— Гена, а с какой стати ты решаешь, кто будет жить в моей квартире, а кто нет? Ты тут кто? Ты же мне даже не муж, а уже тащишь сюда ораву св

— Катюш, у меня новость — бомба! Мои скоро приедут!

Гена влетел в кухню, сияя, как начищенный самовар, и сбросил на стул свой рюкзак. Катя, помешивавшая на сковороде овощи, лишь на секунду обернулась, отмечая про себя, что от его ботинок снова осталась дорожка из уличной пыли. Три месяца совместной жизни научили её замечать такие мелочи, но пока не научили с ними бороться. Она решила, что скажет ему об этом позже, после ужина.

— Какие гости? — она убавила огонь, и шипение овощей стало тише.

— Да наши! — Гена с энтузиазмом распахнул дверцу холодильника и достал бутылку с водой. — Брат мой, Витька, с Иркой и мелкими. Они в отпуск едут на юг, решили через нас крюк сделать. Побудут недельки две, город посмотрят. Классно же?

Катя замерла со лопаткой в руке. Две недели. Её однокомнатная, но просторная студия, которую она с такой любовью обставляла, мысленно заполнилась чужими людьми. Двое взрослых и двое детей. Она представила разбросанные игрушки, постоянный шум, очередь в ванную по утрам.

— Гена, погоди, — она медленно поставила сковороду на соседнюю, холодную конфорку. — Две недели? Вшестером? А где мы их всех разместим? У нас одно спальное место — диван.

— Да всё продумано! — отмахнулся он, делая большой глоток. — Витьку с Иркой на диван, детей на надувной матрас в угол. Купим завтра. Я уже и родителям позвонил, обрадовал. Они как раз их проводить приедут, тоже у нас остановятся.

Он сказал это так просто, будто речь шла о покупке хлеба. Катя почувствовала, как по спине пробежал холодок, не имеющий ничего общего со сквозняком.

— То есть, сначала четверо на две недели, а потом ещё и твои родители?

— Ну да, мамка с отцом дня на три-четыре, не больше. Мама так обрадовалась! Говорит, наконец-то с тобой нормально познакомится, а то всё на бегу. Сказала, что очень хочет твоих фирменных сырников попробовать, я ей столько про них рассказывал.

Вот оно. Последняя фраза стала тем самым щелчком, который перевёл её состояние из тихого оцепенения в холодную ярость. Дело было не в гостях. Дело было в том, что её, Катю, в этой схеме не было вообще. Были планы Гены, желания его брата, радость его мамы и её, Катины, сырники, которые она, по умолчанию, должна была с утра пораньше встать и приготовить для всей этой компании. Её квартира была лишь декорацией для их семейной идиллии, а она сама — бесплатным приложением, функцией, обслуживающим персоналом.

— Гена, ты всё это решил, не спросив меня? — её голос звучал ровно, но в этой ровности было больше угрозы, чем в любом крике.

Он наконец оторвался от бутылки и посмотрел на неё. Кажется, до него начало что-то доходить.

— А что тут спрашивать? Это же моя семья. Ты что, не рада их видеть? Они очень хорошие, тебе понравятся. Мама вообще женщина золотая, сразу тебя полюбит.

— Я не сомневаюсь в душевных качествах твоей мамы, — Катя скрестила руки на груди. — Меня интересует другой вопрос. Почему ты распоряжаешься моим домом и моим временем так, будто они принадлежат тебе?

— Ну началось, — Гена закатил глаза и поставил бутылку на стол с таким стуком, что она подпрыгнула. — Какая разница, чей дом? Мы живём вместе, значит, всё общее. Или для тебя принять мою родню — это проблема? Я думал, ты меня любишь, а значит, и мою семью должна уважать.

Его голос начал набирать силу, в нём зазвенели обиженные, обвиняющие нотки. Он не пытался понять её, он сразу перешёл в нападение, выставляя её эгоистичной и неблагодарной.

— Уважение? — Катя медленно повернулась к нему всем телом. Она посмотрела ему прямо в глаза, и её взгляд был твёрдым, как сталь.

— Ну… да!

— Гена, а с какой стати ты решаешь, кто будет жить в моей квартире, а кто нет? Ты тут кто? Ты же мне даже не муж, а уже тащишь сюда ораву своей родни и говоришь мне, что я должна буду перед ними на цыпочках ходить! Не бывать этому!

