Тот вечер должен был быть тихим. Я задержалась на работе, смертельно устала, мечтала только о горячем душе и крахмальных простынях. В подъезде пахло привычной смесью чистящего средства и чьей-то жареной курицы. Вставив ключ в замочную скважину, я услышала за дверью громкие, чужие голоса. Сердце неприятно екнуло. Дима должен был быть один.
Я толкнула дверь, и картина, открывшаяся мне, на секунду заставила подумать, что я ошиблась этажом.
В прихожей, словно вынырнувшие из кошмара, толпились люди. Моя свекровь, Людмила Петровна, в своем неизменном кашемировом пальто, восседала на табуретке, как королева на троне. Рядом, прислонившись к шкафу, стоял ее младший сын Игорь, мой деверь, с самодовольной ухмылкой на круглом лице. Его жена Катя уже успела снять куртку и разгуливала по гостиной, разглядывая интерьер оценивающим взглядом. А по полу, как сардины в коробке, сидели их двое детей, увлеченные планшетом.
И самое главное — в угоду, загораживая проход, стояли три огромных, потрепанных чемодана.
Воздух выветрился из моих легких. Я замерла на пороге, не в силах сделать шаг.
Дима выскочил из гостиной, его лицо было бледным, а глаза бегали, не находя точки для остановки.
— Рита, дорогая, ты уже здесь… — он начал неестественно бодро, пытаясь взять меня за локоть.
— Что это? — выдохнула я, не двигаясь с места. Мой вопрос повис в воздухе, тяжелый и звенящий.
Людмила Петровна поднялась с табуретки, ее лицо расплылось в сладкой, ядовитой улыбке.
— Рита, наконец-то! Мы тебя заждались. Решили не тревожить, знаем, ты на работе пропадаешь. А нам надо обсудить одно семейное дело.
— Какое дело? — голос мой окреп, но внутри все дрожало.
— Ну, мы тут с ребятами решили нашу старую двушку продать, — начала она, как будто сообщала о прогнозе погоды. — Рынок сейчас хороший, надо ловить момент. А на вырученные деньги присмотрим что-то новенькое, побольше. Но пока будем выбирать, поживем у вас. Места тут много, всех вместим. Недели две, максимум месяц.
Я перевела взгляд на Диму. Он смотрел куда-то мне за плечо, в пол, и молчал. Его молчание было красноречивее любых слов. Он знал. Он знал и впустил их.
В этот момент Игорь грузно перевалился с ноги на ногу.
— Да чего тут объяснять-то, все свои. Мам, дай я хоть чемоданы вглубь подвину, а то в прихожей стоять неудобно.
Он потянулся к ручке самого большого чемодана.
И тут во мне что-то щелкнуло. Усталость, ярость, чувство абсолютного нарушения моих границ — все это слилось в один четкий, холодный импульс. Это был мой дом. Моя крепость. Купленная на мои деньги, на мои бессонные ночи и переработанные выходные.
— Стоять! — мой голос прозвучал резко и металлически, заставив Игоря замереть в нелепой позе. — Ничего никуда двигать не надо.
В квартире повисла гробовая тишина. Даже дети оторвались от планшета. Все взгляды уперлись в меня.
Людмила Петровна попыталась взять ситуацию в свои руки, на ее лице появилась маска обиды.
— Рита, что за тон? Мы же родственники. Мы приехали по-хорошему.
— По-хорошему? — рассмеялась я сухо и безрадостно. — Без одного звонка? Без предупреждения? С чемоданами? Это называется самовольное вторжение.
Я сделала шаг вперед, посмотрела прямо на нее, а потом обвела взглядом всех — Игоря, Катю, и наконец, остановилась на Диме.
— Квартиру я покупала на свои деньги, так что извините, но вы здесь жить не будете. Ни две недели, ни два дня. Никто.
Тишина после моих слов была оглушительной. Она длилась, может быть, секунды, но ощущалась как вечность. Я видела, как лицо Людмилы Петровны из маски обиды медленно превращалось в маску неподдельной, чистейшей ярости. Ее глаза сузились до щелочек, губы побелели.
— Что?! — прошипела она, и ее голос дрожал. — Как ты со мной разговариваешь? Я в этой семье больше тебя! Дмитрий! Ты слышишь, что твоя жена творит? Твоей матери отказывают в крове!
Дима, будто очнувшись от удара током, засуетился. Он метнулся ко мне, пытаясь заслонить меня от взгляда своей матери, но это было жалко и беспомощно.
— Рита, ну что ты… Мама, успокойся, все можно решить… — он бормотал, хватая меня за руку. Его ладонь была холодной и влажной.
— Убери руку, Дмитрий, — я тихо, но очень четко сказала ему, не отводя взгляда от свекрови.
Игорь наконец пошевелился. Он с презрением фыркнул.
— Да что с ней разговаривать? Вымоталась на своей работе, вот и истерит. Места тут на всех хватит. Дима, веди чемоданы в комнату, чего этот цирк стоит.
Он снова потянулся к чемодану.
— Ты тронешь эту ручку, я сразу вызову полицию, — сказала я абсолютно ровным, ледяным тоном. — Это частная собственность. Незаконное проникновение. Вам разъяснить ваши права или сразу вызвать?
Игорь замер. Слова «полиция» подействовали на него магически. Он отдернул руку, как от огня.
Катя, до этого молчавшая, вдруг включилась в истерику свекрови.
