Когда мама переписала квартиру на брата, я думала, что это конец. Предательство самых близких людей выбило почву из-под ног. Я уже смирилась с потерей, научилась жить заново в своей крохотной студии. Но однажды раздался звонок, который перевернул всё. Оказалось, мама оставила брату не подарок, а бомбу замедленного действия — квартиру с огромным кредитом. И теперь, когда его мир рушится, у меня появился выбор: злорадствовать или спасти того, кто меня предал.
Я потеряла всё в один день. Квартиру, в которой выросла, веру в справедливость и остатки тепла к родной семье. Всё рухнуло в душном кабинете нотариуса, пахнущем старой бумагой и дешёвым кофе.
— Завещание было изменено два месяца назад, — бесцветным голосом произнесла женщина в очках. — Анна Викторовна, ваша мать, завещала трёхкомнатную квартиру вашему брату, Вячеславу Викторовичу.
Слова повисли в воздухе. Я смотрела на Славу, сидевшего напротив. Он не поднимал глаз, лишь теребил в руках ключи от своей новенькой иномарки. Рядом с ним его жена Лена бросала на меня торжествующие взгляды.
— Как… изменено? — мой голос прозвучал глухо, будто чужой. — Мама всегда говорила, что квартира будет нам пополам.
— Вот последняя версия, заверенная, — нотариус подвинула ко мне документ.
Я не стала читать. Зачем? Всё было написано на лице Лены и в опущенных глазах брата. Они знали. Они всё знали заранее.
Вечером Слава позвонил. Я сидела на кухне своей студии и смотрела на коробки с мамиными вещами.
— Ань, ты не сердись, — начал он неуверенно.
— Не сердись? — я рассмеялась, но смех получился злым и сдавленным. — Ты оставил меня без крыши над головой, Слава! В квартире, где каждая трещинка — наше общее детство!
— Ну не драматизируй. У тебя есть где жить. А мне нужнее, у меня семья, дети скоро, — его голос крепчал, наполняясь праведным раздражением.
— А я, по-твоему, не семья? Я собака бездомная? Мама бы этого никогда не хотела!
— Мама сама так решила! — рявкнул он в трубку. — Она понимала, что мужчине нужнее опора, дом! А ты… ты всегда была сильнее. Прорвёшься.
Он бросил трубку. А я сидела в тишине, и слёзы катились по щекам. Сильнее. Как же я ненавидела это слово.
Прошёл месяц. Я потихоньку обживалась. Купила новый чайник, повесила смешную занавеску в цветочек. Боль утихла, сменившись холодной, звенящей пустотой. Я вычеркнула их из своей жизни. Брата, который украл моё прошлое, и его жену, дирижировавшую этим спектаклем. Я училась жить без них. И у меня даже начало получаться.
Пока однажды поздним вечером мой телефон не зазвонил снова. На экране высветилось «Брат». Я хотела сбросить, но что-то заставило меня ответить.
— Аня? — голос Славы был странным. Испуганным.
— Что тебе ещё нужно? — ледяным тоном спросила я.
— Аня, тут такое дело… Беда у нас. С квартирой.
Внутри меня что-то дрогнуло. Не жалость. Нет. Скорее, злое любопытство.
— Что такое? Лена обои не того цвета поклеила?
— Перестань! — он почти кричал. — На квартире долг! Огромный! Мама кредит взяла… Я не знал!
Я молчала, пытаясь осознать услышанное. Долг. На маминой квартире.
— Коллекторы звонят, — шептал он в трубку, и я слышала, как на заднем плане всхлипывает Лена. — Они говорят, что заберут всё… И квартиру, и машину… Аня, я не знаю, что делать…
И в этот момент я почувствовала нечто ужасное. Радость. Едкую, мстительную радость. Ну что, братик? Получил наследство?
— Какой ещё долг? О чём ты говоришь? — я старалась, чтобы мой голос звучал ровно, без тени злорадства, которое клокотало внутри.
— Я сам в шоке! — Слава задыхался. — Почти три миллиона! Мама взяла кредит в каком-то непонятном банке под залог квартиры. Года три назад.
Три миллиона. Сумма прозвучала как выстрел. Я присела на краешек дивана.
— И ты об этом не знал? — в моём голосе прорезался неприкрытый сарказм. — Как-то не верится, Слава. Мама бы тебе обязательно сказала. Ты же её любимчик.
