— Да ты с ума сошла, что ли, Кать? — голос матери в трубке звенел, как натянутая струна. — Мы что, тебе чужие теперь?
Катя на секунду отодвинула телефон от уха, будто проверяя, не ослышалась. За окном шел противный осенний дождь, ветер гонял по двору мокрые листья, а в квартире пахло утренним кофе и сыростью от открытого окна.
— Мам, я просто сказала, что не могу вас сейчас принять. У нас ремонт, вещи повсюду. И… честно говоря, я не понимаю, зачем вы вообще решили переехать.
— А ты думаешь, нам весело тут мотаться по съемным углам? — перебила мать. — С отцом всё время на чемоданах. Нам обещали, что стройку сдадут летом, а теперь говорят — в следующем году. Так что, если у тебя, доченька, есть хоть капля совести, ты нас приютишь. На пару месяцев.
Катя молчала. В груди неприятно сжалось. «Пару месяцев» в переводе с материнского языка означало «пока не выгонишь». Она знала это по опыту.
— Мам, я тебе уже объяснила, что у нас нет места. Мы вдвоем с Димой и так еле помещаемся.
— Ах, конечно, Димочка! — в голосе матери зазвенела саркастическая нотка. — Ему, значит, место есть, а родной матери — нет? Ты что, забыла, кто тебя вырастил?
«Вырастила — да, но какой ценой», — подумала Катя, но вслух сказала спокойно:
— Мам, не начинай. Давай без крика.
— Я не кричу! Я просто поражаюсь, как тебя жизнь испортила. Всегда была доброй, а теперь… камень.
Катя закрыла глаза, глубоко вдохнула. Разговор шел по знакомой траектории, словно они с матерью репетировали его много лет. Она даже знала, что будет дальше.
— Мама, а где вы сейчас живете?
— В этой халупе на Соколиной горе. Комната десять метров, кухня общая. Ты представляешь? Общая! С какими-то таджиками и студентами. Твой отец уже второй день ругается с соседями из-за кастрюли. Это же невозможно! Мы пожилые люди, у нас давление, спина, нам нужно спокойствие!
«А мне что, весело?» — хотела сказать Катя, но сдержалась.
— Мам, а почему вы вообще продали квартиру? Вы ведь только два года назад сделали ремонт.
Повисла пауза. Потом мать тяжело вздохнула:
— Это твой брат попросил.
Катя дернула щекой. Всё, как всегда.
— Артем? — уточнила она. — И что, опять «вложился в бизнес»?
— Ну… — мать потянула слова, — он же молодой, перспективный. Ему нужна была стартовая сумма. Мы подумали, что поможем. Все равно ведь собирались потом с отцом на дачу переехать. А тут заодно и ремонт закончили, купили ему долю в компании.
— И?
— И ничего. Его партнер оказался мошенником. Всё рухнуло. А потом у Артема с Таней начались проблемы. Она, видишь ли, устала «тянуть все сама». И теперь они с детьми съехали на съемную. А мы… — голос матери дрогнул, — мы остались ни с чем.
Катя слушала и не знала, смеяться или плакать. История была настолько предсказуемой, что казалась повтором старого фильма. Она даже помнила, как три года назад предупреждала: «Мам, не надо! Артем сам должен научиться отвечать за свои решения». На что мать тогда ответила: «Он мужчина, ему труднее. Ты не понимаешь».
Теперь «мужчина» оставил родителей без крыши над головой.
Катя встала, подошла к окну. Дождь усилился, на подоконнике барабанили капли. Дима в соседней комнате что-то печатал на ноутбуке — он работал из дома, проект сдавал к концу недели. Катя не хотела, чтобы он слышал этот разговор.
— Мам, а отец что говорит?
— Отец… как всегда, молчит. — в голосе матери зазвучала усталая обида. — Я ему говорю: позвони дочери, она хоть поможет. А он только и бубнит, что «Катя занята». Конечно, занята. У нее своя жизнь. Мы ей больше не нужны.
— Мама, хватит манипулировать. Вы взрослые люди, сделали свой выбор. И теперь…
— Выбор?! — перебила мать. — Мы помогли сыну! Своему сыну! Разве это преступление? Разве ты не помогла бы, если бы могла?
Катя усмехнулась.
— Я бы подумала, мама. Потому что, прежде чем помогать, нужно убедиться, что человек сам готов хоть что-то делать. А Артем всю жизнь только берет.
