— Твоему отцу уже семьдесят три! Пусть ест супы и каши, как все старики! А моей маме нужна стиральная машина, это не роскошь, а необходимость! Она же руками стирает, как в прошлом веке!
Екатерина замерла у раковины, не выпуская из рук мокрую тарелку. Вода текла тонкой струйкой, но она не слышала её шума — только голос мужа, который врывался в их маленькую кухню, заполняя каждый сантиметр пространства.
Максим стоял в дверном проёме, всё ещё в пиджаке, с телефоном в руке. Лицо красное, взгляд возбуждённый. Он только что говорил с матерью — Екатерина знала это по тому, как напрягалась его челюсть. Каждый разговор с Галиной Петровной оставлял в нём какой-то заряд, который он потом выплёскивал на жену.
— Максим, папа не просто старый, — Екатерина осторожно поставила тарелку в сушилку и повернулась к нему. — У него проблемы с сердцем. Врач прямо сказал: либо операция, либо… Ему нельзя больше терпеть. Это опасно для жизни.
— Операция, операция! — он отмахнулся, как от назойливой мухи. — Все эти врачи только и знают, что деньги выкачивать! Моя бабушка до девяноста дожила вообще без всяких операций! А у мамы что? Машинка сломалась три месяца назад! Три месяца она мучается, спину надрывает! Ей шестьдесят пять, между прочим! Тоже здоровье беречь надо!
Он говорил быстро, почти не делая пауз, будто боялся, что она вставит слово. Екатерина смотрела на него и чувствовала, как что-то внутри неё медленно скручивается в тугой узел. Она видела перед собой не мужа, с которым прожила восемь лет, а незнакомца с чужой, кривой логикой.
— Твоя мама может стирать руками ещё месяц, — тихо сказала она. — Это неудобно, да. Но папе нужна операция на сердце. Понимаешь разницу? Неудобство и опасность для жизни — это разные вещи.
— Какая разница! — он повысил голос, сделал шаг вперёд. — Деньги одни! И решаю я, на что их тратить! Я глава семьи! Я зарабатываю больше! Значит, моё слово главное! Завтра же еду выбирать машинку. Хорошую, автоматическую, чтобы мама не мучилась.
Он развернулся и вышел из кухни, оставив за собой запах своего одеколона и ощущение разлома. Екатерина стояла у раковины и смотрела на свои мокрые руки. Вода высыхала на коже, оставляя белёсые разводы. Она не плакала. Она вообще ничего не чувствовала — только странную пустоту и холод.
Той ночью они не разговаривали. Максим лёг спать с довольным видом человека, который решил важный вопрос. Екатерина лежала рядом с ним, глядя в темноту, и думала о своём отце. О том, как он держался за грудь на прошлой неделе, когда она приезжала. О том, как бледнел и отводил глаза, чтобы она не волновалась. О том, как он сказал: «Катюша, не переживай. Я потерплю. У вас молодая семья, вам деньги нужнее».
Утром Максим ушёл на работу в отличном настроении. Даже насвистывал что-то, завязывая галстук. Перед уходом заглянул на кухню, где Екатерина молча пила кофе.
— Вечером привезу машинку, — сообщил он. — Маме уже звонил, она в восторге. Правильное решение, Катя. Увидишь.
Дверь хлопнула. Екатерина допила кофе и посмотрела на часы. Девять утра. Рабочий день только начался, а у неё было ощущение, что прожила уже целую жизнь.
Она взяла телефон и открыла приложение с объявлениями. Её пальцы двигались быстро, уверенно. Она знала, что делает. Знала, что это неправильно с точки зрения любой нормальной логики. Но логика Максима была ещё более неправильной — и она не собиралась больше играть по его правилам.
Через час к их дому подъехала машина. Два парня в синих комбинезонах поднялись на четвёртый этаж. Екатерина встретила их у двери. Она была спокойна, собрана. Никаких сомнений, никакой дрожи в руках.