— Не говорил я тебе! То есть, она мне не говорила! — он запутался, голос сорвался. — Я клянусь, Аня! Я узнал, только когда мне из банка позвонили. А потом эти… коллекторы.
— И что они хотят?
— Всё хотят! — на заднем плане истерически взвизгнула Лена. — Они требуют погасить всё и сразу! С процентами! Угрожают, что опишут имущество!
— Какое имущество? — уточнила я, уже догадываясь, о чём речь.
— Всё! И эту квартиру, и нашу с Леной, и машину… Они сказали, раз я наследник, то я и должник. Ань, что делать?
Я молчала. В голове проносились картинки: вот самодовольное лицо Лены у нотариуса, вот Слава, бросающий мне в трубку «ты сильная, прорвёшься». А вот теперь они оба, загнанные в угол, просят о помощи. Меня. Ту, которую они обокрали.
— А я тут при чём? — медленно произнесла я. — Квартира твоя. Долги, получается, тоже твои. Разбирайся.
— Аня, не будь стервой! — взмолился он. — Ты же сестра!
— Сестра? — я усмехнулась. — Ты вспомнил об этом только сейчас, когда запахло жареным? Где ты был месяц назад, братишка? Когда я собирала мамины вещи по коробкам?
В трубке повисло тяжёлое молчание. Было слышно только прерывистое дыхание Славы и тихие рыдания Лены.
— Я… я не знаю, что на меня нашло, — промямлил он. — Лена говорила, что нам нужнее… Что ты всё равно замуж выйдешь…
— Ах, вот оно что. Лена говорила. А своей головы у тебя нет?
— Аня, прошу, — его голос дрогнул. — Помоги. Ну хоть советом. Ты же у нас умная, всегда выход найдёшь.
От этой наглой лести меня чуть не стошнило. Умная. Сильная. Удобная Аня, которая всегда решит чужие проблемы.
— Мой тебе совет, Слава: продавай свою иномарку. Часть долга закроешь. А дальше… думай сам. Ты же теперь глава семьи, опора. Вперёд.
Я нажала на «отбой» и отбросила телефон. Сердце колотилось как бешеное. Месть оказалась слаще, чем я думала. Я подошла к окну. Внизу суетились люди, ехали машины, жизнь шла своим чередом. А где-то там, в моей бывшей квартире, мой брат и его жена проживали худшие минуты своей жизни. И я была этому рада. Бесстыдно, отчаянно рада.
Несколько дней я жила в состоянии эйфории. Представляла, как коллекторы описывают дорогую мебель в моей бывшей гостиной, как эвакуатор увозит блестящую машину Славы. Каждое унижение, которое я воображала для них, было бальзамом на мою рану.
Но потом начали закрадываться сомнения. Зачем маме понадобились такие деньги? Она была скромной женщиной, пенсионеркой. Не носила дорогих вещей, не ездила на курорты. Лечение? Но она никогда не жаловалась на что-то серьёзное, кроме давления и суставов.
Я разобрала последнюю коробку с её вещами, которую так и не решалась открыть. Старые фотографии, открытки, какие-то вырезки из журналов. И на самом дне — толстая тетрадь в клеёнчатой обложке. Мамин дневник. Она вела его последние несколько лет.
Мои руки дрожали, когда я открыла первую страницу. Я листала, и передо мной разворачивалась тайная жизнь моей матери. Жизнь, полная тревоги за сына.
«Славик опять звонил. Бизнес его прогорел. Партнёры подставили, он влез в огромные долги. Угрожают ему. Господи, как страшно. Он такой растерянный, совсем как в детстве, когда разбил вазу и боялся признаться».
Я листала дальше. Записи становились всё тревожнее.
«Леночка плачет целыми днями. Говорит, эти люди приходили к ним домой. Требуют вернуть деньги. Славик не спит, не ест. Похудел, почернел весь. Сердце кровью обливается смотреть на него».
И вот она, запись трёхлетней давности.
«Решилась. Пойду в банк. Другого выхода нет. Заложу квартиру. Славик не должен знать. Он гордый, не примет помощи. А я потом как-нибудь сама… Потихоньку буду выплачивать с пенсии. Главное, чтобы у него всё наладилось. Он же мой мальчик».
