Вера подняла глаза от экрана. Пальцы сами собой сжались вокруг смартфона — там, в переписке с сестрой, было хоть какое-то понимание. Хоть там её слышали.
— Максим, я только присела на минуту…
— Минуту! — он шагнул ближе, нависая над ней всем своим массивным телом. Раньше эта фигура казалась надёжной защитой, а сейчас — тюремной стеной. — Быстро пошла и поменяла памперс моей маме! Не сделаешь, получишь!
Последние слова он выплюнул сквозь зубы, и Вера поёжилась. Четыре года. Четыре года свекровь живёт у них после инсульта. Четыре года её жизнь превратилась в замкнутый круг: памперсы, лекарства, судно, кормление, снова памперсы… И ни слова благодарности. Ни от неё, ни от него.
Она встала, стараясь не показать, как дрожат колени. Прошла мимо мужа в комнату, где на широкой кровати лежала Галина Петровна — женщина, которая когда-то встретила её на пороге этого дома со словами: «Ну что ж, раз уж он тебя выбрал…»
— Верочка, милая, — слабый голос свекрови был на удивление чётким, — ты не могла бы быстрее? Мне неудобно…
«Неудобно». Вере тоже неудобно. Неудобно в свои сорок восемь лет менять памперсы взрослому человеку. Неудобно слышать каждый день, что она всё делает неправильно. Неудобно жить в доме, где тебя не замечают, пока не нужна помощь.
Руки действовали автоматически — столько раз проделанная процедура уже не требовала размышлений. Снять, протереть, нанести крем, надеть новый. Галина Петровна лежала с закрытыми глазами, и только тонкие губы были сжаты в недовольную линию.
— Максим кричал, — вдруг произнесла она. — Ты опять его довела?
Вера замерла, сжимая в руках использованный памперс. Довела. Это она довела. Всегда она виновата. Когда он не получил повышение — она плохо готовит, он нервничает. Когда мать слегла — она недостаточно за ней ухаживает. Когда счета выросли — она транжира, хотя последнее новое платье купила три года назад.
— Галина Петровна, отдыхайте, — выдавила она и вышла из комнаты, даже не дождавшись ответа.
В коридоре пахло застоявшимся борщом и лекарствами. Вера прошла на кухню, бросила использованный памперс в специальный пакет, тщательно вымыла руки. Горячая вода обжигала кожу, но она не убавляла напор. Хотелось смыть не только грязь, но и всё это… всю эту жизнь.
Максим стоял у окна, спиной к ней. Широкие плечи напряжены, затылок красный — верный признак того, что буря не утихла.
— Тебе не стыдно? — он обернулся, и в его глазах плескалось что-то тяжёлое, мутное. — Моя мать больна, а ты…
— А я что? — вдруг услышала Вера собственный голос. Откуда взялась эта решимость, она не знала. Может, просто чаша переполнилась. — Я уже четыре года ухаживаю за твоей матерью. Я оставила работу, потому что ты сказал, что няню нанять дорого. Я не вижу своих детей неделями, потому что они живут в другом городе, и у меня нет времени даже съездить к ним! Я…
— Заткнись! — рявкнул он, и Вера вздрогнула, но не отступила. — Мои дети тоже твои! Или ты забыла?
— Наши, — поправила она тихо. — Наши дети. Но почему я одна должна жертвовать всем?
Он шагнул к ней, лицо исказилось. В такие моменты Вера не узнавала человека, за которого выходила замуж двадцать шесть лет назад. Того Максима, который носил её на руках через лужи и дарил букеты полевых цветов.
— Потому что ты — жена! — выплюнул он. — Потому что это твой долг!
Слово «долг» повисло между ними, тяжёлое и холодное. Вера смотрела на мужа и впервые за много лет видела его по-настоящему. Видела уставшего, озлобленного мужчину, который давно перестал быть её опорой. Который превратился в надсмотрщика.
— Мне нужно в магазин, — сказала она ровно. — Памперсов осталось мало. И лекарства заканчиваются.
— Так иди, — он отвернулся. — Только быстро. И не забудь зайти в аптеку на Соборной, там дешевле.
Вера взяла сумку, накинула старую куртку. Зеркало в прихожей отразило незнакомую женщину с тусклыми волосами, тёмными кругами под глазами и ссутулившимися плечами. Когда она успела так постареть?
Лестница пахла кошками и сыростью. Вера спускалась медленно, словно каждая ступень уводила её всё дальше от прежней жизни. На третьем этаже дверь приоткрылась, и соседка, Клавдия Семёновна, выглянула с любопытством.
