— Я не понимаю, как можно быть такой упрямой! — Артём хлопнул ладонью по столу, и чашка с недопитым чаем дрогнула, расплескав капли.
— А я не понимаю, как можно не замечать очевидное, — спокойно ответила Марина, хотя голос у неё слегка дрожал.
Они сидели на кухне — в их кухне, маленькой, но уютной, с серыми фасадами, которые она выбрала сама, и с трещиной на стене, появившейся после того, как Артём в сердцах пнул табурет. Трещина, как и многое в их жизни, осталась незаклеенной.
— Ты опять задержалась, — Артём подался вперёд. — Опять эта твоя фирма, клиенты, звонки. Ты вообще помнишь, что у тебя семья есть?
— Семья, Артём, — она выдохнула, — это когда люди друг друга поддерживают, а не д interrogируют каждый вечер.
— Поддерживают? — он хмыкнул. — Да я, между прочим, тебя обеспечиваю! Машину твою кто чинил? Телефон кто оплатил?
— Да ладно, не начинай, — Марина встала, налила себе воды и облокотилась о подоконник. — Я тоже не на твоей шее сижу, если ты не заметил.
Он откинулся на спинку стула, сжал пальцы в кулак.
— Вот. Вот это в тебе и бесит! Этот вечный тон “я сама”. Как будто я тебе мешаю жить!
Марина молчала. На улице моросил холодный ноябрьский дождь — противный, липкий. За окном мокрые листья прилипали к стеклу, а в квартире пахло выгоревшим тостером и усталостью.
— Хочешь правду? — сказала она наконец. — Да, мешаешь. Потому что ты не муж, а контролёр.
— Контролёр?! — он вскочил. — А то, что я беспокоюсь? Что я не хочу, чтобы моя жена шлялась где попало после десяти? Это, по-твоему, контроль?
— Это ревность. И неумная, кстати.
Он сделал шаг к ней.
— А может, ты просто боишься, что я прав? Что ты на работе не отчёты сдаёшь, а глазки кому-то строишь?
Марина устало усмехнулась.
— Вот знаешь, Артём… твоя фантазия — единственное, что у тебя стабильно работает.
Он молчал. Несколько секунд — глухая пауза, в которой слышно было только, как капает с подоконника дождь. Потом он тихо, почти спокойно сказал:
— Это всё твоя мать тебе в голову вбила. Она ж ненавидит меня с первого дня.
— Мама тут вообще ни при чём, — Марина отмахнулась. — Мы с ней сто лет не обсуждали тебя.
— Ага, конечно. Она же мне прямо сказала тогда: “Дочка, с таким, как он, ты будешь плакать”.
Марина напряглась.
— Не переворачивай. Это было, когда ты на три дня исчез после корпоратива.
— Я в Питере был!
— Без телефона? Без связи? Три дня, Артём!
— Меня телефон украли! — выкрикнул он.
Он понимал, что звучит глупо, но продолжал гнуть линию. Марина же просто села обратно, устало, будто сил спорить больше не осталось.
— Ладно, — она сказала тихо. — Давай без цирка. Просто скажи, чего ты хочешь.
— Хочу, чтобы ты наконец стала нормальной женой! — выпалил он. — Чтобы готовила, чтобы ждала меня, чтобы не сидела до ночи в этом своём офисе!
— То есть чтобы я перестала быть собой? — уточнила она. — И превратилась в кого? В тебя? В человека, который злится на весь мир и ждёт, пока жена принесёт чай?
Он сжал зубы.
— Я устал от твоего тона. От этой вечной иронии.
Она встала и направилась к двери.
— А я устала от твоих претензий.
Но не успела сделать и трёх шагов — замок щёлкнул, и в квартиру вошла женщина в пальто, с зонтом, капающим на коврик.
— Ой, а у вас тут что — опять война? — спросила она с притворной улыбкой.
Марина замерла.
— Здравствуйте, Валентина Сергеевна.
— Добрый вечер, мама, — холодно сказал Артём, явно не ожидав визита.
