Эльвира Петровна вошла в купе, когда проводница уже уходила. На верхней полке устраивался мужчина — седой, в очках, лет семьдесят. Напротив, у окна, молодая мать с девочкой раскладывали игрушки.
— Добрый вечер, — сказала Эльвира Петровна.
Мать кивнула натянуто. Мужчина наверху не ответил — только буркнул, подтягивая одеяло.
Эльвира Петровна опустила чемодан у своей нижней полки. Место хорошее — у окна, просторное. Она заплатила, не думая, потому что знала: ночью в поезде важен каждый сантиметр. Спина болит, колени ноют, а вставать среди ночи на верхнюю полку — это уже не для её возраста.
Поезд дёрнулся и тронулся. За окном поплыли серые пятиэтажки, потом поля, затянутые вечерней мглой.
Через полчаса мужчина начал спускаться. Медленно, держась за поручень, охая на каждой ступеньке. Дошёл до туалета, вернулся, снова полез наверх. И снова — вздохи, пыхтение, стоны.
Эльвира Петровна молчала, но чувствовала: сейчас начнётся.
Солнце село, когда он заговорил.
— Простите, — сказал он сверху, голос негромкий, но настойчивый. — Мне очень тяжело лазить. Возраст, понимаете. Сердце. Не могли бы мы поменяться полками? Я был бы очень благодарен.
Мать напротив замерла. Девочка уткнулась в телефон.
Эльвира Петровна медленно подняла глаза.
— Вы серьёзно?
— Ну да, — он растерялся. — Я же старше. Мне действительно трудно.
Эльвира Петровна посмотрела на него долго, потом сказала:
— Мне надо подумать.
Он облегчённо выдохнул и лёг. Мать отвернулась к окну.
Эльвира Петровна встала, вышла в коридор. Прислонилась к стене, достала телефон. Открыла сайт перевозчика, нашла стоимость билетов. Верхняя полка — одна цена. Нижняя — намного дороже. Разница ощутимая.
Она стояла у окна, за которым мелькали редкие огни деревень, и чувствовала, как внутри что-то твердеет. Не злость — усталость. От того, что снова кто-то хочет взять её комфорт без спроса, прикрываясь возрастом и жалостью.
Она вернулась в купе. Мужчина притворялся спящим.
— Я подумала, — сказала Эльвира Петровна спокойно. — Я согласна поменяться. Но вы знаете, сколько стоит моя полка? Она намного дороже вашей. Если вы компенсируете мне разницу, я без проблем уступлю место.
Тишина была такая, что слышно было только стук колёс.
Он сел на полке, свесив ноги. Лицо покраснело.
— Что?! Вы хотите денег?!
— Не хочу. Прошу справедливости, — поправила Эльвира Петровна. — Я заплатила за комфорт. Вы хотите его получить бесплатно.
— Да вы издеваетесь?! Я больной человек! Старый! А вы торгуетесь!
Мать вмешалась:
— Женщина, как вам не стыдно? Он еле ходит! Неужели не жалко?
Эльвира Петровна обернулась к ней.
— Жалко. Но я не обязана отдавать то, за что заплатила. Если ему трудно, он мог купить нужную полку заранее.
— У меня не было денег на нижнюю! — рявкнул мужчина. — Пенсия маленькая! А вы, видать, богатая, раз такая принципиальная!
Эльвира Петровна усмехнулась горько.
— У меня тоже пенсия. И спина больная. И давление. Просто я планирую, а не рассчитываю на чужую совесть.
Он побагровел.
— Да провались ваша полка! Не нужна она мне! Лучше помучаюсь наверху, чем буду платить за то, что мне должны отдать по-человечески!
Эльвира Петровна легла на свою полку, отвернулась к стене.
— Решайте сами.
Мужчина с грохотом лёг, завернулся в одеяло. Мать укрыла дочку, демонстративно не глядя на Эльвиру Петровну.
Ночь была мучительной. Эльвира Петровна не спала. Наверху мужчина громко вздыхал, кашлял, ворочался так, что скрипела вся конструкция. Делал нарочно — она знала.