Слова Кати ударили его, как пощёчина. Воздух в кухне, до этого наполненный запахом жареных овощей и его самодовольством, вдруг стал плотным и вязким. Гена смотрел на неё, и его лицо медленно менялось: удивление сменилось недоумением, а затем — багровой волной гнева. Он ожидал чего угодно: слёз, уговоров, скандала с битьём посуды, но не этого ледяного, убийственного спокойствия и вопроса, который ставил под сомнение само его присутствие здесь.

— Ты… ты что такое говоришь? — выдохнул он, делая шаг к ней. — Что значит «кто я такой»? Я твой мужчина! Мы живём вместе! Или ты забыла?

— Я ничего не забыла, Гена. Я просто задала прямой вопрос, — Катя не сдвинулась с места, её поза оставалась такой же закрытой, а взгляд — прямым. — На каком основании ты принимаешь решения, касающиеся моего имущества и моей жизни? Мы съехались три месяца назад. Это не делает мою квартиру нашей общей собственностью.

— Ах, вот оно что! Имущество! — он злобно рассмеялся, коротким, лающим смешком. — Я-то думал, у нас отношения, семья будущая, а у тебя, оказывается, всё поделено: твоё имущество, твоя жизнь! А я тогда кто? Приживала? Квартирант? Ты поэтому меня сюда позвала, чтобы было кому за квартиру платить?

Он метал в неё обвинения, как камни, пытаясь задеть, вывести из равновесия, заставить её оправдываться. Он привык, что в спорах побеждает тот, кто громче кричит, кто сильнее давит на эмоции. Но Катя не поддавалась. Она смотрела на него, и в её взгляде он не видел ни вины, ни обиды. Она смотрела на него как на сложный, но решаемый математический пример. Спорить было бессмысленно. Он не слышал её аргументов, он слышал только посягательство на его правоту. И тогда она поняла, что говорить с ним нужно на другом языке. Не на языке чувств, а на языке фактов.

Не сказав больше ни слова, она развернулась и вышла из кухни. Гена остался стоять посреди комнаты, тяжело дыша, уверенный, что она сбежала, не выдержав его напора. Сейчас пойдёт плакать в ванную, а потом вернётся, притихшая и готовая к компромиссам. Он победил. Он снисходительно усмехнулся и отхлебнул воды прямо из бутылки.

Но Катя не пошла в ванную. Она прошла в жилую зону студии, подошла к небольшому рабочему столу у окна, выдвинула ящик и достала идеально чистый лист бумаги формата А4. Затем взяла с подставки чёрную гелевую ручку. Её движения были точными и спокойными, лишёнными всякой суеты. Она села на стул, положила лист перед собой и на мгновение задумалась, постукивая колпачком ручки по столу. Гена наблюдал за ней из кухни с презрительным любопытством. Что она там пишет? Заявление об уходе? Список его недостатков?

Катя аккуратным, почти каллиграфическим почерком вывела заголовок: «ПРАВИЛА ПРОЖИВАНИЯ ДЛЯ ГОСТЕЙ В КВАРТИРЕ ПО АДРЕСУ…». Она вписала свой адрес, а затем, после короткой паузы, начала выводить пункты. Она не торопилась, обдумывая каждую формулировку.

Согласование визита с собственником жилья (Екатериной) в обязательном порядке, не менее чем за 14 (четырнадцать) календарных дней до предполагаемой даты заезда.

Пребывание гостей является платным. Оплата коммунальных услуг, амортизации мебели и техники за время пребывания производится из расчёта 1000 (одна тысяча) рублей в сутки с каждого гостя, включая детей старше 3-х лет.

Соблюдение режима тишины с 22:00 до 08:00 является обязательным. Проведение шумных мероприятий запрещено.

Гости несут полную материальную ответственность за любую порчу имущества собственника и обязуются поддерживать чистоту и порядок в местах общего пользования.

Она перечитала написанное, потом добавила последний, решающий пункт:

Заселение производится только после письменного согласия со всеми вышеперечисленными пунктами и внесения 100% предоплаты за весь период пребывания.