— Да что ж это такое! Детей на улице оставить? Мы устали с дороги, малыши голодные! Мы родственники, а ты ведешь себя как последняя эгоистка!
— Катя, — обернулась я к ней, — если дети голодные, внизу у подъезда круглосуточный магазин. Идите, купите им поесть. Но вы не заносите сюда ничего. И не садитесь за мой стол.
Людмила Петровна, видя, что давление не срабатывает, резко сменила тактику. Она сделала вид, что ее вот-вот хватит удар. Она пошатнулась и схватилась за сердце.
— Ой, мне плохо… Дмитрий, поддержи… У меня давление… Из-за таких стрессов… Ты хочешь материнской смерти?
Дима, как и было запрограммировано с детства, бросился к ней.
— Мама, мамочка, садись, я тебе воды принесу… Рита, ну что ты делаешь! Видишь, человеку плохо!
В этот момент я поняла всю глубину его предательства. Он не был на моей стороне. Он никогда не будет на моей стороне в этой войне. Он был мамин солдатик, который просто временно жил у меня.
— Хорошо, — сказала я тихо. Все снова на меня посмотрели. — Хорошо. Раз человеку стало плохо, нужно вызывать скорую. Сейчас позвоню.
Я достала телефон. Это был блеф, но блеф идеально рассчитанный. Истерика у Людмилы Петровны прошла мгновенно.
— Не надо скорую! — почти крикнула она. — Я сейчас отлежусь, и все пройдет. Просто дайте мне прийти в себя!
— Тогда прошу всех пройти в гостиную и не трогать ничего без спроса, — сказала я, открывая дверь в зал. — Мы сейчас все обсудим.
Они, словно стадо, повалили в гостиную. Дети, Катя, Игорь, поддерживающий «больную» Людмилу Петровну. Дима потянулся было включить свет, но я остановила его жестом.
— Дмитрий, со мной. На кухню. Сейчас.
Он поплелся за мной, сгорбившись, как провинившийся школьник. Я закрыла за собой дверь, отсекая нас от их ушей, но напряжение витало в воздухе плотной пеленой.
Я обернулась к нему, прислонившись спиной к холодильнику. Руки тряслись, и я сжала их в кулаки, чтобы скрыть дрожь.
— Они жить не будут. Ни одного дня. Это не обсуждается. Ты либо сейчас идешь и говоришь им, чтобы они немедленно убирались отсюда, либо…
— Рита, ты чего вообще несешь? — он попытался перейти в наступление, но это было жалко. — Это моя мать! Мой брат! Они в трудной ситуации! Мы должны помочь!
— Мы? — я рассмеялась горько. — Это я должна? В моей квартире? Ты хоть слово вставил, когда они продавали свою квартиру? Ты знал, что они приедут?
Он опустил глаза. Этот молчаливый кивок был хуже любой брани.
— Ты знал… — выдохнула я, и внутри все оборвалось. — Ты знал и молчал. Ты подвел меня. Ты впустил их в наш дом, даже не спросив меня.
— Я боялся тебе говорить! Я знал, что ты так отреагируешь! — оправдывался он. — Они же не навсегда! Месяц, ну два… Мы же справимся…
— Они не уедут через месяц, Дмитрий! Ты что, слепой? Они уже здесь хозяйничают! Они уже распаковали чемоданы в своей голове! Они отсюда не уйдут никогда, если мы их не выгоним!
— Это семья! — уперся он, и в его глазах читался животный, детский страх перед матерью. — Не могу я им так вот взять и сказать! Это же неуважение!
Я посмотрела на этого взрослого, сильного с виду мужчину и увидела маленького, перепуганного мальчика. И в этот момент я поняла, что он — самая большая проблема.
Я оттолкнулась от холодильника и подошла к нему вплотную. Говорила тихо, чтобы не слышали в зале, но каждое слово было отточенным лезвием.
— Хорошо. Тогда выбирай. Или они уезжают. Или уезжаешь ты вместе с ними. Прямо сейчас.
Тишина на кухне после моих слов была густой и звенящей. Дмитрий смотрел на меня, не мигая, будто не понимая смысла произнесенных слов. Его лицо медленно заливалось краской — от бледности к густому багрянцу обиды и гнева.
— Ты что, совсем с ума сошла? Выгонять меня? Из моей же квартиры? — он прошипел, сделав шаг ко мне.
— Из моей квартиры, Дмитрий, — поправила я его, не отступая ни на сантиметр. — Ты прекрасно знаешь, кто ее купил и на чьи деньги. Твоя прописка здесь — это просто запись в паспорте, а не право собственности. И уж тем более не право селить здесь кого попало без моего согласия.
— Мы муж и жена! Это наш общий дом! — он уже почти кричал, но я тут же опустила его жестом.
— Тише. Не хочу, чтобы твоя мамочка услышала, как ее мальчик плачет. И нет, это не наш общий дом. Это мой дом, купленный до брака. И сейчас он превратился в оккупированную территорию благодаря тебе.
Я видела, как в его глазах боролись злость и растерянность. Он привык, что я уступаю, что я ищу компромиссы. Но сегодня компромиссов не было.
— И что ты собираешься делать? — с вызовом спросил он, скрестив руки на груди. — Вызвать полицию? Ну вызови! Посмотрим, что они скажут, когда увидят пожилую женщину и маленьких детей!
— Они скажут ровно то, что я им скажу. А скажу я, что в мою квартиру без моего разрешения проникли посторонние лица и отказываются ее покидать. И что я чувствую себя в опасности.