— А что, я не могу зайти к сыну? — Валентина Сергеевна сняла перчатки, кинула сумку на стул и смерила взглядом невестку. — Кстати, супом у вас не пахнет. Ты опять ничего не готовила, Мариш?
Марина закрыла глаза.
— Господи, только не сейчас…
— Что — не сейчас? — свекровь вскинула брови. — Ты мужа довела, ребёнка не родила, дом забросила — и ещё рот открываешь?
Артём кашлянул, будто хотел что-то сказать, но мать уже набрала обороты.
— Вот посмотри на себя! Уставшая, холодная, всё время с телефоном. Сын у меня с ней мучается, а она всё “я сама”!
Марина повернулась к Артёму.
— Это что, теперь семейный допрос с двумя следователями?
— Мама просто волнуется, — пробормотал он.
— Мама пусть волнуется за себя, — сказала Марина твёрдо.
Свекровь хмыкнула, подошла к столу и посмотрела на его поверхность: пара крошек, кружка, ноутбук.
— Красота. Прямо музей безделья.
— Всё, — Марина отступила к двери. — Я выхожу.
— Куда? — рявкнул Артём.
— На воздух. Пока не сказала лишнего.
— Конечно! — крикнула вслед Валентина Сергеевна. — Убежать — единственное, что ты умеешь!
Марина хлопнула дверью.
На улице было сыро, туманно и гадко. Асфальт блестел от дождя, окна домов — от чужих жизней. Она шла вдоль улицы, вдыхала холодный воздух и чувствовала, как внутри копится не просто злость — что-то глубже. Разочарование. Из тех, что не лечатся словами “прости”.
“Мама права была, — подумала она. — Только я тогда не хотела слушать”.
Она достала телефон, открыла мессенджер, написала коротко:
«Тань, можешь переночевать у тебя?»
Через минуту пришёл ответ:
«Конечно. И вино захвати. Ты же опять с ним?»
Марина усмехнулась.
«Опять» — слишком мягко сказано.
Марина проснулась у Таньки на диване от запаха кофе и звука старого чайника, который сипел, будто умирал. Голова гудела, глаза опухли, но было хоть чуть спокойнее — не тот душный воздух их квартиры, не Артём с претензиями, не вечное “а мама сказала…”.
Танька в спортивных штанах, с хвостом, разлила кофе по кружкам.
— Ну? Он что, опять устроил допрос с пристрастием?
— Да, — Марина вздохнула. — И на этот раз при маме.
— Классика. — Таня уселась напротив. — Он вообще в курсе, что тебе не семнадцать и ты не обязана отчитываться, где и с кем?
— В курсе, но, по-моему, ему от этого только хуже.
Танька молча покачала головой.
— Слушай, Мариш, ну серьёзно. Сколько можно? Ты пашешь, ты его содержишь половину времени, а он ведёт себя, будто делает тебе одолжение.
— Не всё так просто, — Марина уткнулась в кружку. — Я его всё-таки люблю.
— Любишь? — подруга фыркнула. — Это не любовь, это привычка терпеть.
Марина не ответила. Она знала: Танька говорит правду. Но внутри всё равно жила эта глупая надежда, что он опомнится, что у них получится вернуться в то время, когда они ржали до ночи над сериалами и засыпали, держась за руки. Только вот то время, кажется, давно растворилось в мелочах — в недовольстве, ревности и звонках от Валентины Сергеевны.
К обеду она всё-таки решилась вернуться домой. Не хотела устраивать побег — пусть не думает, что испугалась. В подъезде пахло кошками и мокрой обувью. Дверь её квартиры — привычная, зелёная, с царапиной возле замка.
Она вставила ключ, повернула. В квартире — тишина. Только телевизор бубнил в гостиной. Артём сидел на диване, в спортивных шортах, с чашкой чая. Увидел её и будто ничего не случилось.
— Ну наконец-то, — сказал он спокойно. — Я уж думал, ты навсегда у Таньки осталась.