Мать напротив молчала, но осуждение висело в воздухе, густое и тяжёлое.
Эльвира Петровна лежала, глядя в тёмное окно. Она была права. Юридически, логически — права. Она заплатила. Она не обязана.
Но почему так тяжело?
За окном начало светать. Серое, неприветливое утро. Эльвира Петровна встала, прошла в туалет, умылась холодной водой. Посмотрела на себя в мутное зеркало — лицо усталое, глаза красные.
Когда она вернулась, мужчина уже сидел на полке, одетый. Он смотрел в окно, не поворачивая головы. Мать кормила дочку печеньем, не замечая Эльвиру Петровну.
— Скоро приедем, — сказала мать громко. — Наконец выберемся отсюда.
Эльвира Петровна села, достала телефон. Проверила время. До прибытия — полчаса.
Поезд подходил к Петербургу медленно. За окном поплыли промзоны, гаражи, серые многоэтажки. Эльвира Петровна застегнула чемодан, надела куртку.
Мужчина спустился с полки. На этот раз — быстро, легко, без охов. Даже не держался за поручень.
Эльвира Петровна проводила его взглядом и усмехнулась. Он поймал её взгляд и поджал губы.
— Вот как, — сказала она негромко, но так, чтобы все слышали. — Оказывается, могли спускаться нормально. Всю ночь изображали умирающего, а сейчас — как молодой.
Он застыл у двери, побагровел.
— Я… у меня утром легче…
— Ничего у вас не легче, — отрезала Эльвира Петровна. — Просто привыкли, что все перед вами расстилаются. Прикинулись больным, чтобы бесплатно комфорт получить.
Мать отвернулась, но Эльвира Петровна заметила, как та сжала губы. Видимо, тоже поняла.
Мужчина открыл рот, хотел что-то сказать, но поезд резко затормозил, и он схватился за поручень. На этот раз по-настоящему — чтобы не упасть.
— Желаю приятного дня, — сказала Эльвира Петровна ровно и вышла из купе первой.
На перроне она обернулась. Мужчина стоял у вагона, доставал телефон, делал вид, что занят. Но когда мимо проходила пожилая женщина с тяжёлой сумкой, он даже не посмотрел в её сторону.
Эльвира Петровна усмехнулась и пошла к выходу.
Она остановилась у выхода с вокзала, достала телефон. Написала дочери: «Приехала. Встречаемся?» Отправила. Убрала телефон в карман.
Вокруг сновали люди — спешили, толкались, каждый нёс своё, каждый защищал свой кусочек мира. И никто никому не был должен.
Эльвира Петровна вышла на улицу. Ветер трепал волосы, в лицо летела мелкая изморось. Она подняла воротник и пошла вперёд, сжимая ручку чемодана.
Она поступила правильно. Не дала себя использовать. Не поддалась на манипуляцию. И даже вывела его на чистую воду перед всем купе — пусть хоть стыдно будет в следующий раз чужим комфортом пользоваться за счёт жалости.
Телефон завибрировал — дочь ответила: «Жду тебя, мама. Приезжай скорее».
Эльвира Петровна поймала такси, села на заднее сиденье. Когда машина тронулась, она откинулась на спинку и выдохнула.
Спина не болела. Она выспалась — нет, не выспалась, но хотя бы лежала на своей, оплаченной, удобной полке. А главное — не дала себя обмануть.
Может, кто-то и осудит. Скажет: бессердечная, жадная. Но она знала правду: доброта без границ — это не доброта. Это слабость, которой пользуются.
Она посмотрела в окно, где проплывали улицы большого города, и впервые за ночь улыбнулась.
Пусть он запомнит, что не все ведутся на жалость. Что за комфорт надо платить — деньгами или честностью. И что возраст — не индульгенция на чужой счёт жить.
Эльвира Петровна закрыла глаза. Впереди была дочь, тёплый дом, несколько дней покоя. А позади — купе, в котором она отстояла себя. Без крика, без скандала. Просто чётко и справедливо.
И это было правильно.
— Хватит! В моей квартире не будет ни твоей мамаши, ни её родственничков! — прошипела жена