— Игорь, ты слышал, что твоя мама заказала уже четвертый вариант торта? — спросила она вечером, когда муж вернулся с работы.
— Ну и что? — Игорь скинул ботинки в прихожей. — Пусть выбирает, какой хочет. Это же ее праздник.
— Я не про торт, — Алина поставила тарелку с ужином на стол. — Я про то, что она сводит с ума всех вокруг. Официантов, кондитеров, меня.
— Алин, ну потерпи немного. Это важно для нее.
Потерпи. Это слово она слышала от Игоря так часто за последние четыре года, что оно превратилось в мантру их брака. Потерпи, это моя мама. Потерпи, ей тяжело одной. Потерпи, она просто хочет помочь. Алина терпела. Терпела замечания о недостаточно чистых полах, о том, что суп не такой наваристый, как был у покойной бабушки Игоря, о том, что работать в офисе — это не настоящая работа, не то что у Ларисы Викторовны, которая тридцать лет отдала школе.
Они жили в квартире свекрови. Это была вынужденная мера — когда поженились, собственного жилья не было, а снимать показалось Игорю расточительством, когда у мамы трехкомнатная квартира в хорошем районе. «Временно, — обещал он тогда. — Год-два, накопим, и съедем». Прошло четыре года.
— Алиночка, — Лариса Викторовна зашла на кухню с таким видом, будто собиралась объявить что-то значительное. — Мне нужно с тобой поговорить.
Алина взглянула на нее через край чашки. Свекровь была в домашнем халате, но даже в нем умудрялась выглядеть собранной и властной. Волосы уложены, на лице легкий макияж.
— Слушаю вас, Лариса Викторовна.
— Видишь ли, я тут подумала… — Свекровь присела на стул напротив. — На юбилее будет много моих подруг, коллег. Людей, которые меня знают много лет.
— Угу.
— И я бы хотела попросить тебя об одном небольшом одолжении, — голос Ларисы Викторовны стал мягче, почти вкрадчивым. — Ты бы не могла на празднике называть меня мамой? Ну, вместо имени-отчества?
Алина замерла с чашкой в руке. Она медленно поставила ее на стол, чувствуя, как что-то внутри начинает закипать.
— Простите, что?
— Мамой, — повторила Лариса Викторовна, и в ее голосе послышалась нотка нетерпения. — Это же естественно, ты вышла за моего сына. Все будут думать, какие у нас теплые, семейные отношения.
— С чего это я буду вас при всех мамой называть, — Алина почувствовала, как слова вырываются сами, резче, чем она хотела.
Лариса Викторовна выпрямилась, лицо ее стало каменным.
— Я не понимаю твоего тона.
— А я не понимаю вашей просьбы, — Алина встала из-за стола. — Лариса Викторовна, вы когда-нибудь вели себя так, чтобы я захотела называть вас мамой? Вы меня постоянно критикуете, указываете, как мне жить, что готовить, как убираться. Вы раз десять намекнули, что Игорь мог бы жениться на Светке-учительнице, которая ему больше подходит.
— Я никогда… — начала было свекровь, но Алина не дала ей договорить.
— Вы всегда. Каждый божий день. И теперь, когда вам нужно показать перед гостями, какая вы замечательная свекровь, вы вспомнили про меня. Чтобы все ахнули: «Ой, Лариса Викторовна, как чудесно, что невестка вас мамой зовет!» А завтра снова будет: «Алина, ты опять молоко не так поставила в холодильник».
В коридоре появился Игорь. Он явно слышал повышенные голоса.
— Что происходит?
— Твоя жена хамит, — Лариса Викторовна встала, сложив руки на груди. — Я попросила ее об элементарном уважении, а она…
— Она просила меня изображать при гостях семейную идиллию, которой никогда не было, — перебила Алина.
Игорь растерянно посмотрел на мать, потом на жену.
— Алин, ну это же просто слово. Неужели так сложно?
Вот оно. Каждый раз он занимал нейтральную позицию, которая на деле означала поддержку матери. Каждый раз Алина оказывалась той, кто драматизирует, преувеличивает, не может потерпеть.
— Сложно, — сказала она тихо. — Потому что это не просто слово. Это признание того, что между нами есть что-то, чего нет и никогда не было.
В следующие дни в квартире повисло тяжелое молчание. Лариса Викторовна демонстративно не разговаривала с Алиной, общаясь с ней исключительно через Игоря. «Передай жене, что ужин в холодильнике». «Спроси у Алины, будет ли она завтра дома». Игорь метался между ними, уставший и раздраженный.
— Ты понимаешь, что просто разрушаешь семью? — спросил он Алину в очередной вечер, когда они лежали в темноте своей комнаты.