— А если бы осталась? — Марина сняла пальто. — Ты бы заметил?
Он не ответил. Только сделал глоток и перевёл взгляд на экран.
— Ты, кстати, можешь извиниться, — добавил он. — Вчера ты перегнула.
— Извиниться? — Марина рассмеялась тихо. — За что? За то, что не дала твоей матери очередной сеанс унижения?
Артём опустил чашку на стол.
— Ты сама провоцируешь. Мама добрая женщина, она просто хочет, чтобы у нас всё было как у людей.
— У людей — это как? — Марина обернулась. — Чтобы жена молчала, а муж и мама решали, как ей жить?
Он тяжело вздохнул.
— Ты опять начинаешь…
— Нет, Артём, — Марина подошла ближе. — Это ты не заканчиваешь. Ты же понимаешь, что твоя мать не имеет права входить сюда, когда захочет?
— Это моя мать! — резко ответил он. — Она имеет право на всё!
— На всё? — усмехнулась она. — Даже на мою жизнь?
Он вскочил.
— Твоя жизнь? Да если бы не я, ты бы…
— Что? — Марина сложила руки на груди. — Не купила бы квартиру? Не жила бы? Напомнить, кто взял ипотеку на себя, когда ты был “в творческом поиске”?
Артём покраснел.
— Ты опять этим козыряешь! Тебе нравится меня унижать, да?
— Мне нравится, когда ты честен. Хотя бы на пять минут.
Он отвернулся к окну, долго молчал.
— Ты изменилась, — сказал наконец. — Раньше ты была мягче.
— Раньше я думала, что любовь — это терпеть.
Эти слова повисли между ними, как что-то необратимое.
Через несколько дней начались “тонкие игры”. Артём перестал устраивать сцены, наоборот — стал чересчур вежлив. Молча выносил мусор, готовил ужин, улыбался. Но эта улыбка была фальшивая, натянутая, будто он ждал чего-то.
Марина насторожилась.
А потом узнала — через общую знакомую, которая случайно проболталась: Артём уже две недели обсуждает с матерью, как “вернуть квартиру под контроль”.
Вечером, когда он пришёл, она не выдержала.
— Скажи честно, — начала она. — Вы с мамой собираетесь что-то против меня провернуть?
— В смысле? — он сделал удивлённое лицо.
— Не прикидывайся. Я знаю, что ты с ней обсуждаешь, как “узаконить совместную собственность”.
Он усмехнулся.
— Ну а что, ты же жена, значит квартира общая.
— Нет, — твёрдо сказала она. — Куплена до брака. На мои деньги. И документы у меня на руках.
— Да кому ты докажешь? — бросил он. — Думаешь, суд на твоей стороне будет?
Марина подошла ближе.
— Артём, ты совсем съехал? Мы же не враги! Это моя жизнь, мой дом!
— Наш, — прошипел он. — Мы семья.
— Мы — война, — ответила она тихо. — И ты сам это устроил.
На следующий день, когда Марина вернулась с работы, в квартире уже была Валентина Сергеевна.
На плите кипел чайник, на столе стояли контейнеры с едой, и она распоряжалась, как хозяйка.
— А, вернулась! — сказала она с таким видом, будто поймала вора. — Я тут прибралась немного. Ужас, конечно.
— А вы что здесь делаете? — спросила Марина.
— Сын дал ключ. Я теперь по вечерам буду приходить, помогать вам навести порядок.
Марина стояла, не веря ушам.
— Простите, но я не нуждаюсь в помощи.
— Это видно, — усмехнулась свекровь. — Сын устал, дом запущен, ужин сам себе греет. Женщина должна быть опорой, а не… офисной тенью.
Артём появился из спальни.
— Мама, не надо…
— Надо, — отрезала она. — Иначе ты так и будешь жить в бардаке.
Марина схватила сумку, вынула из кармана связку ключей и вытянула руку.
— Вот. Заберите свои ключи и больше не входите сюда без спроса.
— Что ты себе позволяешь?! — вспыхнула Валентина. — Это мой сын дал мне ключи!
