Для Елены ее квартира была ее кожей. Она родилась в этой старой, просторной «сталинке» с высокими потолками. Она сделала здесь свои первые шаги, держась за ножку массивного дубового стола. Она выучила здесь свои первые буквы, сидя за отцовским письменным столом. Из окна своей комнаты она смотрела, как меняются времена года, как растут деревья во дворе. Эта квартира была не просто местом, где она жила. Она была ею.
После смерти отца пять лет назад ее жизнь почти не изменилась. Мать, Анна Геннадьевна, и старший брат, Дмитрий, решили, что Лена, которой было тогда двадцать пять и она только начинала свою карьеру, останется жить здесь. «Это твой дом, дочка, живи», — сказала тогда мать. Она и Дмитрий переехали в новую квартиру, поближе к его работе. Это казалось таким естественным, таким правильным.
Лена была благодарна. Она вкладывала в эту квартиру всю свою душу и почти всю свою зарплату. За последние два года она сделала здесь грандиозный ремонт. Поменяла проводку, выровняла стены, положила новый паркет, полностью переделала кухню и ванную. Она превратила старое, немного запущенное «родовое гнездо» в стильное, современное, светлое пространство. Она была абсолютно уверена, что делает это для себя. Для своего будущего.
Ее мать и брат, приезжая в гости, ахали и восхищались.
— Какая ты у нас молодец, Леночка! — говорила мать. — Настоящая хозяйка!
— Да, сестренка, не квартира, а картинка! — вторил ей Дмитрий.
Она не замечала холодка в их глазах. Не замечала, что их комплименты были похожи на слова оценщика, осматривающего дорогой товар.
Разговор состоялся в субботу утром. Они приехали без предупреждения. Вдвоем. Серьезные, деловые. Они сели на ее новой, идеально белой кухне.
— Лена, у нас к тебе серьезный разговор, — начала мать, глядя не на нее, а на новую итальянскую плитку.
— У Димы появилась прекрасная возможность, — продолжила она. — Он хочет открыть свой бизнес. Но для этого нужен стартовый капитал. Большой.
Лена напряглась, предчувствуя недоброе.
— Мы долго думали, где взять деньги, — подключился Дмитрий. Он обвел взглядом ее новую, сияющую кухню. — Мы продаем квартиру.
Тишина. Только было слышно, как гудит новый, дорогой холодильник.
— В каком смысле «мы»? — прошептала Лена.
— В прямом, — ответила мать. Ее голос был ровным, безразличным. — Мы с Димой. Мы — собственники.
Она достала из сумки папку с документами.
— Вот, посмотри. Документы о приватизации. Квартира была оформлена на меня и на твоего отца. После его смерти его доля по наследству перешла мне. Так что, по закону, я — единственный собственник.
Она говорила с ней, как юрист с неграмотным клиентом.
— Ты в ней прописана, но не покупала, значит, не собственница.
«Прописана». «Не собственница». Эти сухие, канцелярские слова разрушали ее мир.
— Но… я же здесь живу! Всю жизнь! Я сделала ремонт! — ее голос дрожал.
— Ремонт? — усмехнулся Дмитрий. — Ну, спасибо тебе за него. Хорошая предпродажная подготовка. Квартира теперь будет стоить дороже. Можешь считать это своей платой за проживание.
— У тебя месяц, чтобы найти новое жилье, — заключила мать, вставая. — Мы уже нашли покупателей. Они хотят въехать как можно скорее.
Она смотрела на них. На свою мать. На своего брата. На этих двух чужих, безжалостных людей. Они не просто выгоняли ее из дома. Они делали это с такой легкостью, с таким спокойствием, как будто выселяли надоевшего квартиранта. Ее тридцать лет жизни в этом доме, ее любовь, ее воспоминания, ее вложенные деньги и труд — все это не имело для них никакого значения. Были только квадратные метры. И их цена.
— Но… куда я пойду? — это был последний, отчаянный вопрос.
— Снимешь комнату, — пожала плечами мать. — Ты же у нас самостоятельная. Справишься.
Они ушли, оставив ее одну посреди ее идеальной, новой, больше не ее, кухни. Она медленно опустилась на холодный, только что положенный ею паркет. Она провела рукой по гладкой, шелковистой поверхности. Она гладила не пол. Она прощалась со своей жизнью. Она поняла, что у нее никогда не было дома. Была только иллюзия. Иллюзия, которую у нее только что, с улыбкой, отняли самые близкие люди.
Когда за матерью и братом закрылась дверь, Елена еще долго сидела на полу своей сияющей, пахнущей свежим лаком, кухни. Она была в состоянии, похожем на контузию. Мир сузился до гула в ушах и холода паркета под ладонями. Ее дом. Ее крепость. Ее прошлое, настоящее и будущее. Все это только что было аннулировано парой сухих юридических фраз.
Она не плакала. Шок был слишком силен. Она медленно встала, подошла к окну. Внизу, во дворе, дети играли в мяч. Жизнь продолжалась. А ее жизнь, казалось, остановилась. Она почувствовала себя призраком в собственном доме.