— Я разрушаю? — Алина повернулась к нему. — Игорь, твоя мать четыре года относится ко мне как к прислуге. И я терплю. Я мою ее посуду, готовлю по ее рецептам, слушаю лекции о том, как правильно гладить твои рубашки. А когда я отказываюсь врать на ее празднике, я становлюсь разрушительницей семьи?
— Это не враньё. Многие так делают.
— Многие имеют нормальные отношения со свекровями. А мы с твоей мамой не имеем.
— Потому что ты не стараешься!
Алина села на кровати. Включила ночник. Посмотрела на мужа — его усталое лицо, недовольные глаза. Когда она влюбилась в него шесть лет назад, он казался ей самым понимающим человеком на свете. Они могли говорить обо всем, он умел слушать, сопереживать. А потом началась жизнь втроем, и оказалось, что у этого понимающего человека есть слепая зона размером с его мать.
— Я не стараюсь, — повторила она медленно. — Хорошо. А твоя мама старается? Когда она сказала на прошлой неделе, что мой плов — это «издевательство над рисом»? Это было с ее стороны стараться? Или когда она при твоей тете Свете заметила, что мы до сих пор не родили ей внука, потому что, видимо, я «слишком занята карьерой»?
— Мама просто… такая. Прямолинейная.
— Прямолинейная, — Алина усмехнулась. — Знаешь, что самое смешное? Я уверена, что всем своим подругам она рассказывает, какая она чудесная свекровь. Какая мы дружная семья. Как она меня любит, как мы вместе готовим, советуемся. И все ей верят, потому что она умеет производить впечатление.
— Ты преувеличиваешь.
— Нет, Игорь. Это ты не замечаешь.
Юбилей приближался. В квартире появлялись коробки с украшениями, новые скатерти. Лариса Викторовна ходила воодушевленная, составляла рассадку гостей, звонила родственникам. С Алиной по-прежнему разговаривала сухо, исключительно по делу.
За неделю до праздника свекровь снова попыталась зайти с другой стороны.
— Алина, давай без обид, — сказала она, зайдя в комнату, где та складывала белье. — Я понимаю, что мы не всегда находим общий язык. Но это же важный день для меня. Неужели так трудно сделать приятное?
Алина положила футболку Игоря на полку.
— Лариса Викторовна, а вы когда-нибудь делали что-то приятное для меня?
Свекровь моргнула, явно не ожидая вопроса.
— Я пустила вас жить в свою квартиру.
— За что мы платим за коммунальные услуги и покупаем продукты.
— Я научила тебя готовить нормальный борщ.
— После того как десять раз раскритиковали мой.
— Я терплю твое присутствие, хотя мой сын мог бы…
— Вот, — Алина повернулась к ней. — Вот оно. Вы меня терпите. Ровно так же, как я терплю вас. Только я хотя бы не прошу вас притворяться перед моими друзьями, что вы меня любите.
Лицо Ларисы Викторовны побелело.
— Значит, ты откажешь мне в такой малости?
— В притворстве? Да, откажу.
— Тогда можешь считать, что наша совместная жизнь подходит к концу, — свекровь развернулась к двери. — После юбилея поговорим с Игорем. Пора вам подумать о съемной квартире.
Праздник был пышным. Ресторан, сто гостей, море цветов и тостов. Лариса Викторовна сияла в новом платье, принимала поздравления, смеялась. Алина сидела рядом с Игорем, улыбалась, когда нужно, аплодировала, кивала знакомым. Свекровь представляла ее гостям: «Это жена моего сына». Не «моя невестка», не «Алина», а именно «жена моего сына» — как функцию, а не человека.
За соседним столом сидели подруги Ларисы Викторовны — учительницы, элегантные женщины лет пятидесяти пяти-шестидесяти. Одна из них, Марина Петровна, подсела к Алине, когда начались танцы.
— Алиночка, какая же Лариса молодец, что вырастила такого сына! — начала она с улыбкой. — И как чудесно, что вы так дружно живете. Она мне рассказывала, как вы вместе хозяйством занимаетесь, готовите. Редко встретишь свекровь, которая так ладит с невесткой.
Алина поняла, вот оно. Именно это Лариса Викторовна и хотела показать. Именно для этого ей нужно было, чтобы Алина называла ее мамой — чтобы закрепить эту красивую картинку идеальной семьи.
— Марина Петровна, — сказала Алина спокойно, — вы ошибаетесь.
Женщина удивленно приподняла брови.
— Мы не дружно живем. Лариса Викторовна считает, что я недостаточно хорошо готовлю, убираюсь и вообще лучше бы меня не было. Последние четыре года она относится ко мне как к квартирантке, которая, к сожалению, замужем за ее сыном. А мне приходится терпеть, потому что у нас нет своего жилья.