— Они не посторонние! Это моя семья!
— Для меня — посторонние. И для закона — тоже.
Я обошла его, прошла в спальню и захватила сумочку и ключи от машины.
— Ты куда? — в его голосе прозвучала тревога.
— Решать проблему, которую создал ты. А ты пока… развлекай гостей. Наливай чайку своей мамочке. Только смотри, мою заварку не трогайте, любимый чай куплю только завтра.
Я вышла из квартиры, хлопнув дверью. Слезы подступали к горлу, но я сжала зубы. Нет. Никаких слез. Только действие.
Дорога до юридической консультации заняла полчаса. Я ехала в тишине, пытаясь уложить в голове хаос мыслей. Страх, злость, предательство — все это клубилось внутри, но я гнала это прочь. Мне нужна была не эмоция, а холодный, жесткий план.
Юрист, женщина лет сорока пяти с умными, внимательными глазами по имени Елена Викторовна, выслушала меня не перебивая. Я рассказала все: про квартиру, купленную до брака, про внезапный визит родственников с чемоданами, про слабость мужа.
Елена Викторовна кивала, делая пометки в блокноте.
— Давайте по порядку, — начала она, отложив ручку. — Квартира находится в вашей единоличной собственности, приобретена до регистрации брака. Это ключевой момент. Она не является совместно нажитым имуществом супругов. Это раз.
Я слушала, ловя каждое слово, как тонущий — соломинку.
— Ваш супруг, будучи прописанным, имеет право проживания, но не более того. Он не может вселять третьих лиц без вашего письменного, нотариально заверенного согласия. Что он и сделал. Следовательно, его действия неправомерны.
— А если они просто пришли в гости? — уточнила я.
— Гости — это на несколько часов. Не с чемоданами. Их намерение очевидно — вселиться. И они уже фактически это сделали, что является самоуправством. Вы имеете полное право требовать их немедленного выселения. Для начала — в устной форме. Если откажутся — вызвать полицию. Участковый обязан составить протокол и потребовать их удаления. В случае отказа их могут доставить в отделение для составления административного протокола.
Она сделала паузу, давая мне это осознать.
— Но есть нюансы, — продолжила юрист. — Дети. С ними всегда сложнее. Полиция будет действовать более осторожно, чтобы не травмировать несовершеннолетних. Но это не значит, что ничего нельзя сделать. Главное — ни при каких обстоятельствах не давайте им возможности получить хоть какое-то подтверждение своего проживания. Не позволяйте получать здесь почту, прописываться, заключать договоры. Это раз.
— Во-вторых, — она посмотрела на меня прямо, — ваш главный враг сейчас — не свекровь, а ваш муж. Пока он на их стороне, они будут прятаться за его спину. Вам нужно либо добиться его нейтралитета, либо… готовиться к более серьезной войне, вплоть до выселения его самого.
От этих слов стало холодно. Выселить мужа… Звучало как приговор нашему браку.
— Я понимаю, что это тяжело, — смягчив тон, сказала Елена Викторовна. — Но закон полностью на вашей стороне. Запомните это. Вы не тиран и не эгоистка. Вы защищаете свою частную собственность, свою личную жизнь от грубого вторжения. Ваши действия абсолютно законны и оправданны.
Она распечатала мне памятку с ссылками на статьи Жилищного кодекса и Административного регламента МВД. Я вышла от нее с пачкой бумаг и с новым чувством — не бессильной ярости, а холодной, уверенной решимости.
У меня был план. И был закон. А у них — только наглость и чемоданы.
Я села в машину и долго сидела, глядя перед собой. Теперь я знала, что делать. Осталось найти в себе силы это сделать. Я посмотрела на телефон. Ни одного пропущенного звонка от Димы. Ни одного сообщения. Он там, по другую сторону баррикад. Пишет чай с мамой и братом.
Я глубоко вздохнула, завела двигатель и поехала обратно. На войну.
Возвращалась я домой с странным чувством. Страх отступил, уступив место холодной, методичной ярости. Юрист дала мне не просто информацию, она дала мне оружие. И я была готова его применить.
В подъезде пахло тем же, чем и всегда, но теперь это пахло тылом перед атакой. Я медленно поднялась на свой этаж, прислушиваясь. Из-за двери доносился гул голосов, смех Игоря и высокий, капризный голосок одного из детей. Они уже вовсю обшивались.
Я вставила ключ в замок, провернула его и толкнула дверь.
В прихожей было пусто, но из гостиной доносился запах еды. Мое еды. Я сняла обувь и прошла внутрь.
Картина была следующая: все они сидели за моим обеденным столом. В центре дымилась большая кастрюля с супом, который я сварила вчера. Дети уже уплетали за обе щеки. Игорь, развалившись на стуле, закусывал суп хлебом. Катя накладывала Людмиле Петровне добавку. А мой муж сидел в самом конце стола, ковыряя ложкой в тарелке, и старался не смотреть мне в глаза.
— А, Рита вернулась! — слащаво воскликнула Людмила Петровна, как ни в чем не бывало. — Садись, поешь с нами. Супчик твой замечательный, я немного добавила лаврушки и перчика, он же был совсем пресный.
У меня в висках застучало. Она не только ела мой суп, она еще и переделала его под себя.
— Спасибо, не голодна, — сухо ответила я, проходя на кухню.