На том конце провода повисла тишина. Потом мать холодно сказала:
— Понятно. Ты решила от нас отречься. Ну что ж. Я все поняла.
И отключилась.
Катя положила телефон на стол, провела рукой по лицу. Внутри было тяжело, как после долгой болезни.
Через несколько минут в комнату заглянул Дима.
— Что случилось? Опять мама?
— Ага. Просят пожить у нас.
— И что ты ответила?
— Сказала «нет».
Дима молча подошёл, обнял.
— Правильно. Иначе они потом просто останутся тут навсегда.
Катя молчала. В глубине души ей было стыдно. Всё-таки родители. Но воспоминания быстро остудили жалость.
Когда-то она мечтала, что мать будет гордиться ею. В школе старалась учиться лучше всех, поступила сама, без связей, без денег. Работала с первого курса, чтобы не зависеть. А дома всё внимание всегда доставалось брату.
Если Катя приносила пятёрку — мать говорила: «Ну, ты у нас умная, от тебя другого и не ждали».
Если Артем приносил трояк — «мальчишка, ну подумаешь, исправит».
Когда Катя купила первую машину, мать сказала: «Могла бы Артёму отдать. Ему нужнее, он семью кормит».
Когда Катя вышла замуж, мать на свадьбе произнесла тост:
— Мы с отцом желаем нашей дочери быть такой же удачливой, как её брат!
Даже тогда она не плакала. Только внутри что-то опустело.
Через три дня мать позвонила снова.
— Катя, привет. Мы с отцом всё обдумали. Приедем к тебе сегодня вечером. Только не возражай, ладно? У нас нет выбора.
— Мам, подожди. Я же тебе…
— Всё. Хватит. Мы твои родители. Мы не будем ночевать в этой конуре. Ключ у тебя в сумке, впусти.
Катя почувствовала, как внутри всё закипает.
— Мама, нет. Не приезжайте. Я не могу.
— Что значит «не можешь»? Ты изверг, что ли?! У тебя две комнаты, а мы что, звери? Мы с отцом старые уже!
— Мама, — перебила она. — Вы продали свою квартиру. Добровольно. Ради Артема. Ради того, кто вас теперь даже к себе не пускает. Почему я должна разгребать последствия ваших решений?
— Потому что ты — дочь!
— А он кто? Не сын?
Ответа не было. Только короткое дыхание в трубке, потом щелчок — и гудки.
В тот вечер Дима вернулся поздно. Катя молчала, сидела на диване с чашкой остывшего чая.
— Позвонили снова?
Она кивнула.
— Они приедут без разрешения, — сказал Дима. — Я их знаю по твоим рассказам.
— Думаешь, решатся?
— Думаю, да. Ты же знаешь твою мать.
Он оказался прав.
На следующий день, когда Катя вернулась с работы, у подъезда стояли два чемодана. Рядом — мать, в пальто, застегнутом на все пуговицы, и отец, ссутулившийся, с усталым лицом.
— Мы приехали, — заявила мать. — Нам деваться некуда.
Катя стояла, чувствуя, как в висках пульсирует кровь. Она даже не удивилась.
— Мам, я же предупреждала…
— Хватит разговоров. — мать прошла мимо нее в подъезд. — Открывай дверь, потом будем выяснять.
Отец шел следом, не поднимая глаз.
Катя открыла дверь. Не потому что сдалась, а потому что не хотела устраивать сцену на глазах у соседей.
В квартире сразу стало тесно. Мать тут же принялась командовать:
— Тут у вас как-то… скупо. Где полотенца чистые? На кухне порядок навести надо, кастрюли не так стоят.
Катя сжала зубы.
— Мам, ты гость. Не командуй.
— Я не гость. Я мать! — с вызовом ответила та. — И если бы не я, у тебя ничего бы не было!
— У меня ничего бы не было, если бы я вас слушала, — тихо бросила Катя и ушла в спальню.
Три дня квартира стояла на ушах. Мать ругалась с Димой из-за посуды, жаловалась на шум телевизора, ворчала, что «еда невкусная, всё без соли».
Отец вечно сидел на балконе с сигаретой и молчал. Иногда пытался сгладить конфликты, но быстро сдавался.
На четвёртый день Дима не выдержал:
— Катя, либо они, либо я. Я не железный.
