— Да сколько можно, Антон?! — Ирина хлопнула крышкой кастрюли так, что пар пошёл в потолок. — Ты мне скажи, я тебе кто — жена или повариха на полставки?
Антон застыл у дверей кухни, как школьник, пойманный за двойкой. В одной руке у него пульт, в другой — недопитая кружка чая.
— Ира, ну ты чего опять завелась? — протянул он, морщась. — Просто мама сказала, что гости будут у нас, а ты же сама всегда любишь готовить.
— Люблю, — передразнила Ирина. — Только не на тридцать ртов подряд! Я тебе не комбинат питания!
Снаружи, за окном, октябрь моросил унылым дождём. Лужи растекались по двору, собаки скулили у подъезда. А внутри на кухне воздух можно было резать ножом — такой густой от обиды, усталости и кипящего супа.
— Ирина, ты преувеличиваешь, — пробормотал Антон, пряча глаза. — Мама просто привыкла отмечать с семьёй. Ну что тебе, сложно, что ли? Один день в году.
— Один день, второй, третий! — отрезала она. — А потом Новый год, Пасха, Светкины именины, дядя Лёша с его «я только на чай»… Я устала, Антон! Я хочу жить, а не стоять у плиты с утра до ночи!
Она присела на табурет, положила ладонь на лоб. Взгляд потухший, голос дрожит — не от злости, а от отчаяния.
— Я даже не помню, когда мы с тобой просто сидели, ели пиццу из коробки и смотрели кино. Всё время — эти застолья, родственники, смех, звон бокалов. А я на кухне, как заведённая.
Антон вздохнул, подошёл, положил руку ей на плечо.
— Ир, ну не начинай, ладно? Ну вот скажи, что тебе мешает попросить помощи?
Она подняла глаза:
— Помощи? У твоей мамы? Да она даже тарелку со стола не уберёт. Говорит, я «так ловко справляюсь». А ты? Ты хоть раз помог мне что-то приготовить?
— Ну, я не умею так, как ты, — оправдался он. — У тебя же талант.
Ирина хмыкнула:
— Да, талант — превращать себя в тётку без выходных. Тоже достижение.
Она встала, подошла к окну. На стекле мелко барабанил дождь. В отражении — её уставшее лицо, волосы, собранные кое-как, глаза, потухшие от постоянных “надо”.
— Знаешь, я ведь раньше радовалась каждому вашему сборищу, — тихо сказала она. — Хотелось всем угодить, показать, что я хорошая. А потом поняла — вы не замечаете. Всё будто само собой: и еда, и уют, и чистота. Никто даже не спросит — “Ир, тебе помочь?”
Антон почесал затылок, опустил глаза.
— Ну не знаю… Просто мы так привыкли. Всегда было хорошо.
— Вот именно! — резко повернулась она. — Вам хорошо! А я, значит, как мебель — молчу и делаю.
Она шлёпнула тряпкой по столу, смахивая крошки.
— Всё, Антон. В этот раз — никаких гостей. Передай своей маме: пусть ищет другой дом для застолий.
— Ир, ну как ты себе это представляешь? — вспыхнул он. — Маме шестьдесят, юбилей! Все ждут, что будет праздник, как всегда.
— А я жду, что меня, наконец, услышат! — голос сорвался, но Ирина уже не сдерживалась. — Я не нанималась всем угождать. Мне тоже жить хочется, понимаешь?
Антон тяжело вздохнул.
— Ир, ну не устраивай драму. Просто у тебя настроение осеннее. Переждёшь — всё пройдёт.
— Осеннее? — горько усмехнулась она. — Да у меня оно уже третий год осеннее.
Она взяла полотенце, вытерла руки и пошла в комнату.
На диване — стопка глаженого белья, рядом пульт, кружка с недопитым чаем Антона. Всё как всегда. Только внутри неё что-то щёлкнуло. Не громко, но окончательно.
Следующие несколько дней в квартире стояла напряжённая тишина. Антон уходил рано, возвращался поздно. Ирина не устраивала сцен — просто молчала, делала дела, но будто на автомате.
Пока однажды вечером не зазвонил домофон.
— Кто там? — спросила она в трубку.
— Это я, Людмила Петровна, — раздался знакомый уверенный голос.
Ирина глубоко вдохнула и нажала кнопку. Свекровь вошла в квартиру, как к себе домой — в пальто, в шапке, с пакетом в руке.
— Ну что, не передумала? — с порога начала она. — Завтра юбилей, гости едут, я уже салаты заказала, торты купила. Осталось только горячее приготовить — это ж твоя стихия!
