— Ты вообще совесть потеряла, да? — крикнула женщина с лестничной площадки, сжимая в руках полиэтиленовый пакет.
— Простите, вы кто? — спокойно ответила Вика, хотя сердце уже ухнуло куда-то под рёбра.
— Я — мать Андрея. А ты — выжила моего сына на улицу! Теперь собирай свои шмотки и освобождай жильё!
Эта фраза ударила, как пощёчина. Вика только поднялась на свой этаж, руки тряслись от усталости — тащила пакеты из «Пятёрочки», а тут на пороге вдруг вот это.
Перед ней стояла пожилая женщина в выцветшем пальто, с лицом, где застыли обиды, подозрения и злая решимость. Волосы — в сером пучке, ботинки — растоптанные, из которых торчали носки.
— Извините, но, по-моему, вы ошиблись квартирой, — попыталась сдержанно сказать Вика, хотя уже поняла, кто перед ней.
— Ничего я не ошиблась! — старуха шагнула вперёд, запахнула пальто и почти заорала. — Сын у меня жил здесь, всё своими руками делал, а ты его выкинула как собаку!
Вика устало прикрыла глаза. Сил не было ни на крики, ни на оправдания. Дождь на улице грохотал по крышам, в подъезде пахло сыростью и мокрыми перчатками.
— Клавдия Семёновна, — наконец произнесла она, — квартира моя. Андрей давно здесь не живёт.
— Ага! Значит, признаёшь! Жил — а теперь ты всё присвоила. Наглая ты, Викуся. Родители, значит, подарили, да? А сыну даже уголка не оставила!
— Ему был предоставлен угол, кровать, холодильник, нормальные условия, — холодно ответила Вика, вставляя ключ в замок. — Он их не ценил.
— Ой, да не сочиняй! — взвилась свекровь. — Ты просто его задавила. Он у меня мягкий, добрый, не умеет с тобой, стерва, по-другому.
Вика резко повернула ключ и открыла дверь.
— Заходите, если уж так надо, но только без скандала, — сказала она и прошла внутрь.
Клавдия Семёновна сразу же переступила порог, как хозяйка. Огляделась: кухня блестит чистотой, на подоконнике — цветы, на столе аккуратно разложены счета.
— Живёшь, как в санатории, — язвительно протянула она. — А сын мой в деревне мается, без денег. Ты бы хоть помогла!
— Чем? — Вика повернулась к ней. — Нервами? Или ещё одной зарплатой? Я уже помогала четыре года, спасибо.
— Да ладно тебе! — отмахнулась та. — Что тебе стоит? У тебя ведь всё есть.
— Всё это я заработала сама. И, кстати, — она указала на дверь, — выход там.
— Не дождёшься! — старуха села на диван, тяжело, с вызовом. — Квартира — общая. Сын твой муж, значит, ему положено.
— Был муж. Мы разведены.
— Бумажка твоя ничего не значит, — не унималась Клавдия. — Он сказал, что у вас кредит под залог квартиры. Значит, жильё — общее.
Вика хмыкнула, достала из шкафа папку с документами, на обложке — потертая надпись: «Свидетельство о собственности».
— Вот, смотрите. Дата покупки — два года до брака. Деньги от родителей. Всё чисто.
— А кредит?
— Кредит он взял сам, без меня.
— Не ври! Ты подписывала!
— Докажите.
Молчание. Только тиканье часов да шум ветра за окном. Вика смотрела на женщину — на эти уставшие глаза, в которых больше злости, чем понимания.
«Ну зачем? — подумала она. — Зачем всё это? Разве нельзя просто жить спокойно, без вечных выяснений, кто кому должен?»
— Вы хоть понимаете, что сейчас творите? — тихо сказала Вика. — Приходите ко мне домой, обвиняете, угрожаете. Андрей взрослый человек. Развелись — и всё. Это жизнь.
— Жизнь?! — выкрикнула Клавдия. — Ты ему жизнь испортила! Он пить начал из-за тебя!
— Нет, — ответила Вика, устало опуская руки. — Он пил задолго до меня. Просто со мной это стало видно.
Клавдия Семёновна резко поднялась, подошла почти вплотную:
— Ты неблагодарная. Я его растила, чтобы он был мужчиной, а ты сделала из него посмешище.
— А может, он сам сделал из себя посмешище? — Вика впервые позволила голосу сорваться. — Когда не работал месяцами, когда бил посуду, когда требовал деньги на «последний раз».
Женщина замерла, словно ударили. Несколько секунд они смотрели друг на друга — две чужие, но когда-то связанные одной семьёй.
— Я всё равно сына защищать буду, — прошептала Клавдия. — Хоть до конца.