Катя знала, что он прав.
Вечером она собрала смелость и села напротив матери за кухонным столом.
— Мам, вы с отцом должны уехать.
— Что?! — мать вскочила. — Ты нас выгоняешь?
— Я прошу. У меня работа, у Димы проект. Мы не можем так жить.
— А куда же нам идти, умница? На улицу?
— К Артёму. Это он должен о вас заботиться.
— У него дети, ему и так тяжело.
— А мне легко?
Мать откинулась на спинку стула, скрестила руки.
— Ты неблагодарная. Всё из-за этого твоего мужа. Он тебя настроил против нас.
— Нет, мама. Это вы меня настроили против себя, когда отдали брату всё, даже шанс на справедливость.
Отец поднял глаза от чашки.
— Кать, не горячись… Мать просто…
— Пап, — перебила она. — Тебе не стыдно? Вы ведь тогда могли поступить иначе.
— Мы думали, так лучше будет.
— Для кого? Для Артёма? А про меня хоть раз подумали?
Он ничего не ответил. Только вздохнул.
Катя встала.
— Завтра я оплачу вам гостиницу на неделю. Потом решайте сами. Больше я ничего сделать не могу.
— Ты нас бросаешь! — закричала мать. — После всего, что мы для тебя сделали!
Катя посмотрела на неё.
— Да, мама. После всего, что вы для меня сделали.
Они уехали утром. Без слов. Только хлопнула дверь.
Квартира снова наполнилась тишиной. Катя стояла у окна, пока дождь барабанил по стеклу. Она чувствовала не облегчение, а пустоту. Как будто вырезали кусок жизни. Но она знала — иначе нельзя.
Через неделю позвонил отец.
— Кать… Мы в гостинице. Мать всё время плачет. Я ей говорил, что виноваты сами. Но, может, хоть зайдёшь, поговоришь?
— Пап, я не могу.
— Мы же старые уже…
— Старость не оправдание, — сказала она. — Вы просто никогда не хотели видеть, что происходит. Всегда было проще молчать.
Он долго молчал, потом тихо сказал:
— Наверное, ты права.
— Поздно это понимать, пап.
Прошло две недели. Катя уже почти привыкла к тишине. Осень входила в свои права: по утрам темно, холодно, из подъезда пахло мокрыми листьями.
Однажды вечером она вышла выбросить мусор и увидела у подъезда отца. Он стоял в темной куртке, держа в руках пакет.
— Папа?
Он повернулся.
— Привет, дочка. Я… не буду заходить. Просто хотел увидеть.
— Мама где?
— У подруги. Я ушёл. Устал. Всё время ругается, всё винит всех. Игорь с Таней не берут трубку. Я думал… может, хотя бы ты не отвернешься.
Катя долго молчала.
— Пап, ты сам выбрал молчать тогда, когда можно было всё изменить.
— Знаю. Дурак.
— И теперь что?
— Ничего. Просто хотел сказать: ты молодец. Ты одна у нас настоящая.
Он улыбнулся — устало, по-доброму.
— Живи своей жизнью, Кать. Не повторяй наших ошибок.
Она кивнула. Не плакала. Не звала в дом. Только сказала:
— Береги себя, пап.
Он пошёл прочь по двору, ссутулившись, в темноту.
Катя вернулась домой. Дима встретил её в коридоре.
— Кто был?
— Отец. Приходил попрощаться.
Она села на диван, закуталась в плед. Внутри было спокойно. Без злости, без жалости. Просто ровно.
Снаружи всё тот же дождь, капли по стеклу, редкие фары машин.
Катя подумала, что, наверное, так и выглядит свобода — когда тебе больше не нужно доказывать тем, кто не хотел видеть твоей ценности, что ты достойна любви.
В этом доме теперь никто не повышает голос. Никто не обесценивает, не требует.
Только тишина, запах кофе и голос Димы из кухни:
— Кать, ты суп будешь разогревать или я сам?
— Сам, — сказала она и впервые за долгое время улыбнулась.
Ей было тридцать пять, и впереди у неё была жизнь. Настоящая, своя. Без постоянного долга за чужие ошибки.
И никакого больше страха — ни перед прошлым, ни перед собой.
Конец.
— Да ты изdеваешься?! Я вкалываю на двух работах, а платить должна за твоих безdельников! — закричала я