Там был настоящий ад. На столе стояли грязные чашки из моего сервиза, крошки, следы от варенья. В раковине горой лежала посуда. Моя посуда.
Я зажмурилась на секунду, собираясь с мыслями. Тактика «тихого саботажа» не сработала. Они не поняли намек. Значит, переходим к открытым боевым действиям.
Я вышла обратно в гостиную. Все смотрели на меня.
— Поскольку вы решили остаться здесь против моей воли, — начала я громко и четко, чтобы слышали все, — нам придется установить правила. Без них никак.
— Какие еще правила? — буркнул Игорь, не отрываясь от еды.
— Правила проживания в моей квартире, — подчеркнула я последние два слова. — Сейчас я их озвучу.
Я прошла к холодильнику, взяла магнит и прикрепила на его дверцу листок, который набросала еще в машине.
— Во-первых, — сказала я, поворачиваясь к ним. — Коммунальные услуги. За свет, воду, газ и интернет платите вы. Все вместе. Я вывешу квитанции, вы будете скидываться. Игорь, ты как глава своей маленькой семьи, можешь взять на себя расчеты.
Игорь поперхнулся супом.
— Ты чего? Мы гости!
— Нет, — возразила я. — Гости не живут с чемоданами и не едят чужой суп. Вы — незваные жильцы. Платите за комфорт.
— Во-вторых, — продолжила я, не давая им опомниться. — Продукты. Вы питаетесь отдельно. Мои полки в холодильнике и мои шкафчики — табу. Купите себе переносную полку или ящик. Я не обязана вас кормить.
— Рита, это уже переходит все границы! — всплеснула руками Катя. — Мы же одна семья!
— Мы не одна семья. Вы — семья моего мужа. А я — хозяйка этой квартиры. Запомните, наконец.
— В-третьих, — мой голос стал стальным. — Уборка. Вы убираете за собой сами и немедленно. После еды — моете посуду. После детей — убираете игрушки. Я не ваша прислуга. Сегодня вы оставили на кухне свалку. Больше такого не повторится.
Людмила Петровна попыталась включить свое коронное — давление на жалость.
— Доченька, ну мы же устали с дороги… Завтра все приберем…
— Нет, не завтра. Сейчас. Как только закончите есть.
В комнате повисла тягостная пауза. Дети перестали есть и смотрели на взрослых испуганными глазами.
— И последнее, — я сделала паузу для усиления эффекта. — Комендантский час. С десяти вечера до семи утра в квартире — тишина. Никаких теликов, громких разговоров, топота. Я рано встаю на работу. Если мешать мне спать, я буду вынуждена принимать более жесткие меры.
Я посмотрела прямо на Дмитрия. Он все это время молчал, уставившись в тарелку.
— Дмитрий, ты со всем согласен?
Он поднял на меня глаза. В них было столько ненависти и бессилия, что я едва не отшатнулась.
— Ты совсем чокнулась, — тихо сказал он.
— Я совершенно адекватна. А вот твоя семья, похоже, нет. Они решили, что могут приехать и сесть мне на шею. Они ошиблись.
Я повернулась и пошла в спальню. Мне нужно было сменить одежду и проверить, не лазили ли они в моих вещах.
Сзади раздался голос Людмилы Петровны, обращенный к сыну:
— Димочка, ты же не позволишь так с нами обращаться? Она же нас в рабы записала!
Я не стала слушать его ответ. Дверь в спальню я закрыла на ключ. Впервые за все время жизни в этой квартире.
Первая атака была совершена. Теперь я ждала ответного хода. Война была объявлена официально.
Тишина за дверью длилась недолго. Сначала я услышала приглушенные, но яростные переговоры — голос Людмилы Петровны, плач Кати, низкое ворчание Игоря. Потом все стихло. Ненадолго.
Примерно через час раздался стук в дверь спальни. Стучал Дмитрий. —Рита, открой. Надо поговорить.
— Говори через дверь. Я тебя слышу.
— Это невозможно! Открой, damn it! Маме плохо, у нее давление скачет из-за твоего скандала!
Мое сердце на мгновение ушло в пятки. А вдруг правда? Но тут же я вспомнила слова юриста и ее театральный обморок в прихожей. Нет. Это ловушка.
— Если ей плохо, вызывай скорую. Я уже предлагала. Или ты боишься, что врачи не найдут никаких проблем?
Он что-то пробормотал за дверью и отошел. Сцена не сработала.
Но они не сдавались. Их следующая атака была более изощренной и подлой.
Вечером, когда я вышла на кухню за водой, меня ждал «сюрприз». На столе лежал мой планшет. А на экране была открыта страничка Кати в соцсети. Она не постеснялась взять его без спроса.
Я посмотрела на экран и почувствовала, как кровь ударила в голову.
Там был пост. Длинный, эмоциональный, полный яда и лжи.
«Дорогие друзья, никогда не думала, что столкнусь с таким чудовищным эгоизмом и жестокостью в семье. Мы с детьми и свекровью приехали в гости к родному брату моего мужа, а его жена… Она просто выжила нас из дома! Обзывает нас, кричит, угрожает полицией, не дает еды детям и запрещает пользоваться душем! Она заставляет нас спать на полу в прихожей и платить за ее коммуналку! Мы в шоке. Это самый страшный день в нашей жизни. Молитесь за нас, мы не знаем, что делать…»
Под постом уже собралось десятка два комментариев. «Какие люди бывают негодяями!», «Вызовите полицию сами!», «Держись, Катюш!», «Сожгите ведьге ее квартиру!».