— Не будет ничего, — спокойно сказала Ирина, стоя у порога.
— Что значит “не будет”? — возмутилась Людмила Петровна. — Я же всем сказала, что собираемся у вас!
— Ну, значит, обманулись, — ответила она, сложив руки на груди.
Свекровь всплеснула руками.
— Да ты хоть понимаешь, как это выглядит? Что подумают люди?
— Что я устала, — отрезала Ирина. — И что я не обязана быть хозяйкой на вашем празднике.
Тишина повисла, будто воздух застыл. Антон вышел из комнаты, зевая, но, увидев лица двух женщин, сразу насторожился.
— Мам, Ир, только не начинайте…
— А кто начинает?! — вспыхнула свекровь. — Твоя жена! Неблагодарная! Сын её приютил, дом дал, а она ещё условия ставит!
Ирина даже не моргнула.
— Антон меня не приютил. Мы живём вместе. На равных. И это мой дом тоже.
Людмила Петровна прищурилась.
— Твой? Да не смеши! Если бы не мой сын, ты бы до сих пор жила в своей съёмной клетушке!
— Лучше в клетушке, чем в зоопарке, — парировала Ирина. — Где на одной кухне — дюжина родственников и ни одного благодарного слова.
Антон вмешался:
— Всё, хватит, я прошу!
— Спросите своего сына, — обратилась Ирина к свекрови, — пусть он скажет: я для него жена или обслуживающий персонал?
Антон растерялся, замялся.
— Ир, ну зачем так остро?
— Вот именно! — подхватила Людмила Петровна. — Остро — это когда на праздник не готовят!
Ирина повернулась к ней, глядя прямо в глаза:
— А может, остро — это когда человека годами не видят, только ждут, что он подаст, уберёт и улыбнётся?
Повисла пауза. Секунда. Две. Три.
Свекровь шумно вздохнула, натянула перчатки и рванула к двери.
— Ладно. Делайте, как хотите. Но я этого так не оставлю.
Дверь хлопнула так, что из прихожей с полки упала вазочка.
Антон сжал виски руками.
— Зачем ты всё так усложняешь, Ир? Это же просто праздник!
— Нет, Антон, — сказала она, не глядя. — Это не праздник. Это привычка. И я устала быть частью вашей привычки.
Прошла неделя после той грозной сцены.
В квартире стояла вязкая тишина, будто воздух засахарился от недосказанности.
Антон ходил по дому осторожно, как будто боялся задеть что-то невидимое. А Ирина… она словно потускнела. Двигалась механически, говорила мало, готовила самое простое — макароны, картошку, суп без затей. Ни тебе салатов, ни запечённого мяса.
— Ир, ты чего так… без фантазии? — осторожно спросил Антон вечером, поддевая вилкой макароны.
— Без фантазии? — тихо повторила она. — А может, просто без энтузиазма?
Он потупился.
— Ну ты же раньше любила готовить.
— А раньше я любила и жить, Антон, — парировала Ира. — А сейчас как-то не тянет.
Сказала и пошла мыть посуду. Вода журчала, а мысли внутри у неё гудели, как старый трансформатор.
«Сколько можно? Годами угождать всем, кроме себя… И ради чего? Чтобы опять услышать, что «мама обиделась»».
На следующий день свекровь не выдержала и позвонила. Голос в трубке был ледяной, как февральская лужа:
— Антон, скажи своей жене, что она меня позорит. Все родственники обсуждают — мол, я праздновать у себя не могу, потому что невестка норовит «отдохнуть».
Ирина стояла рядом, слышала каждое слово.
Подошла, взяла трубку.
— Людмила Петровна, вы взрослый человек, можете отмечать где угодно. Только без меня.
— Ах вот как! — возмутилась свекровь. — А если сын без ужина останется, тоже без вас?
— Пусть сам маме жарит котлеты, — спокойно ответила Ирина и повесила трубку.
Антон вскочил:
— Ир, ну зачем так? Ты специально её злишь!
— Нет, — ответила она. — Просто впервые в жизни говорю честно.
Он ходил по комнате, как лев по клетке.
— Ты понимаешь, что ты с ней ссоришься, а страдаю я?
— А я, значит, не страдаю, да? — Ирина подняла брови. — У тебя всё просто: «мама хочет», «мама привыкла», «маме неудобно». А мне удобно, Антон? Меня хоть раз кто спросил?
Он опустился на стул, обхватил голову руками.