Марина Петровна растерянно заморгала. Рядом повернулись еще несколько женщин.
— Но Лариса говорила…
— Лариса Викторовна много что говорит, — Алина встала. — Простите, мне нужно в уборную.
Она пошла прочь от столов, чувствуя на себе десятки взглядов. В коридоре ее догнал Игорь.
— Ты что творишь?! — он схватил ее за руку. — Зачем ты сказала это тете Марине?
— Потому что устала врать.
— Ты не врешь, ты просто… портишь маме праздник!
— А она мне портит жизнь. Каждый день. И ты это не видишь, потому что не хочешь.
— Алина, мама уже знает, что ты сказала. Она в слезах.
— Пусть плачет, — сказала Алина жестче, чем собиралась. — Может, впервые за много лет почувствует хоть каплю того, что чувствую я.
Игорь отпустил ее руку.
— Знаешь что? Может, мама права. Может, нам действительно пора съехать.
— Мне, — поправила Алина. — Мне пора съехать. Мне — от нее. А тебе придется выбирать.
Они уехали с праздника рано. Лариса Викторовна не попрощалась с Алиной, только холодно кивнула. В машине Игорь молчал всю дорогу. Дома он сразу прошел в комнату и лег, не раздеваясь.
Алина села на кухне, включила чайник. В квартире было тихо и неуютно, как всегда бывало после конфликтов. Она смотрела в окно на ночной город и думала о том, что рано или поздно это должно было случиться. Нельзя бесконечно жить в напряжении, притворяясь, что все нормально. Нельзя строить семью на фундаменте из множества «потерпи».
Дверь в кухню открылась. Вошла Лариса Викторовна, все еще в праздничном платье, но без макияжа — лицо осунувшееся, постаревшее.
— Ты испортила мне юбилей, — сказала она тихо.
— Нет, — Алина не отводила взгляд. — Вы испортили его себе сами, когда решили, что можете заставить меня играть роль любящей невестки.
— Я просто хотела, чтобы люди видели…
— Видели что? Какая вы замечательная? — Алина налила чай. — Лариса Викторовна, вы так боитесь, что люди подумают о вас плохо, что готовы притворяться кем угодно. Чудесной свекровью, понимающей матерью. А на самом деле вы просто боитесь оказаться одна.
Свекровь молчала. В ее глазах блестели слезы.
— Мой муж умер восемь лет назад, — сказала она наконец. — У меня остался только Игорь. И я боялась, что когда он женится, я потеряю и его.
— И поэтому решили превратить меня в противника?
— Я не… — Лариса Викторовна села на стул. — Я не хотела. Просто… я не знаю, как иначе. Как быть рядом, но не мешать. Как любить сына, не контролируя его жизнь.
Алина долго смотрела на нее. Впервые за четыре года свекровь выглядела не грозной начальницей, а просто уставшей, испуганной женщиной.
— Вы могли бы начать с того, чтобы перестать меня критиковать, — сказала Алина мягче. — И принять, что у Игоря теперь своя семья. Что я не конкурентка вам, а человек, который его любит. По-другому, но не меньше.
— Он мой сын.
— Он и мой муж. И нам нужно научиться делить его не как враги, а как союзники.
Лариса Викторовна вытерла глаза.
— А если я не хочу? Если не умею?
— Тогда придется научиться. Или действительно потерять его, — Алина сделала глоток чая. — Знаете, я тоже не хочу устраивать в ссору. Но я не могу больше жить в месте, где меня не уважают.
— А если… — свекровь помолчала. — А если я попробую? Не обещаю, что сразу получится. Но я попробую относиться к тебе по-другому. Не как к той, кто забрал моего сына, а как к той, кто делает его счастливым.
Алина кивнула.
— Это было бы неплохим началом.
Они сидели в тишине, допивая чай. Впереди было еще много разговоров, много притираний и компромиссов. Но в этой ночной кухне, после сорванного праздника и выплеснутых обид, что-то изменилось. Не кардинально, не сразу — но изменилось.
— И все-таки, — Лариса Викторовна криво улыбнулась, — твой плов действительно немного суховат.
— Зато борщ я научилась варить прилично, — парировала Алина.
— Это правда, — свекровь встала. — Спокойной ночи, Алина.
— Спокойной ночи, Лариса Викторовна.
Может, когда-нибудь она и правда назовет ее мамой. Но только тогда, когда это будет не просьбой на показ, а естественным желанием. Когда между ними вырастет что-то настоящее, а не нарисованное для гостей. А пока пусть будет просто Лариса Викторовна. И пусть это будет честно.
Наследство