— Веруня, опять в магазин? — улыбка её была понимающей и одновременно жалостливой. — Держись, милая. Всё перемелется.
«Перемелется». Как будто жизнь — это мука в жерновах. Может, и правда перемелется, превратится в пыль.
Улица встретила её резким ноябрьским ветром. Вера шла, утопая в своих мыслях. Мимо проносились машины, люди спешили по своим делам, и казалось, весь мир крутится, а она стоит на месте. Застряла в липкой паутине обязанностей и упрёков.
Аптека на Соборной была маленькой и всегда переполненной. Вера встала в очередь, механически перебирая в голове список: капли для сердца, мазь от пролежней, витамины… Впереди пожилая женщина что-то долго выясняла у фармацевта, размахивая рецептом.
— Простите, — вдруг раздался голос сбоку.
Вера обернулась. Рядом стоял мужчина лет пятидесяти, с седыми висками и внимательными серыми глазами. В руках он держал пакет с лекарствами.
— Вы Вера? Вера Соколова?
Она растерянно кивнула. Лицо показалось смутно знакомым, но вспомнить, откуда, не получалось.
— Андрей, — он улыбнулся. — Андрей Крымов. Мы вместе учились в медицинском, помните? Правда, я на четвёртом курсе перевёлся…
Память щёлкнула, словно замок. Андрей. Тот самый Андрей, в которого она была тайно влюблена на втором курсе. Высокий, серьёзный, всегда окружённый книгами. Он исчез из института, и она больше о нём не слышала.
— Андрей, — выдохнула она. — Боже, сколько лет…
— Двадцать восемь, — он покачал головой. — Целая жизнь. Вы… как у вас дела?
Простой вопрос. Обычная вежливость. Но почему-то внутри что-то ёкнуло, и на глаза неожиданно навернулись слёзы.
— Всё хорошо, — соврала Вера, быстро отворачиваясь. — Просто за лекарствами для свекрови…
Он смотрел на неё долгим взглядом, в котором читалось понимание. Слишком много понимания.
— Может, выпьем кофе? — предложил он неожиданно. — Здесь рядом кофейня открылась, очень уютная. Если вы не спешите, конечно…
Вера замерла. Спешит ли она? Да, дома ждут. Но неужели хоть полчаса она не может уделить себе?
— Я… не знаю…
— Просто поговорить, — добавил Андрей мягко. — Как старые друзья. Мне правда интересно, как сложилась ваша жизнь.
И Вера, к собственному удивлению, кивнула.
Кофейня называлась «Время» — какая ирония. Вера переступила порог, и тёплый воздух, пропитанный ароматом корицы и свежей выпечки, окутал её, словно давно забытое объятие. Здесь было светло, уютно, и совсем не похоже на её серую квартиру с запахом лекарств.
— Садитесь у окна, — Андрей отодвинул стул. — Что будете?
— Просто капучино, — ответила Вера, опускаясь на мягкое сиденье. Руки сами собой легли на стол, и она заметила, как они выглядят — сухая кожа, обломанные ногти, никакого маникюра. Быстро спрятала их на колени.
Андрей вернулся с двумя чашками и круассаном на тарелке.
— Не отказывайтесь, — сказал он, заметив её взгляд. — Тут потрясающе готовят.
Она осторожно отломила кусочек. Слоёное тесто таяло во рту, и Вера вдруг осознала, что не помнит, когда последний раз ела что-то просто так, для удовольствия, а не на бегу между делами.
— Так что с вами случилось после института? — спросила она, чтобы заполнить паузу.
Андрей прикрыл глаза, делая глоток кофе.
— Ушёл в хирургию. Женился рано, слишком рано, наверное. Родилась дочь… — он замолчал, и что-то болезненное мелькнуло в его лице. — Жена ушла, когда девочке было пять. Сказала, что устала ждать меня из операционных. Я работал по двадцать часов в сутки, пытался стать лучшим. А в итоге остался один с ребёнком на руках.
— Мне очень жаль, — Вера сказала это искренне.
— Не надо, — он улыбнулся. — Дочь выросла замечательной. Сейчас в Москве, архитектором работает. Приезжает редко, но мы созваниваемся. А я… привык к одиночеству. Даже полюбил его. Сейчас заведую отделением в областной больнице. Живу спокойно.
Вера кивнула, разглядывая пену на своём капучино. Почему-то его история не казалась ей грустной. В ней была какая-то завершённость, принятие.
— А вы? — Андрей наклонился вперёд. — Расскажите о себе. Вы ведь хотели заниматься педиатрией, помню.
