Игорь, только что вернувшийся домой, устало бросил сумку на табуретку, стянул куртку и избегал смотреть ей в глаза.
— Вика, давай без сцен. Я сам только вчера понял, что маме нужно чуть больше времени.
— Чуть больше времени? — она хрипло засмеялась. — Она уже ведёт себя так, будто живёт здесь годами! И ты мне опять врёшь!
— Никто тебе не врёт! — Игорь шагнул ближе, постаравшись говорить ровнее. — Просто ситуация сложная. Мама переживает, ей одной тяжело…
— И ты решил, что будет легче, если она перекроет мне кислород в моей собственной квартире? — Виктория резко схватила полотенце со стола и бросила его в раковину. — Тяжело? Да она живёт здесь лучше, чем у себя!
В гостиной раздалось негромкое покашливание — свекровь, как обычно, подслушивала. Виктория заметила едва заметную тень в проёме между комнатами, и внутри всё вспыхнуло снова. Она обернулась к Игорю:
— И не вздумай опять защищать её. Хватит.
Игорь вспыхнул:
— Она моя мать!
— А я кто? — Виктория подняла брови. — Мебель? Соседка по коммуналке? Или просто приложение к твоей семье?
Тишина повисла тяжёлой ваты. Игорь отвернулся, достал из холодильника воду, сделал несколько глотков. Он явно готовил ответ, но слов подходящих не находилось. Виктория наблюдала за ним и чувствовала, как внутри поднимается то самое кипящее, давящее чувство — смесь оскорбления, усталости и какого-то тихого ужаса от того, что происходит с её жизнью.
Она хотела перестать говорить, но слова сами лезли наружу:
— Всё, хватит. Мы сейчас спокойно садимся и обсуждаем, сколько дней у неё осталось. Я больше так жить не буду.
Игорь резко поставил стакан на стол:
— Ничего мы обсуждать не будем. Мама поживёт столько, сколько нужно.
— Нет, Игорь, — Виктория сказала это тихо, но твёрдо. — Так не будет.
Свекровь на этот раз не выдержала и вышла из гостиной, поправляя кофту, будто её только что потревожили ночью. Встала между ними, как будто решала судьбу страны:
— Деточка, не поднимай голос, это некрасиво. Мы тут все живём, как семья. И любые вопросы можно решать спокойно.
Виктория посмотрела на неё так, что у любой другой дрогнули бы колени, но Аллу Петровну это не смутило — она привыкла давить на людей всю жизнь.
— Семья? — спросила Виктория. — Вы называете это семьёй? Когда вы переставляете вещи, лезете в наши отношения, комментируете каждое моё движение?
Алла Петровна вздохнула трагически:
— Я всего лишь стараюсь помочь. Дом у вас… ну, мягко говоря, требует руки опытной хозяйки. Тебе же легче должно быть.
— Легче? — у Виктории сорвался смешок. — Легче было, когда вас здесь не было.
Игорь резко:
— Вот сейчас ты перешла черту!
— Ага, — Виктория встретила его взгляд. — А когда она называет меня никчёмной хозяйкой по телефону, это нормально? Или когда она включает телевизор так, что стены дрожат? Или когда в мои шкафы переставляет всё, как ей удобно? Это нормально?
— Я такого не говорила! — всплеснула руками свекровь, хотя обе они прекрасно знали, что говорила.
Игорь ткнул пальцем в сторону спальни:
— Вика, иди остынь.
Она выдохнула. Медленно. Очень медленно. Потому что теперь уже не было смысла что-то сдерживать.
— Нет, Игорь. Не я должна остывать. А вы оба должны собрать свои вещи.
Игорь замер. Свекровь всплеснула руками, будто перед ней разыгрывали дешёвую драму.
— Это мой дом, — продолжила Виктория ровно. — И я не позволю превращать его в проходной двор.
— Ты не имеешь права! — выкрикнул Игорь.
— Имею. Квартира оформлена на меня. Я купила её до нашего брака. Юридически она принадлежит только мне. Я это повторяю последний раз.
С этими словами она вышла из кухни, не дожидаясь ответа. Спальня встретила её прохладой и полумраком, но даже здесь не было ощущения тишины — будто весь воздух вокруг был густым, тяжёлым от накопленного давления последних месяцев.
Виктория опустилась на край кровати, закрыла лицо ладонями. Горло сдавило, глаза обожгло, но она не позволила себе разрыдаться — слёзы сейчас означали бы слабость, а слабой она быть больше не собиралась.
