля».
В какой-то момент мне стало всё равно. Пусть подавится деньгами. Главное — я жива.
А потом случилось то, чего никто не ждал.
Звонок раздался ночью.
— Ольга Николаевна? Это из первой градской. Ваш муж… Кирилл Соболев. ДТП.
— Что с ним?
— Тяжелый. Черепно-мозговая, перелом позвоночника. Пассажирка погибла на месте.
Я приехала в больницу. Не знаю зачем.
Кирилл лежал в реанимации, весь в трубках и бинтах. Красивого лица больше не было. Было месиво.
Врач вышел ко мне.
— Вы жена?
— Бывшая.
— Ему нужен уход. Длительный. Сиделка, реабилитация. Шансов встать мало, но они есть. Платить будет кому? Его счета арестованы, там какое-то следствие по махинациям.
Оказалось, Катя была не просто дизайнером. Она была наводчицей. Через неё отмывали деньги. И когда Кирилл переписал на неё фирму, он подписал себе приговор. Перед аварией они ехали не праздновать, они пытались скрыться с обналичкой.
Я стояла над ним. Он открыл один глаз — мутный, испуганный.
— Оля… — прохрипел он. — Не бросай…
Вспомнила его слова: «Кому ты нужна, инвалид?».
Теперь инвалидом был он. Настоящим. Лежачим. Без денег, без фирмы, без любовницы.
Я вышла в коридор. Там ждал Паша.
— Ну что? — спросил он.
— Ему нужна помощь.
— И ты, конечно, как святая, сейчас бросишься его выхаживать? — Паша нахмурился.
— Нет, — сказала я. — Я оплачу ему месяц сиделки. Из тех денег, что отсудил твой брат. А дальше — пусть звонит маме.
— Ты серьезно?
— Абсолютно. Я простила его, Паш. А простить — значит отпустить. Вот я и отпускаю.
Прошел год.
Я стояла в центре своей новой студии. Панорамные окна, запах кофе и свежей краски.
Мой проект «Вторая жизнь» выстрелил. Оказалось, что людей, которым нужно собрать себя из осколков, гораздо больше, чем тех, кому нужен «лакшери» ремонт.
— Ольга Николаевна, к вам заказчик! — крикнула администратор.
В дверях стоял мужчина. Высокий, седой, с тростью.
Я не сразу узнала Кирилла.
Он постарел лет на двадцать. Передвигался с трудом, подволакивая ногу.
— Привет, — сказал он, не глядя мне в глаза.
— Привет. Зачем пришел?
— Увидел твою рекламу. Красиво.
— Спасибо.
— Оль… я хотел сказать…
— Не надо, Кир.
— Я всё потерял. Вообще всё. Живу у матери в однушке.
— Мне жаль, — и мне правда было жаль. Но как жаль побитую собаку на улице. Не свою собаку.
В студию вошел Паша. В белом халате поверх свитера — опять с дежурства сбежал.
— Оля, мы опаздываем, у Тёмки утренник!
У нас не было общих детей, но мы взяли под опеку племянника Паши, когда его сестра погибла. Жизнь плетет странные узоры.
Паша подошел, по-хозяйски обнял меня за талию. Ту самую, где шрам. Он любил этот шрам. Говорил, что это знак качества. Знак того, что я выжила.
Он посмотрел на Кирилла. Спокойно, без злобы.
— Вам чем-то помочь?
Кирилл посмотрел на нас. На мою руку в руке Паши. На мои сияющие глаза.
— Нет, — тихо сказал он. — Я просто ошибся дверью.
Он развернулся и захромал к выходу. Стук его трости был единственным звуком в комнате.
— Кто это был? — спросил Паша.
— Прошлое, — ответила я, надевая пальто. — Пойдем. Нас ждет будущее.
Правильно ли поступила Ольга, отказавшись ухаживать за бывшим мужем, который стал инвалидом? Или долг совести выше обиды?
— Ты когда вернёшься домой? — зл0bно спросил муж у жены. — Начальница, опять работа, опять я один