— Хотела, — эхом отозвалась Вера. — Вышла замуж на пятом курсе. Максим был настойчивым, уверенным… Казалось, что с ним я в безопасности. Родила двоих детей почти сразу. Сына и дочь. Они сейчас уже взрослые, живут в Питере. Работают, устроились… А я… — она запнулась, подбирая слова. — Четыре года назад у свекрови случился инсульт. Мы взяли её к себе. Максим сказал, что хоспис — это негуманно, а сиделку нанять дорого. Я оставила работу в поликлинике. С тех пор…
Она не договорила. Не смогла. Потому что если продолжить эту фразу честно, придётся признать: с тех пор её жизнь превратилась в бесконечное служение чужим потребностям.
— С тех пор вы растворились, — закончил за неё Андрей тихо.
Вера подняла глаза. В его взгляде не было жалости — только понимание человека, который сам прошёл через что-то похожее.
— Я не жалуюсь, — быстро сказала она. — Это мой долг. Семья — это…
— Вера, — он прервал её мягко, но твёрдо. — Я врач. Я двадцать лет работаю с людьми. И я вижу, когда человек задыхается. Вы задыхаетесь.
Слово повисло между ними, и Вера почувствовала, как внутри что-то болезненно сжалось. Задыхается. Да, именно так. Каждый день — как попытка вдохнуть полной грудью, но лёгкие не слушаются.
— Что я могу сделать? — прошептала она. — Уйти? Бросить больную женщину? Максим никогда не простит. Дети скажут, что я эгоистка. Все скажут…
— А что скажете вы сами себе, когда однажды проснётесь и поймёте, что вашей жизни не было? — Андрей положил свою руку поверх её, и это простое касание было таким тёплым, таким человечным, что у Веры перехватило дыхание. — Забота о близких — это прекрасно. Но когда она превращается в полное самоотречение, это уже не забота. Это саморазрушение.
Телефон в сумке противно завибрировал. Вера вздрогнула, выхватила его. Максим. Конечно.
«Где ты? Матери нужна таблетка! Быстро домой!»
Пальцы машинально потянулись набирать ответ, но Андрей накрыл экран своей ладонью.
— Не надо, — сказал он. — Не сейчас. Допейте кофе. Подышите. Таблетку он и сам может дать, у него руки не отсохли.
Вера смотрела на телефон, потом на Андрея. Сердце колотилось где-то в горле. Не ответить Максиму — это было немыслимо. Это был бунт. Маленький, жалкий, но бунт.
— Я боюсь, — призналась она.
— Знаю, — кивнул Андрей. — Но иногда страх — это просто привычка. Мы боимся изменений больше, чем страданий, к которым привыкли.
Они сидели молча, пока кофе не остыл. За окном сгущались сумерки, зажигались фонари. Город жил своей жизнью — торопливой, шумной, безразличной к маленьким человеческим драмам.
— Послушайте, — наконец заговорил Андрей. — У меня есть знакомая, она организует патронажный уход. Профессиональные сиделки, приемлемые цены. Могу дать контакты. И ещё… в больнице есть программа реабилитации после инсультов. Бесплатная, по полису ОМС. Возможно, вашей свекрови это поможет.
— Максим не согласится платить за сиделку, — автоматически ответила Вера.
— А если согласитесь вы? — в голосе Андрея прозвучала неожиданная твёрдость. — Вы ведь тоже имеете право голоса в этой семье? Или я ошибаюсь?
Вера молчала. Когда в последний раз её мнение что-то значило в их доме? Максим решал всё сам — от покупки машины до выбора обоев в спальне. Она просто кивала, соглашалась, подстраивалась.
— Мне пора, — сказала она, поднимаясь. — Спасибо за кофе. Было приятно вспомнить…
— Вера, — Андрей тоже встал, доставая из кармана визитку. — Возьмите. Здесь мой номер. Если понадобится помощь — любая помощь — звоните. Просто поговорить, просто выпить кофе… или если решите что-то изменить. Я буду рад.
Она взяла визитку, не глядя, сунула в карман куртки. Вышла на улицу, где ветер стал ещё злее, и зашагала к аптеке. Очередь рассосалась, фармацевт быстро собрала заказ. Потом магазин — памперсы, памперсы для взрослых, целая упаковка, неприлично большая.
Вера брела домой медленно, оттягивая момент возвращения. Визитка жгла карман, словно живая. Андрей. Случайная встреча или знак? Она никогда не верила в знаки, но сейчас хотелось верить во что угодно, лишь бы это дало надежду.
У подъезда она замерла, глядя на освещённое окно на четвёртом этаже. Их квартира. Её тюрьма. Нет, не так. Её дом. Её долг. Её… что?