— Ир, я не знаю, что тебе сказать. Мама у меня одна.
— А жена у тебя — кто? Приложение к кастрюле?
Повисла долгая пауза. Только часы на стене тикали, да ветер во дворе гонял пластиковый пакет.
На следующий день Ирина не пошла на работу. Сидела дома, пила чай и думала.
Думала о том, как легко она растворилась в чужих желаниях. Как превращалась в «Ирочку, сделай», «Ирочку, принеси», «Ирочку, добавки».
А ведь когда-то мечтала о простой жизни: чтобы муж — партнёр, дом — уют, и уважение — взаимное.
Телефон звонил весь день — то свекровь, то Светка, то тётка Марина. Все с одним посылом: «Ну чего ты, не дури, от тебя ведь праздник зависит!»
К вечеру Ира уже просто отключила звук.
Сидела у окна, смотрела, как по мокрому асфальту отражаются огни проезжающих машин.
И вдруг поняла — всё. Хватит.
Когда Антон вечером вернулся, в квартире было подозрительно чисто. Даже слишком.
На столе — только конверт и ключи.
— Ир? — позвал он.
Из комнаты вышла она, в пальто, с небольшой сумкой. Лицо спокойное, глаза — твёрдые.
— Я уезжаю к маме.
— В смысле — уезжаешь? — он опешил. — На день?
— Нет. Просто уезжаю.
Он вскочил, растерянно подошёл ближе:
— Подожди, ты что, из-за этого? Ну мама переборщила, да. Но это же не повод рушить всё!
— А у нас, Антон, давно уже нечего рушить, — сказала она тихо. — Мы живём, как соседи. Только я ещё и обслуживающий персонал при тебе.
Он замер, потом шепнул:
— Может, я не замечал… Но я тебя люблю.
Она покачала головой.
— Любишь… Наверное. Только не меня, а то, как тебе удобно со мной. Чисто, сыто и чтобы я молчала.
Он сжал кулаки.
— Ну и что ты теперь собираешься делать? Куда?
— Куда глаза глядят. Главное — не туда, где меня не слышат.
Она взяла сумку и направилась к двери.
— Ир! — выкрикнул он. — Не делай глупостей!
Она обернулась:
— Самое глупое — было терпеть всё это так долго.
Хлопнула дверь.
Прошёл месяц.
Антон пытался звонить — сначала каждый день, потом всё реже. Писал, что скучает, что «всё понял», что «мама больше не вмешивается».
Но Ирина не отвечала.
Она устроилась работать в местное кафе помощницей повара. Ирония судьбы — снова кухня, но теперь своя, честная. Без обязанностей, без «надо», без чужих прихотей.
После смены возвращалась в маленькую комнатку с видом на железную дорогу.
Иногда садилась у окна, слушала, как мимо грохочут поезда, и думала: «Страшно, но спокойно. Наконец-то спокойно».
В один из вечеров ей позвонила соседка из старого дома, тётя Лида, та самая, что всегда знала всё про всех.
— Ирка, привет, — сказала она. — Слышала, Антон с матерью поругались. Серьёзно. Он теперь отдельно живёт. Говорят, понял, что потерял.
Ирина молчала. На душе было странное чувство — не радость, не злорадство, просто лёгкость.
— Пусть учится жить сам, — сказала она тихо.
— Так ты чё, не вернёшься? — уточнила Лида.
— Нет, тётя Лид. Я теперь только туда, где меня ценят, а не используют.
Соседка вздохнула:
— Ну, правильно, доча. Хватит из себя тряпку делать. Женщина без характера — что чай без заварки. Вроде и есть, а толку — ноль.
Ирина усмехнулась.
— Вот и я так думаю.
Зима пришла рано. Снег лёг мягко, будто занавес на сцене, где только что сыграли спектакль.
Ирина шла с работы по тёмной улице, вдыхая холодный воздух. В руках — пакет с продуктами, на лице — спокойствие.
Мимо прошёл мужчина с букетом. Она невольно улыбнулась.
Не потому что ждала, что кто-то подарит ей цветы, а потому что впервые за много лет чувствовала себя живой.
Свободной.
И в тот момент, под снегопадом и светом фонарей, она вдруг поняла: никакой развод — не конец.
Это просто начало новой главы, где она — не повариха, не «Ирочка, подай», а просто женщина.
Женщина, у которой снова есть своё “я”.
Финал.
— Сынок, твоя жена за твою сестру и зятя не заступилась. Ты должен поставить ее на место, — требовала мать