— Пусть сын тогда объяснит, кто здесь хозяин, — холодно сказала Марина, не отводя взгляда от Артёма.
Он стоял, мял край рубашки, потом буркнул:
— Мариш, не кипятись. Мама просто хочет помочь.
— Мне не нужна помощь, — ответила она, уже почти шёпотом. — Мне нужно уважение.
Вечером, когда Валентина всё-таки ушла, хлопнув дверью, Марина села на кровать. Артём зашёл, сел рядом.
— Ну чего ты добилась? — тихо спросил он. — Мама теперь обиделась.
— Я добилась тишины, — ответила она. — Хотя бы на ночь.
Он вздохнул.
— Может, давай всё начнём сначала? Без упрёков, без мамы, без вот этого всего?
— Давай. Только без лжи.
— Какой лжи?
— Той, где ты притворяешься, будто мы семья, когда мы уже давно соседи.
Он помолчал, потом встал, нервно прошёлся по комнате.
— Значит, вот так? Хочешь сказать, что я тебе чужой?
— Хочу сказать, что я устала быть виноватой за то, что я — не твоя мать.
Он застыл, как будто она ударила его.
Потом взял куртку, накинул, вышел, громко хлопнув дверью.
Марина не побежала за ним. Не потому что не хотела, а потому что знала: если сейчас снова пойдёт, всё повторится. Опять будут разговоры, обещания, “мама просто волнуется”, и через неделю — то же самое.
Впервые за долгое время ей было спокойно одной. Не хорошо, не радостно — просто спокойно.
Она села у окна, включила настольную лампу и записала в блокноте:
“Никто не имеет права делать из любви клетку. Даже тот, кто говорит, что любит”.
А за стеной, в квартире напротив, кто-то включил музыку — старую “Сплин”овскую песню про осень.
И Марина вдруг поняла: да, кажется, эта история ещё не закончена. Но конец уже где-то рядом.
***
Артём вернулся через два дня. Не позвонил, не написал — просто пришёл, будто ничего не случилось. Вошёл в квартиру, снял обувь и спокойно сказал:
— Я подумал… не стоит всё рушить из-за глупостей.
Марина стояла на кухне, резала хлеб. Не обернулась.
— Из-за глупостей? — переспросила она. — То есть из-за твоей матери, твоих подозрений и твоего контроля — это всё глупости?
— Ну а что, — он пожал плечами. — Все ругаются.
Она отложила нож.
— Артём, мы не просто ругаемся. Мы живём как в эксперименте. Каждый день проверяем, кто кого выдержит дольше.
Он подошёл ближе, попробовал взять её за руку.
— Я не хочу тебя терять.
— Ты не меня не хочешь терять, — тихо сказала она. — Ты не хочешь терять контроль.
Он резко отдёрнул руку.
— Ты опять начинаешь со своими психологическими штучками, да?
Марина повернулась.
— Я просто называю вещи своими именами. Ты привык, что всё должно быть по-твоему. Даже я.
Он отвернулся к окну.
— А что, я должен был позволить тебе делать, что хочешь?
— Да, — сказала она. — Именно это и называется доверием.
Он усмехнулся.
— Доверием? К женщине, которая ночует у подруги и потом возвращается как ни в чём не бывало?
— К женщине, которая не захотела скандалить на глазах у твоей матери.
— Моей матери! — снова взвился он. — Да ты вообще кто без меня, Марина?
Она спокойно посмотрела на него.
— Я — человек. И хозяйка этой квартиры.
— Опять ты об этом! — он взмахнул рукой. — Всё у тебя “моя квартира, мои деньги, мои правила”!
— А у тебя — “моя мать, мои упрёки, моя ревность”. Нормально, да? Баланс.
Он побагровел.
— Ты специально меня доводишь.
— Нет. Я просто перестала бояться.
На следующий день она вернулась с работы и застала сюрприз. Вся её одежда — сложена в чемоданы. На столе лежали ключи. Рядом — записка на клочке бумаги:
“Если ты решила жить отдельно — живи. Без меня”.