Закончив, она встала, взяла лист и, не глядя на Гену, подошла к холодильнику. Взяла с дверцы два ярких магнита, прикрепила ими свой документ ровно по центру, на самом видном месте, и отступила на шаг, чтобы оценить результат. Лист висел идеально ровно.

— Вот, — сказала она тихо, но её голос прозвучал в оглушительной тишине кухни как выстрел. Гена подошёл ближе, всё ещё не понимая, что происходит. Он впился взглядом в аккуратные строчки. Его лицо вытягивалось с каждым прочитанным словом. Когда он дошёл до пункта об оплате, его глаза расширились, а челюсть отвисла.

— Ты… Ты что, с ума сошла?! — взревел он, срывая лист с холодильника так, что магниты с громким стуком упали на пол. — Тысяча в сутки с человека?! С моих родителей?! С моих племянников?! Ты что, гостиницу здесь открыла?!

Катя спокойно подняла магниты с пола и прикрепила их обратно на дверцу холодильника.

— Ознакомь своих родственников, — сказала она ровным тоном, глядя не на него, а на пустое место, где только что висел документ. — Как только они письменно согласятся со всеми пунктами и внесут предоплату на мою карту, я буду очень рада их видеть. Это моя квартира, Гена. И здесь действуют мои правила.

Гена стоял с листом в руке, который теперь напоминал комок нервов. Его лицо было искажено гримасой недоверия и гнева. Он смотрел то на Катю, то на гладкую, безупречную поверхность холодильника, где только что висел этот унизительный документ. Он ожидал, что она сейчас дрогнет, пойдёт на попятную, скажет, что это была глупая шутка. Но Катя, вместо этого, спокойно подошла к раковине, включила воду и начала мыть посуду, оставшуюся после прерванной готовки. Её движения были размеренными, будто ничего не произошло. Это демонстративное спокойствие бесило его больше, чем любой крик.

— Ты это серьёзно? — прорычал он, бросая скомканный лист на стол. — Ты действительно собираешься требовать деньги с моей семьи?

— Я собираюсь требовать соблюдения правил, установленных в моём доме, — ответила она, не оборачиваясь. Вода тихо журчала, звякала тарелка о тарелку. — Они едины для всех.

— Да какие, к чёрту, правила?! Это моя мать! Мой отец! Мой родной брат с детьми! Это не «все»! Ты что, не понимаешь разницы? Ты меня перед ними опозорить хочешь? Что я им скажу? «Извините, моя девушка выставила вам счёт за проживание, как в дешёвом мотеле»?

Он перешёл на крик, расхаживая по кухне, как тигр в клетке. Он надеялся, что напор и громкость сломают её оборону. Он привык, что проблемы решаются именно так — эмоциональным давлением, после которого оппонент сдаётся просто от усталости. Но он словно бился о невидимую стену. Катя выключила воду, тщательно вытерла руки полотенцем и повернулась к нему.

— Ты им скажешь правду, Гена. Что ты пригласил их в чужую квартиру, не поставив в известность хозяйку. И что теперь хозяйка выдвинула свои условия. Всё очень просто.

Осознав, что прямая атака провалилась, он сменил тактику. Ярость на его лице уступила место страдальческой обиде. Он сел на стул, уронил голову на руки и заговорил глухим, подавленным голосом.

— Я не понимаю, Катя, за что ты так со мной. Я ведь для нас стараюсь. Хотел, чтобы ты с моими родными подружилась, чтобы они тебя приняли. Я им столько хорошего про тебя рассказывал… А ты… Ты просто взяла и плюнула им всем в лицо. И мне заодно.

Это была искусная манипуляция, рассчитанная на то, чтобы вызвать в ней чувство вины. Но Катя видела его насквозь. Он не «старался для них». Он старался для себя, для своего удобства и для поддержания своего имиджа хорошего сына и брата за её счёт.

— Если бы ты хотел, чтобы мы подружились, ты бы для начала спросил моего мнения, — ответила она холодно. — А не ставил бы меня перед фактом за две недели до приезда толпы людей.

Видя, что и этот приём не сработал, Гена перешёл к последнему средству. Он достал телефон.

— Хорошо. Я понял. Ты не хочешь говорить со мной. Тогда ты поговоришь с моей мамой. Я не собираюсь сам объяснять ей, почему её здесь не ждут.