— Ваше право, — холодно сказала Вика. — Только защищайте его не за мой счёт.
Она достала телефон и набрала номер.
— Алло, участковый? У меня в квартире посторонняя, отказывается уйти.
— Ты что, с ума сошла?! — закричала свекровь. — Я мать твоего мужа!
— Бывшего. И вы нарушаете закон.
Клавдия дрожала, лицо побледнело. Вика стояла прямо, не моргая. Её уже не трясло — всё внутри выгорело, осталась только холодная решимость.
Через двадцать минут пришли двое участковых. Молодой парень с блокнотом и женщина в форме. Проверили документы, выслушали обе стороны.
— Гражданка Клавдия Семёновна, квартира принадлежит Виктории Сергеевне. Вам нужно покинуть помещение, — спокойно сказал офицер.
— Да вы ничего не понимаете! — зашипела старуха. — Она его выгнала!
— Это не имеет отношения к праву собственности, — сухо ответила участковая. — Пожалуйста, выйдите.
Клавдия Семёновна, покраснев, сунула в сумку какую-то бумагу и медленно пошла к двери.
— Смотри, Викуся, — сказала на прощанье, — ещё придёт день, и тебе всё вернётся.
Дверь закрылась. Вика стояла посреди комнаты и долго не двигалась. Потом села, провела ладонью по лицу.
Телефон зазвонил вечером, когда Вика мыла посуду. Звонок — знакомый, короткий, раздражающе настойчивый.
На экране — «Андрей».
Она вздохнула. Вроде и не собиралась брать, но что-то внутри щёлкнуло — усталое любопытство, что ли.
— Ну? — коротко сказала она.
— Значит, так теперь, да? — голос бывшего мужа хрипел, с надрывом. — Мать ко мне в слезах приехала, ты полицию на неё натравила! Ты совсем страх потеряла, Вика?
— Андрей, твоя мать ворвалась в мою квартиру и требовала, чтобы я выехала. Что мне надо было делать?
— Поговорить нормально, как люди! А не участкового вызывать, будто она вор!
— Она и вела себя как вор.
— Ты неблагодарная, — процедил он. — Я ведь мог через суд половину отжать, но пожалел тебя.
— Ты ничего не пожалел. Ты просто не смог, — спокойно ответила Вика. — Судья посмотрел документы, и твой «иск» рассыпался, как песок.
— Зато язык у тебя острый, — раздражённо бросил он. — Сидишь там, одна, и думаешь, что победила?
— Нет, Андрей, — Вика говорила тихо, но твёрдо. — Я просто живу без криков, без бутылок и без чужих долгов.
В трубке послышалось дыхание, потом — резкий сигнал отбоя.
Она положила телефон, вытерла руки и пошла закрыть балкон. За окном ветер мотал старые тополя, на тротуаре блестела вода. Город шумел, жил, а у неё — тишина.
Но тишина длилась недолго.
Через неделю, в субботу, у подъезда стоял Андрей.
Вид у него был помятый: небритый, куртка не застёгнута, глаза красные. В одной руке — пластиковый пакет, в другой — бутылка, уже наполовину пустая.
— Вика! — окликнул он, когда она подошла. — Ну подожди, не уходи! Я не ругаться пришёл!
— Что тебе нужно?
— Разговор. Пять минут.
Она колебалась. Потом кивнула — пусть скажет, что хочет, лишь бы закончить эту историю окончательно.
Они поднялись на площадку.
— Я знаю, мать перегнула, — сказал он, опершись о стену. — Но она по-своему права. Ты жила за её счёт!
— Что? — Вика даже засмеялась. — За чей счёт?
— За мой. За наш. Мы же семья были!
— Была, — подчеркнула она. — Но семья — это когда двое работают, а не один тянет второго.
— Да ты всё о деньгах! — раздражённо махнул он. — Я, может, душу вкладывал, а ты мне в ответ чеки и квитанции!
— Душу? — Вика глухо усмехнулась. — В твоих «вкладах» больше алкоголя, чем души.
Он шагнул ближе, запах перегара ударил в лицо.
— Ты думаешь, я не знаю, что ты с кем-то встречаешься? — вдруг сказал он. — Мне говорили! Видели тебя в кафе с каким-то типом.
— Даже если бы и встречалась, тебе-то какое дело?
— Моё! Ты — бывшая жена, и пока не вышла замуж — моя!
— У тебя странная логика, — ответила Вика, чувствуя, как закипает злость. — Мы развелись. Ты — никто.
Он побледнел, будто получил удар. Несколько секунд молчал, потом бросил:
— Ты холодная, как камень. Всегда такой была. Из-за тебя я в дно скатился.