— Вот, — она показала на стиральную машину в ванной. — Аккуратно, пожалуйста. Не поцарапайте стены.
Машина была почти новая — им подарили её родители Максима на годовщину три года назад. Белая, глянцевая, с сенсорным дисплеем. Галина Петровна тогда долго рассказывала, как выбирала, какая это хорошая фирма, как повезло Екатерине. Теперь эта машина, подрагивая на специальной тележке, выезжала из квартиры. Парни работали быстро, профессионально. Через двадцать минут всё было кончено.
Екатерина закрыла за ними дверь, прошла в ванную и посмотрела на пустое место. Остались только следы от резиновых ножек на плитке и отверстия в стене, где крепились шланги. Странно пустое пространство, как выбитый зуб.
Она вернулась на кухню и пересчитала деньги. Покупатели дали хорошую цену — машина была в отличном состоянии. Этого хватит на половину операции отца. Остальное она попросит у своей сестры — Лена давно предлагала помочь.
Екатерина сложила деньги в конверт, убрала в сумку и оделась. Ей нужно было успеть в больницу до обеда, чтобы внести предоплату и договориться о дате операции. Отец не знал, что она собирается сделать. Он бы не принял — слишком гордый. Но она не спрашивала разрешения. Просто сделает — и всё.
Вечером Максим вернулся домой поздно. Екатерина услышала, как хлопнула дверь подъезда, как гудел лифт. Потом — звук ключей, голоса на лестничной площадке. Он привёл кого-то с собой. Грузчиков, наверное.
Она сидела в гостиной с книгой в руках, но не читала. Просто смотрела на страницы и ждала.
Дверь распахнулась. Максим вошёл первым, возбуждённый, довольный.
— Кать, смотри какую красотку я выбрал! С сушкой, с функцией пара! Мама будет в шоке!
За ним двое парней втаскивали в квартиру огромную коробку. Машина была действительно впечатляющая — видно было даже через упаковку.
— Давайте в ванную, — скомандовал Максим, и процессия двинулась по коридору.
Екатерина не вставала с дивана. Она слышала, как они возятся, как Максим что-то объясняет, как скрипит скотч на коробке. Потом — тишина. Долгая, звенящая тишина.
— Катя! — голос Максима прозвучал странно, с надрывом. — Катя, иди сюда!
Она медленно поднялась, отложила книгу и пошла в ванную. В дверном проёме стоял муж, белый как мел. Грузчики неловко переминались за его спиной, держась за коробку.
— Где машинка? — он смотрел на неё остановившимся взглядом. — Где наша стиральная машина?
— Я продала её, — спокойно ответила Екатерина. — Утром. Деньги пошли на операцию папе. Он уже в больнице, операция назначена на послезавтрачное время.
Максим открыл рот, но ничего не сказал. Грузчики переглянулись.
— То есть… — он облизнул губы, — куда нам ставить новую?
— Некуда, — Екатерина пожала плечами. — У нас теперь две стиральные машины. Одна — у твоей мамы. Другая — в коробке. А места для установки нет.
— Ты… — он сделал шаг к ней, лицо из белого стало красным. — Ты продала нашу машинку?! Как ты посмела?!
— Я поступила так же, как ты, — её голос был ровным, без эмоций. — Ты потратил общие деньги на свою маму. Я продала общую вещь для своего папы. Всё справедливо, разве нет?
— Это не одно и то же! — закричал он. — Я купил нужную вещь! Для семьи!
— Для твоей семьи, — поправила она. — Для твоей мамы. А мой папа, получается, не семья. Ты вчера сам так сказал. Что он может подождать. Что твоя мама важнее. Я просто применила твою логику.
Грузчики стояли с коробкой, явно желая оказаться где угодно, только не здесь. Максим обернулся к ним.
— Ставьте на место старой машины! Сейчас же!
Они неуверенно двинулись вперёд, но Екатерина не отступила.