Первой реакцией было отчаяние. Мысли метались в голове, как стая обезумевших птиц. Куда идти? Что делать? Как можно было так поступить с ней? С родной дочерью, с сестрой? Но потом, к вечеру, на смену отчаянию пришла холодная, звенящая ярость. Они думали, что она — просто «прописанная». Что она — слабая, сентиментальная девочка, которую можно просто выставить за дверь. Они не учли одного. За эти годы, живя одна, работая, добиваясь всего самой, она научилась бороться.
Она не стала им звонить. Она не стала умолять или угрожать. Она села за ноутбук. Она начала свою войну. Войну, в которой ее главным оружием был не крик, а ум и закон. Тот самый закон, на который они так цинично сослались.
Первым делом она нашла лучшего в городе адвоката по жилищным спорам. На следующий день, в его кабинете, она, спокойная и собранная, изложила всю ситуацию.
— Да, — сказал адвокат, изучив ее документы. — С правом собственности все очевидно. Ваша мать — единственный владелец. И она имеет право продать квартиру.
— Значит, все безнадежно? — спросила Елена.
— Отнюдь, — усмехнулся адвокат. — Они совершили одну, но фатальную ошибку. Они недооценили вас. И ваш ремонт.
И он изложил ей план контрнаступления.
Оказалось, что, хотя она и не была собственницей, она, вложив в квартиру свои личные, документально подтвержденные средства на «неотделимые улучшения», приобрела право на компенсацию.
— Мы подадим встречный иск, — сказал адвокат. — О возмещении полной стоимости ремонта. А также — упущенной выгоды. Мы докажем, что вы планировали сдавать одну из комнат, и их действия лишили вас этого дохода.
Следующие две недели превратились для Елены в кропотливую, изматывающую работу. Она подняла все. Все чеки из строительных магазинов. Все договоры с рабочими. Все банковские выписки, подтверждающие оплату. Она нашла свидетелей — соседей, друзей, — которые могли подтвердить, что ремонт делала именно она, и на свои деньги. Она собрала досье. Толстое, увесистое.
Когда ее мать и брат, уверенные в своей безнаказанности, подали в суд иск о ее выселении, их ждал сюрприз. Суд принял к рассмотрению встречный иск от Елены. На сумму, которая составляла почти половину рыночной стоимости самой квартиры.
Разбирательство было назначено через месяц. Все это время они жили в аду. Покупатели, узнав, что квартира находится под судебным спором, отказались от сделки. «Бизнес-проект» Дмитрия, на который так рассчитывала его мать, рушился, не начавшись.
Они начали ей звонить. Угрожать.
— Ты что творишь, дрянь?! — кричала в трубку мать. — Ты срываешь нам сделку!
— Я просто защищаю свои права, — спокойно отвечала Елена. — Как вы и советовали. По закону.
Через три недели они не выдержали. Позвонил Дмитрий. Голос его был уже не наглым, а испуганным.
— Лена, давай договоримся.
— Я слушаю, — сказала она.
Они встретились. На нейтральной территории. В кабинете ее адвоката.
Они выглядели жалко. Их блицкриг провалился, и они были вынуждены перейти к переговорам, в которых у них не было ни одного козыря.
— Мы готовы… — начала мать, — …выплатить тебе за ремонт.
— Нет, — покачала головой Елена. — Вы не поняли. Мне не нужны деньги.
Они удивленно на нее посмотрели.
— Мне нужен был мой дом, — сказала она. — Но вы мне наглядно объяснили, что у меня его нет. Что я для вас — просто помеха. Хорошо. Урок усвоен. Но раз уж я — не часть вашей семьи, а просто «прописанный жилец», то и отношения у нас будут соответствующие. Деловые.
Она пододвинула к ним документ, подготовленный ее адвокатом.
— Вот мое предложение. Мировое соглашение. Вы не продаете эту квартиру. Вы оставляете ее мне. В пожизненное, безвозмездное пользование.
— Что?! — ахнула мать.
— Взамен, — продолжила Елена, — я отзываю свой иск о возмещении. И забываю о том, что вы пытались сделать. Мы просто… делаем вид, что этого разговора никогда не было. Вы живете своей жизнью, я — своей. В этом доме.
Это был ультиматум. Жестокий, но справедливый. Она не отнимала у них собственность. Она отнимала у них право ею распоряжаться. Она превращала их «главный актив» в замороженный, бесполезный для них кусок бетона.
— Но это… это же кабала! — возмутился Дмитрий. — Мы никогда не сможем ее продать!
— Именно, — кивнула Елена. — Считайте, что это — плата. Не за ремонт. А за урок. Урок о том, что семья — это не только права, но и обязанности.
Они ушли, чтобы «подумать». Но думать было не о чем. Альтернативой был суд, который они бы проиграли, потеряв и деньги, и репутацию.
Через два дня они подписали мировое соглашение.
Елена вернулась в свою квартиру. Она была одна. Но она больше не была «прописанной». Она была хозяйкой. Не по закону. А по праву. По праву сильного.
Она знала, что ее отношения с матерью и братом разрушены навсегда. Но, глядя на свои новые, отвоеванные у всего мира стены, она не чувствовала сожаления. Она чувствовала покой. Она защитила свою крепость. И она знала, что из этой крепости ее больше не выгонит никто и никогда.
— Вы что, меня не узнаёте? — дед прищурился.