Я закрыла дневник. Слёзы застилали глаза. Так вот оно что. Она не на лечение брала. Она спасала его. Своего непутёвого, слабого, но горячо любимого сына. А он… он умолчал. Он позволил ей влезть в эту кабалу, а потом, после её смерти, принял в «подарок» квартиру, прекрасно зная, какой «сюрприз» к ней прилагается.
Всё злорадство испарилось, оставив после себя горький привкус омерзения. Это было уже не просто предательство. Это была подлость высшей пробы. Он не просто обокрал меня. Он предал память матери, которая пожертвовала ради него последним.
Именно в этот момент раздался звонок в дверь. Я посмотрела в глазок. На пороге стояла Лена. Одна. Растрёпанная, с красными, опухшими от слёз глазами. Совсем не та хищница, что была в кабинете нотариуса.
Я открыла дверь.
— Что тебе? — спросила я холодно.
— Аня… — она шагнула внутрь, не дожидаясь приглашения. — Ты должна нам помочь.
— Я никому ничего не должна. Особенно вам.
— Ты не понимаешь! — она вцепилась в мой рукав. — Слава… он хочет что-то с собой сделать. Он говорит, что выхода нет, что он всех подвёл…
От её слов у меня похолодело внутри. Одно дело — желать ему унижения, и совсем другое…
— Он оставил записку и ушёл. Телефон не отвечает. Аня, я боюсь! Умоляю, помоги его найти! Он же твой брат!
— Где он может быть? — мой голос прозвучал резко, по-деловому. Паника, охватившая Лену, передалась и мне, отодвинув на второй план все обиды.
— Я не знаю! — зарыдала она. — Он всё повторял про дачу… Про то, что там всё и закончится…
Дача. Старый, покосившийся домик, доставшийся от деда. Мы не были там уже много лет.
— Вызывай такси, — скомандовала я, натягивая джинсы и свитер. — Я еду с тобой.
Всю дорогу Лена без умолку тараторила, смешивая слёзы, сопли и обвинения.
— Это всё из-за тебя! Ты его довела! Отказалась помочь, вот он и сломался!
— Я? — я резко повернулась к ней. — Это я заставила его молчать о долге? Это я научила его пользоваться материнской любовью, а потом вытереть о неё ноги?
— Он не такой! — крикнула она. — Он просто слабый! Он тебя всегда боялся, твоей правильностью, твоей силой! Он хотел хоть раз в жизни почувствовать себя главным, хозяином!
— И почувствовал? — горько усмехнулась я. — Хозяином квартиры с трёхмиллионным долгом? Отличный план.
— Я его надоумила с квартирой… — вдруг прошептала Лена, отворачиваясь к окну. — Я сказала, что это справедливо. Что ты одна, а у нас семья. Я думала… я не знала про этот кредит! Клянусь, не знала!
Таксист нервно косился на нас в зеркало заднего вида. Скандал в его машине явно не входил в стоимость поездки.
Мы приехали, когда уже стемнело. Дачный посёлок выглядел вымершим. Наш домик стоял на самом краю, у леса. Свет в окнах не горел.
— Слава! — закричала Лена, выпрыгивая из машины.
Тишина. Только ветер шелестел в голых ветвях деревьев.
Дверь была не заперта. Внутри пахло сыростью и запустением. Слава сидел за столом в единственной комнате, уронив голову на руки. Перед ним стояла пустая бутылка из-под коньяка и лежала записка.
Он поднял на нас мутные, ничего не выражающие глаза.
— Зачем приехали? — пробормотал он. — Уезжайте.
— Слава, что ты творишь? — Лена подбежала к нему, попыталась обнять, но он отстранился.
— Всё кончено, Лен. Они заберут всё. Мы бомжи. И всё из-за меня.
— Мы что-нибудь придумаем! — она посмотрела на меня с отчаянной надеждой.
Я подошла к столу и взяла записку. Кривой, пьяный почерк. «Простите меня. Я не справился».
— Не справился, — повторила я тихо. — Ты и не пытался, Слава. Ты всегда выбирал самый лёгкий путь. Спрятаться за мамину юбку. Подставить сестру. А когда пришло время отвечать за свои поступки — решил просто сбежать. Очень по-мужски.
Он вздрогнул, словно от пощёчины, и посмотрел на меня. В его глазах мелькнуло что-то похожее на стыд.
— А ты чего хотела? Чтобы я в ногах у тебя валялся, прощения просил? — огрызнулся он.