Он набрал номер и включил громкую связь, демонстративно положив телефон на стол между ними. Катя молча смотрела на аппарат. Через несколько секунд из динамика раздался бодрый женский голос: «Да, сынок!»

— Мам, привет. Тут такое дело… Катя рядом, она хочет тебе кое-что сказать по поводу вашего приезда, — начал он, играя роль растерянного и расстроенного сына.

В трубке на мгновение повисла пауза, а затем голос, полный приторного участия, произнёс:

— Катюша? Здравствуй, деточка. Что-то случилось? Геночка такой взволнованный. Вы не поссорились?

— Здравствуйте, Людмила Ивановна, — ровно ответила Катя. — Нет, мы не ссорились. Просто возникли некоторые организационные моменты.

— Ой, ну какие же могут быть моменты, милая, мы же не в гостиницу едем, а к родным детям! — в голосе будущей свекрови сквозило мнимое радушие, под которым отчётливо угадывалась сталь. — Мы так соскучились, так хотим вас всех увидеть! Не переживай, мы вам не помешаем, тихонечко в уголочке поживём.

— Дело не в этом, — Катя взяла со стола расправленный Геной лист. — Есть определённые правила проживания для гостей. Они касаются всех без исключения. Я могу вам их зачитать, если Геннадий этого ещё не сделал.

После этих слов голос в телефоне изменился. Сладкая патока исчезла, остался чистый, холодный металл.

— Что значит «правила», деточка? Ты в своём уме? Мы к сыну едем, в его дом.

— Вы едете в мою квартиру, Людмила Ивановна, — спокойно поправила Катя. — А правила простые: согласование визита и оплата коммунальных расходов. Тысяча рублей в сутки с человека.

В телефоне воцарилось молчание. Гена вжал голову в плечи. Он надеялся, что авторитет матери сокрушит Катино упрямство, но вместо этого она хладнокровно вывалила всё как есть.

— Я всё поняла, — наконец произнёс голос, и в нём не осталось и тени тепла. — Ты просто решила нажиться на стариках. Понятно. Гена, мы с тобой поговорим позже.

Звонок оборвался. Гена смотрел на Катю с ненавистью. Его план провалился с оглушительным треском. Он не просто не решил проблему, он усугубил её, втянув в неё мать и выставив себя полным идиотом.

— Довольна? — прошипел он. — Ты унизила меня. Унизила мою мать.

Он вскочил, схватил со стула свой рюкзак и пошёл к выходу. Уже в дверях он обернулся, и его взгляд был полон яда.

— Они приедут в субботу. В десять утра. И либо ты встречаешь их как положено, с улыбкой и накрытым столом, либо мы с тобой серьёзно поговорим о нашем будущем. Поняла?

Неделя, последовавшая за ультиматумом Гены, прошла в атмосфере густого, ледяного молчания. Он вёл себя так, словно уже одержал победу. Возвращаясь с работы, он демонстративно обсуждал по телефону с братом предстоящие экскурсии, громко смеялся, рассказывая матери, как они все вместе пойдут в парк. Он не обращался к Кате напрямую, но каждый его жест, каждое слово, брошенное в пространство квартиры, было предназначено для неё. Это была психологическая осада, призванная показать ей её место и неизбежность её капитуляции. Катя же, казалось, ничего не замечала. Она спокойно занималась своими делами, готовила ужин на одного, читала книги и методично собирала в большие мусорные пакеты вещи, которые ей больше не понадобятся. Гена, заметив это краем глаза, лишь самодовольно усмехнулся, решив, что она освобождает шкафы для его родни.

Суббота наступила ясная и солнечная. Ровно в десять утра, с пунктуальностью поезда, раздался звонок в дверь. Не один короткий, а длинный, настойчивый, почти победный. Гена, который уже минут пятнадцать караулил у окна, подскочил с дивана. На его лице играла торжествующая улыбка. Он бросил на Катю, невозмутимо сидевшую в кресле с чашкой кофе, взгляд, полный превосходства, и пошёл открывать.