Она слышала за дверью приглушённые голоса — Игорь ругался со своей матерью, та что-то жалобно произносила, иногда всхлипывала. Всё это звучало одновременно и дико, и до боли знакомо. Им обоим всегда было удобно вместе. А ей — всегда приходилось подстраиваться.
Хватит.
Виктория поднялась, подошла к окну, распахнула створку. В ноябре воздух в Москве или в её ближайшем пригороде был холодный, сырой, но именно сейчас он показался ей единственным нормальным, честным и чистым в этой квартире.
Она стояла так минут пять, пока внутри не стало чуть легче. Потом развернулась и начала методично собирать документы — паспорт, договор на квартиру, старые распечатки ипотечных платежей. Всё, что могло пригодиться, если Игорь действительно решит идти на принцип и
устраивать разборки.
Руки дрожали, но движения были чёткими.
Шаги в коридоре. Постучали.
— Вика, можно войти? — голос Игоря был сдержанным, почти деловым.
— Заходи.
Он вошёл, но дверь не закрыл, и Виктория сразу поняла — он хочет, чтобы свекровь слышала каждое слово.
Надоело.
— Послушай, — начал он, — мы перегнули палку. Оба. Но давай решать спокойно.
— Спокойно? — она посмотрела ему прямо в глаза. — После того как вы оба полгода скрывали от меня правду?
Он замолчал. Потом сел рядом, положив ладони на колени.
— Я не скрывал. Я просто… хотел, чтобы всё обошлось само собой.
Виктория усмехнулась:
— Вот именно. Чтобы само собой. Чтобы я закрыла глаза, смирилась и не мешала вашей семейной идиллии.
— Не драматизируй.
Она встала.
— Игорь, я предупредила. У вас неделя.
Он наконец закрыл дверь. Сел обратно.
— Ты этого правда хочешь?
— Да.
— Ты готова разрушить наш брак из-за бытовых мелочей?
— Это не мелочи. Это уважение.
— Значит, ты хочешь всё закончить? — его голос стал хриплым.
Виктория глубоко вдохнула.
— Я хочу, чтобы меня перестали игнорировать в моей жизни.
Игорь опустил голову. Он был растерян — видно по плечам, по тому, как перебирал пальцами край своей футболки.
— Хорошо, — тихо сказал он. — Если ты так решила… хорошо.
Он встал, открыл дверь.
— Мама, — обратился он к Алле Петровне, — собирай вещи. Мы ищем квартиру.
Свекровь ахнула, будто её ударили.
— Не собирай, — Алла Петровна стояла посреди гостиной, как памятник собственному возмущению. — Я никуда не поеду. Ты слышишь меня, Игорёк? Никуда. Эту… — она ткнула пальцем в сторону спальни, где стояла Виктория, — слушать не нужно. У неё характер, сам знаешь какой. Пройдёт у неё.
Игорь поморщился и попытался подхватить чемодан, но мать оттолкнула его руку.
— Мама, хватит, — он говорил уже без уверенности, будто сам не до конца понимал, что делает. — Я сказал — собирай вещи. Всё, хватит скандалов. Мы найдём однушку на пару месяцев, не конец света.
— А деньги? — свекровь мгновенно сменила тон, теперь в голосе слышался укол паники. — Ты думал, где мы возьмём деньги? Я же копила! Я же должна была… ну… ты знаешь!
— Вот именно, — Виктория вышла из спальни, сложила руки на груди. — Копила. На ремонт. Тот, что якобы делается. Только вот квартира ваша даже не начинала ремонтироваться. Как и не собиралась.
Алла Петровна зло фыркнула:
— Это не твоё дело.
— Моё, — уверенно перебила Виктория. — Вы живёте у меня. Полгода. Бесплатно. Командуете тут как у себя дома. Так что — очень даже моё.
Игорь хотел что-то сказать, но промолчал. Он смотрел на мать, потом на жену — как будто выбирал сторону. И впервые за много месяцев впервые не выбрал никого. Он просто опустил взгляд на пол.
Это было хуже любой ссоры.
Следующие два дня были пропитаны напряжением. В квартире царила атмосфера, в которой даже чайник кипел громче обычного. Алла Петровна ходила по дому, гремела дверцами, делала вид великомученицы, вздыхала так demonstrативно, что стены вибрировали. Она сюсюкала с Игорем, уговаривала его «опомниться», утверждала, что Виктория — «временное явление, а мать — навсегда».