— Нет, — я покачала головой. — Я хотела, чтобы ты хотя бы раз в жизни повёл себя как взрослый человек. Взял на себя ответственность.
— И что теперь? — спросил он глухо. — Что мне делать?
Я посмотрела на него, потом на плачущую Лену. На этот убогий, холодный дом. И поняла, что больше не чувствую ни злости, ни радости от их падения. Только усталость. Бесконечную, тяжёлую усталость.
Мы вернулись в город глубокой ночью. Слава молчал всю дорогу, глядя в одну точку. Лена то и дело всхлипывала у него на плече. Я сидела впереди, рядом с водителем, и чувствовала себя чужой на этом празднике горя.
Они вышли у своего подъезда, такие поникшие и жалкие, что у меня даже не возникло желания съязвить на прощание.
— Спасибо, — пробормотал Слава, не глядя на меня.
Я просто кивнула.
Следующий день я провела как в тумане. Мамины слова из дневника не выходили из головы: «Он же мой мальчик». Она простила бы его. Она нашла бы способ помочь. Но её нет. Есть только я.
И что я должна делать? Следовать её примеру? Спасти непутёвого брата, который этого не заслуживает? Или умыть руки и позволить ему самому расхлёбывать кашу, которую он заварил?
Вечером я достала все документы, которые у меня были: копию завещания, свои скромные выписки с банковских счетов. Я начала считать. Долг — три миллиона. Проценты, штрафы… Наверное, уже все четыре. Мои сбережения — около трёхсот тысяч. Капля в море. Машина Славы, если её продать, даст ещё миллион, может, полтора. Всё равно не хватает.
Остаётся квартира. Та самая, яблоко раздора. Её рыночная стоимость — миллионов семь-восемь. Если её продать, можно погасить долг и останется ещё приличная сумма. Которую можно было бы поделить. По справедливости.
Эта мысль показалась мне дикой. Помочь им продать то, что они у меня украли?
Я ходила по своей крохотной студии из угла в угол. С одной стороны весов была моя обида, моё унижение, жажда справедливости. А с другой… С другой был измученный взгляд брата, испуганные глаза Лены и память о матери, которая до последнего вздоха пыталась уберечь свою семью от распада.
Что важнее? Наказать их или сохранить то хрупкое, что ещё осталось от нашей семьи? Ведь если их лишат всего, если они окажутся на улице, эта история ляжет проклятием на всех нас. На меня, которая могла помочь, но не стала. На их будущих детей.
Я вспомнила, как в детстве Слава разбил эту самую мамину вазу. Он плакал от страха, а я взяла вину на себя. Сказала, что это я её уронила. Мама, конечно, догадалась, но не подала виду. Вечером она сказала мне: «Семья — это когда один споткнулся, а другой подставил плечо, а не подножку».
Тогда я не до конца поняла смысл этих слов. Но сейчас… сейчас они звучали оглушительно громко.
Я села за стол и набрала номер Славы.
— Приезжайте завтра. Оба, — сказала я без предисловий. — Будем разговаривать.
Они пришли на следующий день. Тихие, осунувшиеся. Лена принесла торт в коробке — нелепая попытка примирения. Слава мялся у порога, не решаясь войти.
— Проходите, — сказала я ровно. — Садитесь.
Мы сидели на моей маленькой кухне. Они — на табуретках, я — на стуле. Торт так и остался стоять на столе нераспечатанным.
— Я думала всю ночь, — начала я, глядя прямо на брата. — И вот что я предлагаю. Мы продаём квартиру.
Слава вскинул на меня глаза. Лена ахнула.
— Продаём? — переспросил он. — Но… как?
— Очень просто. Ты собственник. Ты выставляешь её на продажу. Из вырученной суммы мы гасим долг банку со всеми процентами и штрафами.
— А… остальное? — с замиранием сердца спросила Лена.
Я сделала паузу, наслаждаясь моментом. Их судьба была в моих руках.
— Остальное делим пополам. Как и должно было быть с самого начала.
Слава смотрел на меня, и в его глазах стояли слёзы. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но я его опередила.
— Но есть одно условие, — мой голос стал жёстким, как сталь. — Ты, Слава, никогда больше не будешь врать. Ни мне, ни себе. Ты признаешь, что поступил как последний трус и подлец. Ты признаешь, что предал не только меня, но и память матери.
Он молчал, опустив голову.