На пороге стояла вся его семья в полном составе. Брат Виктор, крупный мужчина с громким голосом, его жена Ирина с цепким, оценивающим взглядом, двое их неугомонных детей и во главе процессии — Людмила Ивановна с мужем, который молчаливо маячил у неё за спиной. Они ввалились в квартиру как армия освободителей, заполняя всё пространство шумом, суетой и запахом дорожной пыли. Чемоданы и сумки с глухим стуком опустились на пол в прихожей.

— Ну, принимай гостей, сынок! — прогремел Виктор, хлопая Гену по плечу. — А где у вас тут тапочки для дорогих родственников?

— Катюша, здравствуй, — произнесла Людмила Ивановна, обращаясь к Кате с такой интонацией, будто делала ей великое одолжение. Её взгляд скользнул по квартире, и в нём читалось плохо скрываемое неодобрение. — Мы немного проголодались с дороги. Гена говорил, ты сырники отменно готовишь.

Они вели себя так, будто недельного конфликта не существовало. Будто её ультиматум был мелким женским капризом, который благополучно забыт. Они игнорировали её, смотрели сквозь неё, всем своим видом демонстрируя, что она здесь — всего лишь временное приложение к их сыну и брату.

Катя медленно поставила чашку на столик. Она встала и спокойно подошла к ним. Шумная суета в прихожей понемногу стихла. Все взгляды устремились на неё. Гена стоял рядом с матерью, обнимая её за плечи, и смотрел на Катю с вызовом. Он ждал. Ждал её улыбки, извинений, приглашения к столу.

— Здравствуйте, — произнесла Катя ровным, спокойным голосом. Она обвела взглядом всю компанию. — Прежде чем вы начнёте располагаться, я должна кое-что прояснить.

Она сделала шаг к холодильнику и указала пальцем на тот самый лист, который так и висел на своём месте, как безмолвное напоминание.

— Вот правила проживания в этой квартире. Я жду вашего письменного согласия и стопроцентной предоплаты за весь планируемый период. Можете перевести на карту. Как только условия будут выполнены, я с радостью покажу, где вы можете разместиться.

На несколько секунд в квартире воцарилась абсолютная тишина. Семья Гены смотрела то на Катю, то на лист, то на побагровевшего Гену. Первой опомнилась его мать.

— Ты что себе позволяешь?! — зашипела она, теряя маску благообразия. — Совсем стыд потеряла? С родных людей деньги трясти! Гена, ты куда смотрел, когда с такой связывался?!

— Катя, прекрати этот цирк немедленно! — взревел Гена, понимая, что его триумф превращается в оглушительный позор прямо на глазах у всей семьи. — Я же сказал тебе, они приедут!

— Да, ты сказал. А я сказала, на каких условиях, — её голос не дрогнул ни на секунду.

Скандал взорвался. Все говорили одновременно. Виктор кричал, что она их оскорбила, его жена Ирина вторила, что они не в ночлежку приехали, а Людмила Ивановна причитала о неблагодарности и неуважении к старшим. Они обрушили на неё всю свою коллективную ярость, уверенные, что сейчас сомнут, раздавят её своим праведным гневом.

В самый разгар этой бури, когда Гена, брызжа слюной, кричал что-то о том, что она опозорила его навеки, Катя молча развернулась и ушла вглубь комнаты. Родственники на миг замолчали, решив, что она сломалась и сбежала. Но через полминуты она вернулась. В каждой руке она несла по большой, туго набитой спортивной сумке. Это были вещи Гены.

Она подошла и без единого слова поставила обе сумки на пол в прихожей, рядом с цветастыми чемоданами его родственников. Затем подняла на ошеломлённого Гену абсолютно спокойный взгляд.

— Ты прав. Мы действительно серьёзно поговорили, — тихо сказала она, и эта тишина прозвучала громче всех их криков. — Раз твоя семья здесь, а мои правила для тебя ничего не значат, то вам всем лучше быть вместе. Только не в моей квартире.

Она протянула руку и открыла входную дверь настежь, создавая сквозняк, который зашелестел страницами одинокого листа на холодильнике. Затем отступила на шаг, освобождая проход. Взгляд её был выжидающим и не оставлял ни малейшего шанса на другой исход. Ошарашенный Гена, его униженная семья и их гора багажа оказались на лестничной клетке. Перед их носом медленно и неотвратимо закрылась дверь. Щёлкнул замок. На этот раз — окончательно…