Ко мне подошла Катя. Она стояла с таким невинным выражением лица, что мне стало физически плохо. —Ой, Рита, извини, я случайно твой планшет взяла, мне фото детям показать нужно было… — она сделала паузу, глядя на мое лицо. — Что-то не так?
— Убери этот пост, — сказала я тихо, сжимая кулаки. — Убери сейчас же.
— Какой пост? — она сделала круглые глаза. — А, это? Да я просто поделилась с друзьями, как нам тут тяжело. Это же правда. Или тебе есть что скрывать?
В этот момент из гостиной вышла Людмила Петровна. В руках она держала телефон. —Дмитрий, сынок, с тобой тетя Люда хочет поговорить. Очень беспокоится о нас.
Она включила громкую связь. Из телефона раздался визгливый голос: —Димочка, что у вас там творится?! Катя написала, что ваша жена вас на улицу вышвыривает! Детей малолетних! Да я ее в суд затащу! Как ты мог допустить такое? Ты мужик или нет?
Дмитрий, бледный как полотно, пытался что-то вставить, но тетя Люда не умолкала. Это был лишь первый звонок. Потом позвонил дядя, потом какой-то cousin… Идея была ясна: оказать на нас максимальное давление через родню, через общественное мнение, через чувство вины.
Я не стала ничего доказывать. Я молча развернулась, прошла в спальню и захлопнула дверь. Дрожащими руками я взяла свой телефон и сфотографировала экран планшета с постом Кати. Это было доказательство клеветы.
А потом я позвонила в диспетчерскую службы участковых. —Здравствуйте. Я хочу сообщить о нарушении общественного порядка. Мои гости, которые отказались покинуть мою квартиру, устроили скандал, мешают отдыху соседей и распространяют заведомо ложную информацию в интернете. Да, я готова написать заявление.
Я говорила громко и четко, чтобы за дверью слышали.
Эффект был мгновенным. Крики и плач стихли. Через минуту в дверь снова постучал Дмитрий. Его голос был уже не гневным, а испуганным. —Рита, что ты делаешь? Ты что, правда участкового вызвала? Опозорить нас на весь район?
— Нет, — спокойно ответила я. — Я защищаю свою честь и свой дом от клеветников и оккупантов. А позорите вы себя сами.
Я услышала, как он отошел от двери и зашипел что-то своим родственникам. —Вы совсем обнаглели! Уберите этот ваш пост! Вы что, правда хотите, чтобы здесь мусора с сиренами приехали?
Послышались возмущенные голоса, но через пару минут Катя нехотя пробормотала: —Ладно, удалила. С ума сошла, малейшего внимания не переносит…
Я не реагировала. Я стояла за дверью и понимала, что они боятся. Боятся закона, боятся огласки, боятся реальных последствий. Их сила была лишь в наглости и в манипуляциях. А когда я начала играть по своим правилам, их карточный домик начал рушиться.
Но я тоже поняла кое-что важное. Эта война уже шла не только за квадратные метры. Она шла за моего мужа, за мое будущее, за право называть этот дом своим. И они не остановятся. Значит, и я не могу.
Ночь прошла в напряженной тишине, будто дом затаил дыхание перед бурей. Я не сомкнула глаз, прислушиваясь к каждому шороху за дверью. Они не шумели, не пытались больше говорить со мной. Эта тишина была страшнее любого скандала.
Утром я надела свой самый строгий костюм — темно-синий, с острыми плечиками, свой «доспех» для важных переговоров. Навела безупречный макияж, скрывающий следы бессонницы. Я должна была выглядеть несокрушимо.
Выходя из спальни, я застала картину быта, от которой свело желудок. Они разложили на моем диване свои одеяла и подушки. На журнальном столе стояли их кружки с недопитым чаем. В воздухе витал запах чужих духов и детской присыпки. Они уже здесь жили.
В кухне столкнулась с Дмитрием. Он мыл посуду. Спина у него была напряжена, движения резкие. Он чувствовал мое присутствие, но не обернулся.
— Доброе утро, — сказала я нейтрально.
Он промолчал, лишь сильнее заскреб тарелку губкой.
Людмила Петровна вышла из гостевой комнаты, которую они самовольно заняли. Она тоже была при полном параде — в своем лучшем платье, с напускной скорбью на лице.
— Рита, нам нужно серьезно поговорить. По-семейному, без криков, — начала она, садясь на стул с видом королевы, милостиво согласившейся на переговоры.
Игорь и Катя вынырнули из-за ее спины, как верные оруженосцы. Дети копошились под столом.
— Говорите, — я осталась стоять, прислонившись к косяку.
— Мы понимаем, ты устала, ты не ожидала нас. Мы, может, немного напугали тебя своим приездом, — она говорила медовым голосом, но глаза были холодными. — Но нельзя же быть такой жестокой. Мы семья. Мы готовы забыть все, что было вчера. Давайте начнем с чистого листа. Мы остаемся. На месяц. Поможем вам по хозяйству, с детьми посидим… А ты остынешь и поймешь, что все это — просто недоразумение.
Она произнесла это с такой непоколебимой уверенностью, будто предлагала мне невероятную милость. Будто это я должна была пасть перед ней на колени и благодарить.
Я медленно выпрямилась и посмотрела на Дмитрия. —Ты тоже так считаешь? Что это недоразумение и они остаются?