— Я хочу услышать это, — потребовала я. — Здесь и сейчас.
— Аня, может, не надо? — вмешалась Лена.
— Надо, Лена. Ему это нужнее, чем мне.
Слава поднял голову. Его лицо было мокрым от слёз.
— Прости меня, — прошептал он. — Прости… Я был… ты права. Во всём права. Я слабый, никчёмный… Я всегда тебе завидовал. Твоей силе, твоему уму. А мама… она меня жалела. И этой жалостью я пользовался всю жизнь. Я виноват. Перед тобой, перед мамой… перед всеми.
Это было не то раскаяние, которого я ждала. Не театральное, с заламыванием рук. А тихое, горькое, выстраданное. И оно пробило броню, которую я так долго выстраивала вокруг своего сердца.
— Хорошо, — кивнула я, чувствуя, как к горлу подступает ком. — Тогда за дело. Ищите риелтора.
— Аня… спасибо, — Лена смотрела на меня с такой благодарностью, будто я подарила ей новую жизнь.
— Не благодарите, — отрезала я. — Я делаю это не ради вас. Я делаю это ради мамы. Чтобы её последняя жертва не была напрасной. И чтобы закрыть эту историю раз и навсегда.
Процесс продажи оказался сложнее, чем мы думали. Квартира с обременением, да ещё и с такой историей, отпугивала покупателей. Риелтор, которого нашёл Слава, разводил руками и предлагал сильно снизить цену.
Каждый звонок из банка, каждый визит коллекторов, о которых мне в панике сообщал брат, давался мне нелегко. Я снова и снова спрашивала себя, не совершила ли я ошибку. Может, стоило позволить им самим барахтаться в этом болоте?
Но отступать было поздно. Я сама впряглась в этот воз. Я разговаривала с юристами, искала выходы на банк, чтобы договориться о реструктуризации на время продажи. Слава во всём меня слушался, как послушный ученик. Он ездил по инстанциям, собирал справки, делал всё, что я говорила. Он словно пытался делом доказать, что изменился.
Лена тоже преобразилась. Она перестала смотреть на меня свысока. Иногда звонила просто так, спросить, как дела, и её голос больше не был елейным или требовательным. Он был… человеческим.
Покупатель нашёлся через три месяца. Молодая семья с ипотекой. Им понравился район, планировка, и их не слишком смутила сложная схема сделки.
В день, когда мы все вместе сидели в банке, подписывая документы, я чувствовала странное опустошение. Вот они, деньги. Большая, почти нереальная сумма на счёте. Часть её тут же ушла на погашение кредита. Оставшуюся, как и договаривались, поделили пополам.
Слава перевёл мне мою долю молча. Потом подошёл.
— Ань… я не знаю, как тебя благодарить.
— Не нужно, — я посмотрела на него. Передо мной стоял уже не тот самоуверенный мажор и не тот сломленный пьяница. Это был просто мой брат. Уставший, повзрослевший на десять лет за эти несколько месяцев. — Просто живи по-человечески, Слава. И маму вспоминай.
Он кивнул, и я впервые за долгое время увидела в его глазах не страх и не вину, а искреннюю теплоту.
Я вернулась в свою студию. Деньги лежали на счёте. Я могла бы купить себе квартиру по больше.
Но я не спешила.
Я сидела на диване и смотрела на свою смешную занавеску в цветочек. Я не получила квартиру обратно. Я не отомстила. Но я больше не чувствовала себя жертвой. Я сама приняла решение. Тяжёлое, спорное, но моё. Я сохранила не стены, а что-то более важное. Хрупкую ниточку, которая всё ещё связывала меня с моей семьёй. Я закрыла мамин гештальт.
Отношения с братом не стали такими, как в детстве. Слишком много было сказано и сделано. Но мы начали разговаривать. Иногда. Осторожно, нащупывая почву. Может быть, когда-нибудь рана затянется, оставив после себя лишь тонкий шрам. А может, и нет.
Я не знаю, правильно ли я поступила. Но впервые за долгое время я почувствовала покой. Не злорадное удовлетворение, а именно покой. Словно тяжёлый груз, который я носила, наконец-то упал с моих плеч.
А как бы вы поступили на моём месте: простили бы брата или оставили его одного разбираться с последствиями своего предательства?
– Ты просто моя жена, а решаю я, – услышала она, но слова, сказанные в ответ, стали ударом для него