— Ставьте куда хотите, — сказала она грузчикам. — Но подключить её некуда. Шланги отрезаны, выводы заглушены. Я вызывала сантехника. Специально.
Максим уставился на неё так, будто видел впервые.
— Ты спятила, — прошептал он. — Ты реально спятила.
— Нет, — она покачала головой. — Я просто перестала быть удобной. Ты решил, что боль моего отца не важна. Что стиральная машина важнее человеческой жизни. Я показала тебе, как это — когда с твоими чувствами не считаются.
Он молчал. Грузчики молчали. В ванной стояла запечатанная коробка с новой машиной, которую некуда было поставить. На полу зияла пустота на месте старой. Абсурдная, нелепая ситуация.
— Ребят, — Максим наконец нашёл в себе силы обернуться к грузчикам. — Несите её обратно в машину. Отвезёте к моей маме.
Они с облегчением подхватили коробку и потащили к выходу. Екатерина отступила, пропуская их. Максим остался стоять в ванной, глядя на пустое место. Когда дверь за грузчиками закрылась, он повернулся к жене.
— Что теперь? — его голос был глухим. — Мы что, теперь без машинки будем жить?
— Ты вчера говорил, что твоя мама может стирать руками, — Екатерина прислонилась к дверному косяку. — Теперь будем стирать руками мы. Это же не смертельно, правда? Люди как-то справляются. Или можешь ходить в прачечную.
— Это неправильно, — он покачал головой. — Ты поступила неправильно.
— Знаешь, что я поняла? — Екатерина посмотрела ему в глаза. — Когда ты принимаешь решение за нас обоих, не спрашивая моего мнения, это называется «я глава семьи». Когда я делаю то же самое, это называется «неправильно». Удобная система, ничего не скажешь.
Она развернулась и ушла в комнату. Максим остался один в ванной комнате, где на белой плитке чернели следы от резиновых ножек машины, которой больше не было. Он смотрел на эти следы и впервые за много лет по-настоящему задумался о том, что же он на самом деле сделал.
В ту ночь они снова не разговаривали. Но теперь молчание было другим. Не обиженным, не гневным. Просто пустым. Как та ванная комната без стиральной машины.
Утром Екатерина встала рано, оделась и взяла сумку.
— Я к отцу, — бросила она, не глядя на Максима. — Операция сегодня. Вернусь поздно.
Он сидел на кухне с чашкой кофе и смотрел в окно. Не обернулся, когда она говорила. Просто кивнул.
— Катя, — окликнул он, когда она уже была в прихожей.
Она остановилась, не оборачиваясь.
— Я… — он замолчал, подбирая слова. — Я хотел как лучше.
— Знаю, — тихо ответила она. — Для своей мамы ты хотел как лучше. Я тоже хотела как лучше — для своего папы. Теперь у нас нет стиральной машины, но зато есть понимание, что мы хотим лучшего для разных людей.
Она вышла, закрыв за собой дверь. Максим остался сидеть на кухне. Кофе остыл, но он продолжал держать чашку в руках, глядя в окно на серое утреннее небо.
Он думал о том, что вчера был абсолютно уверен в своей правоте. О том, как легко было объяснять жене, что важно, а что нет. О том, как просто было делить родителей на «своих» и «чужих», проблемы на «серьёзные» и «терпимые».
Теперь, сидя в квартире без стиральной машины, которую он сам купил и сам же сделал бесполезной, Максим вдруг понял: он не был главой семьи. Он был просто эгоистом, который прикрывал своё равнодушие громкими словами о мужской ответственности.
Катя не кричала, не устраивала скандалов. Она просто показала ему зеркало. И отражение в этом зеркале оказалось мерзким.
Вечером, когда Екатерина вернулась из больницы, уставшая и бледная, но с облегчением в глазах — операция прошла успешно — Максим встретил её у двери.
— Прости, — сказал он. — Прости меня. Я был полным идиотом.
Она молча сняла туфли, повесила куртку.