Он, наконец, обернулся. Лицо его было искажено внутренней борьбой. —Рита, ну что я могу сделать? Выгонить их на улицу? Они же не виноваты, что…
— Перестань, — я прервала его тихим, но таким ледяным тоном, что он замолчал. — Ты уже все сделал. Ты их впустил. Теперь слушай меня.
Я обвела взглядом всех: свекровь, деверя, его жену, и наконец, остановилась на муже.
— Сегодня же, до вечера, вы собираете свои вещи и уезжаете. Все. Я не обсуждаю. Это не предложение, это ультиматум.
Людмила Петровна ахнула, делая вид, что ей нанесли смертельную обиду. —Как ты смеешь так со мной разговаривать! Я мать твоего мужа!
— А я — хозяйка этой квартиры. И я говорю: хватит.
— Мы не уедем! — взревел Игорь, ударив кулаком по столу. Дети испуганно притихли. — Ты кто такая, чтобы нам указывать? Дима, скажи ей!
Все взгляды устремились на Дмитрия. Он стоял, зажатый между мной и своей семьей, белый, с трясущимися руками.
— Рита… Мама… Прекратите… — он бессмысленно бормотал.
— Нет, Дмитрий, — мои слова резали воздух, как лезвие. — Ты прекрати. Ты прямо сейчас делаешь выбор. Или они уезжают. Или уезжаешь ты вместе с ними.
В комнате повисла мертвая тишина. Даже дети не шевелились.
— Ты… ты меня выгоняешь? — он смотрел на меня с недоверием, смешанным с ужасом.
— Я даю тебе выбор. Остаться со мной в нашем доме или уйти с ними. Третьего не дано.
Людмила Петровна вдруг начала всхлипывать. —Сыночек, она же тебя на улицу выкинет! Она сумасшедшая! Ты же не оставишь мать?
Дмитрий метнулся взглядом от моих холодных глаз к заплаканному лицу матери, к злобной физиономии брата. Я видела, как его разрывает на части. Вся его жизнь, все его установки рушились в один миг.
И в этот миг он сделал свой выбор.
— Я… я не могу их выгнать… — он прошептал, опуская голову. — Они моя семья…
Что-то во мне оборвалось. Окончательно и бесповоротно. Вся боль, вся ярость, вся обида ушли, оставив после себя лишь пустоту и ледяное спокойствие.
— Понятно, — сказала я без тени эмоций. — Тогда собирай вещи.
Я прошла мимо него в спальню. Он, ошеломленный, поплелся за мной. —Что?
Я не ответила. Я взяла с верхней полки шкафа его большую спортивную сумку, расстегнула ее и положила на кровать. Затем открыла ящик с его бельем и стала аккуратно, не глядя на него, складывать туда майки, носки, боксеры.
— Рита, что ты делаешь? Прекрати! — он пытался остановить мою руку, но я ее отдернула.
— Ты сделал свой выбор. Я уважаю его. Теперь уважай мой.
Я прошла в ванную, собрала его зубную щетку, бритву, лосьон после бритья. Сложила в пакет и положила в сумку. Потом вернулась в комнату и стала вешать на плечики его костюмы, аккуратно складывая их в сумку.
Он стоял посреди комнаты и смотрел, как его жизнь, его вещи, его привычный мир упаковываются в одну большую черную сумку. Он не верил в происходящее.
— Ты… ты серьезно? — его голос сорвался на шепот.
— Абсолютно.
Я застегнула молнию на переполненной сумке и сняла ее с кровати. Она была тяжелой. Я потащила ее к двери в прихожую. Он машинально пошел за мной.
В гостиной все замерли, наблюдая за этой сюрреалистичной картиной. Людмила Петровна перестала плакать, ее глаза округлились от изумления.
Я открыла входную дверь и выставила сумку за порог, в подъезд. Потом обернулась к Дмитрию.
— Все. Ты свободен. Можешь идти к своей семье.
Я посмотрела на его бледное, потерянное лицо, на его глаза, полкие страха и непонимания. И закрыла дверь. Щелчок замка прозвучал как выстрел, ставя точку в нашей прежней жизни.
Звук щелчка замка отрезал меня от прежней жизни. Я стояла, прислонившись лбом к прохладной поверхности двери, и не могла пошевелиться. Из-за спины доносились шорохи, сдавленное дыхание — они все еще были здесь, затаились, ожидая, что будет дальше.
Но я не оборачивалась. Мне нужно было несколько секунд, чтобы просто дышать. Чтобы осознать, что я только что сделала. Я выставила за дверь собственного мужа. Сердце колотилось где-то в горле, руки дрожали, но внутри, в самой глубине, было странное, пугающее спокойствие. Решение было принято. Точка невозврата пройдена.
Первой нарушила тишину Людмила Петровна. Ее голос прозвучал неестественно громко, с фальшивой дрожью: —Доченька… Рита… Что ж ты наделала-то? Он же сейчас вернется, ты же не всерьез? Это же мой мальчик, он не переживет такого унижения!
Я медленно обернулась. Они втроем смотрели на меня — она с напускным ужасом, Игорь с ненавистью, Катя со страхом.
— Он уже вернулся, — тихо сказала я. — К вам. К своей настоящей семье. Ваша победа. Наслаждайтесь.
Я прошла мимо них, не глядя, в спальню и снова закрыла дверь. На этот раз я не стала запирать ее на ключ. Что было толку? Стены уже рухнули.