— Нет, Андрей. В дно ты скатился сам. Просто теперь у тебя нет, на кого свалить.
Он резко развернулся и спустился вниз, громко хлопнув дверью подъезда.
Вика стояла на площадке, руки дрожали.
Не страх — злость, усталость, бессилие. Всё разом.
Прошёл месяц.
Казалось, всё утихло. Андрей не звонил, мать его — тоже. На работе Вику повысили: теперь она руководила отделом. С зарплатой стало легче, дома — порядок, на душе — почти покой.
Но в начале декабря, когда город укутало снегом и мороз обжигал лицо, всё началось заново.
Вечером кто-то настойчиво стучал в дверь. Не звонок — именно стук, настырный, грубый.
Вика подошла, посмотрела в глазок — Андрей.
С ним — двое незнакомых мужиков. Вика почувствовала, как в груди похолодело.
— Открой, поговорить надо, — сказал он, увидев движение.
— Мне не о чем с тобой говорить.
— Тогда сами войдём!
— Попробуй, — тихо ответила она и достала телефон. — Ещё один шаг — вызываю полицию.
Он выругался, махнул рукой и отошёл. Мужики постояли, переглянулись, ушли за ним.
Через десять минут Вика всё ещё стояла у двери, слушая, как гулко бьётся сердце.
Наутро она пошла в полицию, написала заявление — о попытке самоуправства. Ей обещали «разобраться».
Но ночью телефон снова зазвонил.
— Думаешь, если я внизу, ты в безопасности? — голос Андрея звучал сипло, с угрозой. — Посмотрим, кто кого.
Вика молча положила трубку и на этот раз поехала к брату.
Брат, Артём, жил в соседнем районе — обычный парень, водитель, с женой и двумя детьми.
Выслушал её, сжал губы.
— Так, — сказал он. — Значит, этот алкаш опять лезет? Всё, Вика, хватит бояться.
— Артём, не надо влезать, пожалуйста.
— Надо. Иначе он не успокоится.
На следующий день Артём встретился с Андреем. Встретился по-мужски — без лишних слов, на улице.
После того разговора Андрей неделю не появлялся.
Вика даже не спрашивала, что именно сказал брат. Просто знала: больше звонков не будет.
Прошло полгода. Весна.
Она сидела на кухне, пила кофе и смотрела, как за окном расцветает сирень. Всё было по-другому. Спокойно.
На столе — новый ноутбук, на стене — аккуратно прибитая полка, под ней — стопка документов.
Вика наконец сделала то, чего боялась: официально поменяла замки, оформила в Росреестре отметку о разводе в собственных бумагах, и теперь квартира числилась только за ней, без всяких «совместных» записей.
В тот вечер она написала брату сообщение:
«Спасибо. Теперь точно всё».
Он ответил:
«Ты заслужила спокойствие. Пусть живёт своей жизнью».
Иногда, проходя по улице, Вика ловила на себе взгляды — то ли сочувственные, то ли осуждающие.
Кому-то в их городе Андрей рассказывал, будто она «отняла последнее». Но ей было всё равно.
Пусть болтают. Люди всегда найдут, что сказать, особенно если сами не умеют жить честно.
Главное — дома было тихо.
Только тикали часы, потрескивал чайник и где-то далеко, под окном, лаяла собака.
Она включила настольную лампу, достала блокнот и записала:
«Не жалеть. Не возвращаться. Не объяснять».
Эти три строки стали для неё чем-то вроде обета.
Потом подошла к окну. Внизу шёл дождь — весенний, светлый. Люди спешили, машины шуршали по лужам.
И вдруг ей стало легко. Не потому, что всё позади, а потому, что наконец всё честно.
Она не «победила» — просто перестала оправдываться за чужие ошибки.
Но однажды вечером, в конце мая, в почтовом ящике она нашла конверт. Без обратного адреса.
Внутри — письмо, неровный почерк:
«Прости. Мама умерла. Я не смог приехать на похороны, денег не было. Спасибо, что не выгнала тогда. Живи спокойно. — Андрей».
Вика долго сидела с этим письмом в руках. Никаких слёз, только тихая усталость.
Она положила конверт в ящик с документами — к старым бумагам, к прошлому, к тому, что больше не болит.
Потом поставила чайник, наложила себе ужин и включила свет.
В квартире снова стало по-домашнему тепло.
Запах жареного лука, гул телевизора из соседней квартиры, тихий ветер за окном.
Обычная жизнь. Настоящая.
И на этот раз — только её.
Финал.
Что делать, если встал под «стрелку», а нужно прямо: тонкости ПДД