Поднимаясь по лестнице, Вера услышала крик ещё на третьем этаже.
— Где тебя носит?! — голос Максима сотрясал стены. — Мать места себе не находит, а ты…
Дверь распахнулась ещё до того, как она достала ключи. Максим стоял на пороге — красный, взъерошенный, с выпученными глазами.
— Полтора часа! — заорал он. — Полтора часа тебя нет! Что ты там делала?!
И тут, впервые за много лет, Вера посмотрела на мужа спокойно и сказала:
— Пила кофе.
Тишина, наступившая после её слов, была оглушительной. Максим стоял, открыв рот, словно не понимая, что только что услышал.
— Ты… что? — выдавил он наконец.
— Пила кофе, — повторила Вера, проходя мимо него в квартиру. — С одногруппником из института. Встретились случайно в аптеке.
Она разделась, аккуратно повесила куртку, поставила сумки на пол. Всё так же спокойно, размеренно, но внутри бушевал ураган. Страшный и одновременно опьяняющий.
— С мужчиной?! — голос Максима взлетел до фальцета. — Ты сидела с каким-то мужиком, пока моя мать…
— Твоя мать жива и здорова, — Вера обернулась, и что-то в её лице заставило Максима осечься. — Таблетку мог дать ты. Памперс тоже мог поменять. У тебя руки есть.
— Да как ты смеешь?!
— Смею, — она прошла на кухню, начала выкладывать покупки. — Двадцать шесть лет я не смела. Думаешь, не пора?
Максим метнулся за ней, схватил её за плечо, развернул к себе. Лицо его исказилось, в глазах плескалась ярость.
— Ты обалдела совсем? Из-за какого-то…
— Отпусти, — Вера произнесла это тихо, но так твёрдо, что он машинально разжал пальцы. — И не кричи. Я устала от криков.
Она достала из кармана визитку Андрея, положила на стол.
— Это врач из областной больницы. У них есть программа реабилитации для твоей матери. Бесплатная. И он знает сиделку, которая может приходить несколько раз в неделю. Я устраиваюсь на работу.
— Какую работу?! — Максим схватил визитку, смял её в кулаке. — Ты никуда не пойдёшь! Слышишь? Никуда!
— Пойду, — Вера включила чайник. — Завтра же позвоню в свою старую поликлинику. Детский врач там всегда нужен. Я ещё не старая, чтобы списывать себя со счетов.
— Верка! — он ударил кулаком по столу, и чашки звякнули. — Ты понимаешь, что говоришь? Мать больна! Кто за ней будет…
— Ты, — она развернулась к нему. — Ты будешь. Это твоя мать. Я четыре года была нянькой. Теперь твоя очередь. Или наймёшь сиделку.
Из комнаты донёсся слабый голос:
— Максим! Сынок! Что там происходит?
Максим метнулся к двери, обернулся:
— Это ещё не конец разговора!
— Конец, — возразила Вера, доставая заварку. — Разговор окончен.
Когда он ушёл к матери, она опустилась на стул, и руки наконец-то задрожали. Что она наделала? Боже, что она наделала? Но странное дело — страшно не было. Было легко. Так легко, словно сбросила с плеч рюкзак, набитый камнями.
Телефон завибрировал. Сообщение от неизвестного номера:
«Вера, это Андрей. Забыл спросить — вы в порядке? Если что, звоните в любое время».
Она посмотрела на экран долгим взглядом. Потом набрала:
«Спасибо. Кажется, я только что затеяла революцию. Завтра позвоню насчёт сиделки».
Ответ пришёл мгновенно:
«Революция — это всегда страшно. Но она необходима. Держитесь. Вы молодец».
Вера улыбнулась — впервые за много дней улыбнулась по-настоящему. За стеной Максим что-то объяснял матери раздражённым голосом, но его слова долетали как далёкий шум прибоя — важный когда-то, а теперь просто фон.
Она встала, подошла к окну. Город внизу мерцал тысячами огней — каждый из них была чья-то жизнь, чья-то история, чьё-то маленькое счастье или большое горе.
И где-то там, в этом огромном мире, началась её новая жизнь.
Вера не знала, что будет дальше. Простит ли Максим, смирится ли свекровь, захотят ли в поликлинике взять врача с таким перерывом в практике. Но впервые за долгие годы она чувствовала — не облегчение даже, а что-то большее.
Она чувствовала, что дышит.
— Дом у моря? Отлично! Мы уже вещи собираем — встреть нас с угощением! — заявила бывшая свекровь без стеснения