Я сидела на краю кровати и смотрела в одну точку. Сначала было тихо. Потом за стеной начался разговор на повышенных тонах. Я не разбирала слов, но понимала интонации — истерика, обвинения, паника. Они явно не ожидали такого развития событий. Они рассчитывали на слабость, на уступки, на то, что Дмитрий уговорит меня. Они не рассчитывали на войну.
Прошло полчаса. Внезапно раздался громкий, нарочитый стук в входную дверь. Чей-то грубый мужской голос: —Открывайте! Полиция!
Мое сердце упало. Они что, правда вызвали наряд, чтобы обвинить меня в выселении мужа? Я вышла из комнаты. Людмила Петровна уже открывала дверь с трагическим видом мученицы.
На пороге стоял невысокий мужчина в дорогой одежде, только со значком на груди. За его спиной — участковый в форме.
— Мы по вызову, — сказал человек в штатском, предъявляя удостоверение. — Поступила информация о нарушении общественного порядка. Что у вас тут происходит?
— Офицер, спасите! — сразу завопила Людмила Петровна, хватая его за рукав. — Моя невестка выгнала моего сына на улицу! С одним чемоданом! А теперь нас выставляет! Мы с маленькими детьми, мы беззащитные!
Участковый скептически оглядел ее, потом перевел взгляд на меня. —Вы хозяйка квартиры?
— Да, — кивнула я. — И я не выгоняла мужа. Он ушел сам, сделав выбор в пользу своей матери и брата. А эти люди находятся в моей квартире против моей воли и отказываются ее покидать, хотя я неоднократно устно требовала это сделать.
— Она врет! — взвизгнул Игорь. — Она угрожала нам полицией! Хотела детей на улицу выбросить!
Участковый, опытный и видавший виды мужчина, поднял руку. —Спокойно. Все по порядку. Хозяйка квартиры, документы на квартиру есть? Присутствуют ли здесь лица, не прописанные и не вселенные вами официально?
— Квартира в моей единоличной собственности, куплена до брака, — четко сказала я, пошла за папкой с документами и протянула ему. — Прописан только я и мой супруг. Эти люди — его родственники. Они приехали в гости с вещами и отказались уезжать, намеренно вселившись против моей воли.
Участковый просмотрел документы, кивнул. —Ясно. — Он повернулся к Людмиле Петровне. — Гражданка, вы должны покинуть квартиру. Хозяйка против вашего пребывания здесь.
— У нас же дети! На улице ночь! — заплакала Катя.
— Есть хостелы, гостиницы, наконец, та квартира, которую вы, якобы, продали, — холодно парировала я.
Участковый посмотрел на них строго. —Либо вы собираете вещи и уходите добровольно, либо мы составим протокол о самоуправстве и доставим вас в отделение для выяснения обстоятельств. Выбирайте.
Их храбрость испарилась мгновенно. Перед законом их наглость была бессильна. Они засуетились, начали молча, зло глядя на меня, сгребать свои вещи в чемоданы. Участковый наблюдал за этим, сложив руки на груди.
Через двадцать минут они стояли в прихожей с тем же самым багажом, с которым приехали. Людмила Петровна попыталась бросить мне напоследок: —Ты пожалеешь о содеянном! Ты останешься одна!
Я не ответила. Я просто смотрела, как они, под присмотром полиции, выходят за дверь. Игорь что-то буркнул участковому, но тот лишь сухо кивнул в ответ.
Дверь закрылась. И наступила тишина. Абсолютная, оглушительная тишина.
Я осталась одна. Посреди опустевшей, но загаженной квартиры. Я обошла комнаты. Следы их присутствия были везде: крошки на полу, пятна на столе, смятые диванные подушки. Но их не было. Было тихо.
Я села на кухонный стул, и меня вдруг затрясло. От relief, от усталости, от осознания того, что я только что пережила. Я выиграла эту битву. Но это не как победа. Это как выживание.
И тут зазвонил мой телефон. Незнакомый номер. Я машинально ответила, голос сел от напряжения. —Алло?
— Здравствуйте, беспокоюсь из агентства недвижимости «Этаж», — произнес молодой жизнерадостный голос. — Мне Людмила Петровна оставила ваш номер как контактный для связи по вопросам аренды ее трехкомнатной квартиры на улице Маяковского. Подскажите, а она точно является собственником? У нас тут возникли небольшие вопросы по документам, не могли бы вы…
Я сидела с телефоном у уха и не могла вымолвить ни слова. Трехкомнатная квартира. На улице Маяковского. Аренда.
Они не продали свою квартиру. Они ее сдали. Вся их история про «временное проживание на время поиска новой» была от начала и до конца ложью. Они приехали пожить за мой счет, пока их собственная квартира приносит им доход.
— Алло? Вы меня слышите? — повторил оператор.
— Да, — наконец выдавила я. — Слышу. Она собственник. Сдавайте смело.
Я положила трубку. И тихо, совсем по-детски, заплакала. Не от горя. А от шока. От чудовищной, оглушающей наглости, с которой они пытались разрушить мою жизнь. Они даже не стали придумывать хорошую ложь. Они были настолько уверены в своей безнаказанности, что солали так, будто я обязана была их содержать.
Я плакала, глядя на опустевшую гостиную, и понимала, что это — не конец истории. Это было только начало. Начало новой, другой жизни. Без них.