Игорь метался между двумя огнями. На работе задерживался подольше, дома старался избегать разговоров.
Виктория же действовала холодно, чётко и неспешно: подала заявление на развод, собрала документы, заранее нашла Игорю и его матери несколько вариантов недорогих съёмных квартир. Не потому, что хотела помочь, а потому что хотела ускорить процесс их отъезда.
Вечером третьего дня Виктория вернулась домой чуть позже обычного. В коридоре стояла тишина — глухая, но отягощённая. Игорь сидел на кухне, перед ним стоял недопитый стакан с чаем. Он держал телефон в руках, но не смотрел на экран, просто крутил аппарат между пальцами.
— Они съехали, — сказал он, не поднимая глаз. — Час назад. Мама у соседки дожидается такси. Потом — в новую квартиру.
Виктория кивнула. Она ожидала облегчения, но его не было. Вместо этого — усталость. Как будто внутри всё выжгли.
— Понятно.
Игорь тихо вздохнул и наконец посмотрел на неё. Его глаза были покрасневшими — но это не слёзы, а скорее раздражение, отсутствие сна, постоянные нервы.
— Вика… — он проговорил это почти устало. — Можно поговорить?
Она поставила сумку на стул.
— Говори.
— Ты правда хочешь развод? — он говорил спокойно. Без крика. Без попыток убедить. Как будто спрашивал диагноз.
Виктория посмотрела на него несколько секунд. Затем сказала:
— Да.
— Можно я хотя бы узнаю — почему до конца? — он попытался улыбнуться, но вышло криво.
— Ты правда не понимаешь? — голос Виктории дрогнул, но она держалась. — Полгода. Полгода я жила как гостья в собственной квартире. Полгода ты делал вид, что всё нормально. Полгода я просила тебя услышать меня, а ты слушал только её.
Он вздохнул.
— Ну… мама…
— Дело не только в маме, — перебила она. — Дело в том, что когда она заходила за рамки — ты меня не защищал. Никогда. Ни разу.
Он хотел возразить, но промолчал.
— Понимаешь? — продолжала Виктория. — Мне не нужен идеальный муж. Мне нужен человек, который будет хотя бы на моей стороне. Хоть иногда. А ты был только на её.
Игорь обхватил руками голову.
— Я просто… я думал… это временно. Я не хотел скандалов.
— А получилось, что выбрал тишину любой ценой. Только вот цена — это я. Наши отношения. Моё нервное состояние. Моё пространство.
Он медленно поднялся и подошёл к окну. Стоял спиной.
— А если… если я скажу, что хочу всё исправить?
Виктория подошла ближе, но не слишком. В пределах разговора, не в пределах доверия.
— Это не вопрос, Игорь. Ты мог исправить всё тогда, когда это ещё имело смысл. Но ты даже не попытался.
Он обернулся. И впервые за всё время его лицо было без злости. Только пустота.
— Ты меня не любишь?
Она ответила честно:
— Люблю. Но жить с тобой больше не могу.
Игорь кивнул. Не спорил. Не пытался удержать. Только тихо сказал:
— Я заберу вещи на выходных.
Когда он ушёл, квартира словно осела. Тишина была непривычной — она не радовала, а давила. Как будто дом ждал, когда Виктория начнёт дышать нормально, но она ещё не умела.
Она прошлась по комнатам. Гостиная была пустой — свекровь забрала свои статуэтки и фотографии, но на столе остался какой-то её журнал. Виктория молча выбросила его в мусорное ведро. На кухне всё было переставлено по-свекровиному. Она открыла шкафы и довольно долго возвращала посуду туда, где она должна быть — туда, где она стояла до всего этого.
Каждое движение будто возвращало частицы её самой.
Потом она подошла к окну. За окном висели ноябрьские сумерки — холодные, сыроватые, привычные. Люди спешили по улице, машины светили фарами, жизнь вокруг шла своим чередом.
Телефон завибрировал — сообщение от мамы.
«Ну как ты?»
Виктория ответила:
«Нормально. Становится легче».
Она убрала телефон, вдохнула полной грудью и села на кухонный стул. Квартира снова стала её. И впервые за долгое время она почувствовала — у неё впереди будет новая жизнь. Не лёгкая. Не сказочная. Но честная. Та, которую она построит сама.
Конец.
Мне нужна помощь