— Я позвоню маме, — продолжал он. — Скажу, что заберу машинку обратно. Мы установим её здесь. А для мамы купим позже, когда накопим. Или я один накоплю. Из своей зарплаты. Это будет правильно.
Екатерина посмотрела на него долгим, оценивающим взглядом. В её глазах ещё оставался тот холод, но он начал таять. Медленно, неохотно, но таять.
— Твоя мама уже привыкла к новой машине, — тихо сказала она. — Пусть остаётся у неё. Мы как-нибудь справимся. Главное, чтобы ты понял одну вещь: семья — это не только твои родители. Семья — это наши родители. И когда одному из них плохо, мы решаем вместе, как помочь. А не по принципу «мой важнее твоего».
Максим кивнул. Он чувствовал, как у него першит в горле, как хочется сказать ещё что-то, объясниться, попросить прощения по-настоящему. Но Екатерина устало прошла мимо него в комнату, и он понял: слова сейчас ничего не значат. Теперь он должен доказывать делами.
Той ночью они лежали рядом в темноте. Максим не спал. Он думал о пустом месте в ванной, о своей матери, которая сейчас радуется новой машинке, о тесте, которому вскрывали грудную клетку, чтобы спасти жизнь. Он думал о том, как легко было делить людей на важных и неважных, пока не получил урок, после которого стало стыдно смотреть в зеркало.
Утром он проснулся раньше Екатерины, оделся и вышел из квартиры. Вернулся через час с пакетом. В пакете были моющие средства для ручной стирки, новый тазик и какая-то специальная доска для стирки.
— Что это? — спросила Екатерина, увидев его покупки на кухне.
— Пока мы без машинки, буду стирать сам, — просто ответил он. — Свои вещи точно. И часть общих. Ты не должна одна расхлёбывать последствия моей глупости.
Екатерина посмотрела на мужа, на его виноватое лицо, на руки, которые неловко держали новый тазик. Что-то дрогнуло в её груди. Может, не всё ещё потеряно. Может, он правда понял.
— Договорились, — кивнула она. — Будем стирать по очереди.
Это был не конец истории. Это было начало чего-то нового. Они оба поняли, что семья не строится на том, кто главнее и чьё слово весомее. Семья строится на уважении. На понимании, что у каждого есть свои близкие люди, и все они одинаково важны.
Максим узнал, что значит — делить быт поровну. Он впервые в жизни стирал вручную рубашки и простыни, тёр на доске воротнички, полоскал в холодной воде. Руки болели, спина ныла. Но каждый раз, когда он хотел пожаловаться, вспоминал слова жены: «Твоя мама может стирать руками ещё месяц». И ему становилось стыдно.
Через месяц операция была позади, отец Екатерины шёл на поправку. Максим впервые за всё время их брака поехал навестить тестя в больнице. Привёз фрукты, посидел рядом, поговорил. Старик смотрел на него с удивлением и благодарностью. А Максим смотрел на этого седого человека с трубками в руке и шрамом на груди и думал: вот он чуть не потерял его. Чуть не лишил Катю отца. Из-за чего? Из-за стиральной машины?
Когда они копили на новую машину — теперь уже вместе, откладывая понемногу с каждой зарплаты — Максим не чувствовал обиды или унижения. Он чувствовал, что делает что-то правильное. Впервые за долгое время — правильное.
Екатерина видела эти изменения. Она не стала сразу прощать и забывать — слишком глубоко он её ранил своим равнодушием. Но она видела, как он старается. Видела, как он стал спрашивать её мнение по всем важным вопросам. Видела, как он перестал делить родителей на «своих» и «чужих». И что-то внутри неё начало оттаивать.
Холодильник их отношений, который казался безнадёжно сломанным, начал снова работать. Медленно, со скрипом, но работать.
— То, что я ваша невестка не значит, что вы в мой кошелёк можете лезть! Сами своей дочери покупайте всё, что хотите!