Тишина была самым громким звуком. Она звенела в ушах, давила на барабанные перепонки после дней, наполненных криками, плачем и злобным шепотом. Я медленно прошлась по квартире, как по полю после битвы. Повсюду лежали следы оккупации: разводы на зеркалах, крошки на ковре, призрачный запах чужих духов.
Я начала убирать. Механически, не думая, вытирая пыль, моя полы, выбрасывая в мусорный пакет забытые ими мелочи — детскую соску, кассу от сигарет, обрывок чека из магазина. С каждым выброшенным предметом, с каждым вымытым квадратным сантиметром пространство снова становилось моим. Но тишина от этого не уходила. Она висела в воздухе тяжелым, невысказанным вопросом.
Дверь постучали на следующий день вечером. Тихо, неуверенно. Я посмотрела в глазок. За дверью стоял Дмитрий. Без чемоданов. Спутанный, с синяками под глазами, в помятой футболке. Он выглядел потерянным и очень уставшим.
Я открыла. Мы молча смотрели друг на друга через порог. Этот порог стал между нами пропастью.
— Можно? — наконец произнес он хрипло.
Я отступила, пропуская его внутрь. Он вошел, огляделся, будто видя квартиру впервые. Чистую, пустую, без следов его семьи.
— Где они? — спросил он. —Уехали. Вчера. С помощью участкового. —В свою квартиру? — в его голосе прозвучала слабая надежда. —В снятую, — уточнила я. — Их квартиру они не продали. Они сдали ее в аренду. Мне позвонили из агентства для подтверждения.
Он уставился на меня, не понимая. —Что? —Они соврали тебе, Дима. С самого начала. Не было никакой продажи. Был план пожить здесь бесплатно, пока их жилье приносит им деньги.
Он медленно опустился на стул на кухне, уронив голову на руки. Его плечи затряслись. Я думала, он плачет. Но когда он поднял лицо, слез там не было. Были стыд и опустошение.
— Я не знал… Клянусь, я не знал, — он прошептал. — Она сказала… мама сказала, что сделка сорвалась, что надо срочно продавать, что они почти без денег… Я поверил.
— Ты всегда веришь им, — заметила я без упрека. Констатация факта. — А мне — нет.
Он помолчал, глядя на свои руки. —Что мы будем делать теперь, Рита?
Это был главный вопрос. Ответа на него у меня не было. —Я не знаю, — честно сказала я. — Ты стоял по другую сторону баррикады. Ты видел, как они оскорбляют меня, лгут на меня, пытаются уничтожить мой дом. И ты выбирал их. Снова и снова.
— Они моя семья… — слабо попытался он оправдаться, но это прозвучало уже как пустой, заезженный трюк.
— А я? — спросила я тихо. — Я кто? Я тоже твоя семья. Или я просто удобное приложение к этой квартире?
Он не нашелся что ответить. Мы снова погрузились в тишину. Но теперь это была тишина не войны, а тяжелых переговоров.
— Я не прошу прощения, — сказал он наконец. — Потому что то, что я сделал, не прощается. Я был слепым и слабым. Я предал тебя. И я чуть не разрушил наш дом из-за страха перед матерью.
Я кивнула. Принять его слова было больно, но это была правда. —Что ты хочешь? — спросила я.
— Шанс, — он посмотрел на меня, и в его глазах впервые за долгое время не было лукавства. — Один шанс все исправить. Не сразу. Не за один день. Я… я понимаю, что мне нужна помощь. Чтобы разобраться в этом. В себе. Может, сходить к психологу…
Он говорил неуверенно, запинаясь, и от этого его слова звучали искренне.
— Одного шанса мало, Дмитрий, — покачала головой я. — Нужны действия. И гарантии. Они закончатся. Твоя мать позвонит. Игорь что-то потребует. И мне нужно быть уверенной на сто процентов, что ты не сорвешься снова. Что этот порог, — я указала на входную дверь, — для них закрыт навсегда.
— Он закрыт, — твердо сказал он. — Я понял слишком дорогую цену. Я чуть не потерял тебя. И свой дом.
Мы договорились, что он переночует сегодня здесь, на диване. Не как муж, а как гость. Как человек, который просит приюта и пытается заново выстроить разрушенное доверие. По кирпичику. По слову. По поступку.
Я легла спать одна в нашей спальне. Дверь была приоткрыта. Я слышала, как он ворочается на диване в гостиной, вздыхает. Было странно, непривычно и очень грустно.
Победа не как триумф. Она как тяжелая, изматывающая работа, которая только началась. Я отстояла свои стены, свой закон, свое право на личное пространство. Но стены нашего брата дали глубокую трещину. Можно ли ее заделать? Не знала.
Главный вывод, который я сделала, глядя в потолок в тишине ночи, был прост и жесток: свой угол — это не просто стены. Это твоя крепость. И защищать ее нужно каждый день. Иногда — даже от тех, кого ты впустил в свое сердце. И цена этой защиты всегда высока.
Но иначе нельзя. Иначе тебя просто сотрут в порошок.
Утром я вышла на кухню. Он уже встал, сварил кофе в моей турке и налил в две чашки. Молча протянул одну мне. На столе лежали его телефон и SIM-карта, вынутая из него.
— Я поменяю номер, — сказал он просто. — Это первый шаг.
Я взяла чашку. Кофе был горячим и горьким. Как правда. Но он был настоящим.
Мы не развелись. Но наш брак уже никогда не будет прежним. Мы будем строить его заново. Или не будем. Время покажет.
Какая максимальная скорость была у КамАЗов в СССР и какую они набирают сейчас