Марина постояла, глядя на это, потом засмеялась. Смех был сухой, без радости, как у человека, который уже слишком устал, чтобы злиться.
Она достала телефон, сфотографировала чемоданы. Потом — ту самую записку.
Потом позвонила юристу.
— Здравствуйте, это снова Марина Соколова. Да, помните, мы говорили про квартиру? Я хочу оформить документы так, чтобы никто не мог претендовать. Даже если мы ещё в браке.
Артём вернулся вечером, довольный, уверенный. Видимо, рассчитывал на сцену, слёзы, мольбы. Но Марина встретила его спокойно.
— Ты чего вещи трогал? — спросила она.
— Ты же хотела съехать. Я помог.
— Ты — не помог, — сказала она. — Ты подписал свой билет на выход.
Он замер.
— Это угроза?
— Нет, — спокойно ответила Марина. — Констатация.
Она достала из сумки конверт и положила на стол.
— Вот. Копии документов на квартиру. И заявление на развод. Завтра подам.
— Что?! — он побледнел. — Подожди, ты серьёзно?!
— Абсолютно.
Он замотал головой.
— Нет. Нет, Марина, ты не понимаешь. Это всё сгоряча, мы же…
— Мы — ничего, Артём. Мы — история, которая закончилась.
Он подошёл ближе, взял её за плечи.
— Послушай, ну не дури. Мы столько лет вместе. Да, я перегибал. Да, мама лезла. Но я же люблю тебя!
Она посмотрела на него.
— Любишь? А как выглядит твоя любовь, Артём? Как чемоданы на полу? Или как “ключи на стол”?
Он опустил руки.
— Я просто не хотел тебя потерять.
— Так ты и потерял, — тихо сказала она. — Потому что держал не за руку, а за горло.
Он отступил.
— Значит, вот так, да?
— Вот так.
Через неделю Артём съехал. Без скандала, без драм. Просто собрал вещи, вынес.
Валентина Сергеевна звонила, писала — то проклинала, то уговаривала “передумать”, “дать шанс”.
Марина не отвечала.
Она сменила замки, вымыла квартиру до блеска, открыла окна настежь. В воздухе пахло свежестью и чем-то новым. Свободой, может.
Поначалу было странно — тишина, где нет чужих шагов, нет “а где ужин”, нет звонков от свекрови.
Потом стало спокойно.
По вечерам она сидела у окна с чаем, слушала, как за стеной соседский ребёнок смеётся, и думала: “Вот так и должно быть — без страха возвращаться домой.”
Однажды, в конце января, ей позвонил Артём.
— Привет, — голос был усталый. — Я тут рядом. Можно зайти?
Она помолчала, потом ответила:
— Нет, Артём. Уже нельзя.
— Ну хоть поговори со мной…
— Мы уже всё сказали. Просто не в одно время.
Он хотел что-то добавить, но связь оборвалась. И Марина не перезвонила.
Весной она впервые за долгое время поехала одна за город. Сняла домик на выходные, сидела на веранде, пила кофе, слушала птиц. Вечером написала в заметках на телефоне:
“Свобода — это когда не боишься сказать «нет» и не ждёшь, что тебя поймут. Достаточно, что ты понял сам.”
Она поставила точку, выключила телефон и впервые за долгие годы уснула без тревоги.
Осенью они случайно встретились в торговом центре. Артём шёл с пакетами, похудевший, какой-то потерянный. Увидел её, замер.
— Привет, — сказал он тихо.
— Привет, — ответила Марина.
Он пытался что-то добавить, но она лишь улыбнулась — спокойно, без злобы.
— Надеюсь, ты теперь счастлив, — сказала она.
Он отвёл взгляд.
— А ты?
— А я теперь — живу. Без оглядки.
Она повернулась и ушла. Не быстро, не театрально — просто пошла дальше.
И впервые за долгое время знала точно: всё, что было, — не зря.
Финал.
Последняя ночь с мужем Истории