— Твоя мать не будет у нас жить, Андрей! Нет! Она может приехать, увидеться с тобой, прийти в гости, но не жить у нас! Если ты меня не послушаешь в этот раз, то я просто разведусь с тобой!
Лена произнесла это негромко, почти буднично, стоя у балконной двери и глядя на залитый солнцем двор, где дети играли на площадке, а их голоса доносились сквозь закрытое стекло приглушенным гулом. Её поза была воплощением спокойствия — прямые плечи, руки, аккуратно сложенные за спиной. Но это было спокойствие сжатой пружины, готовой распрямиться в любую секунду.
Андрей, сидевший за журнальным столиком с чашкой кофе, поднял глаза от газеты. Он поморщился, словно от внезапной головной боли. Опять. Снова этот разговор, которого он так усердно избегал последние три дня.
— Ленуся, ну зачем ты так сразу? Это же мама. Всего на полтора месяца. Ей просто хочется побыть с нами, отдохнуть от провинции. Ты же знаешь, как она тоскует.
Он использовал свой проверенный приём — нежное имя, мягкий, просящий тон, попытка вызвать чувство вины. Обычно это срабатывало. Но не сегодня.
— Я знаю, как она тоскует по возможности всё здесь переустроить на свой лад, — Лена медленно повернулась. В её глазах не было ярости, только холодная, бесконечная усталость. — Полтора месяца, Андрей? Полтора месяца, когда она снова будет объяснять мне, как правильно варить борщ, который ты якобы обожаешь с детства? Полтора месяца, когда мои журналы будут разложены в «нужном» порядке, а твои костюмы отсортированы по цветам? Полтора месяца замечаний по поводу моей карьеры, моих друзей и того, как я неразумно трачу наши деньги? Спасибо, я это уже переживала.
Он отложил газету, поставил чашку на блюдце. Разговор явно переходил в ту фазу, когда игнорировать его было уже невозможно.
— Ну не драматизируй. Она просто хочет помочь. Проявить внимание.
— Нет, Андрей. Она хочет контролировать. Это абсолютно разные вещи. И ты отлично это понимаешь, но каждый раз притворяешься, что не знаешь, о чём я говорю. Ты укрываешься за фразой «это же мама», как за броней, и позволяешь ей разрушать то, что мы создаём. Нашу жизнь. Нашу семью.
Он встал, подошёл к ней, попытался обнять за талию. Она сделала едва уловимое движение в сторону, и его руки повисли в пустоте. Этот жест был красноречивее любых слов. Андрей почувствовал неприятный холодок где-то в груди. Ситуация выскальзывала из-под контроля.
— Лен, ну что я могу поделать? Я не могу ей просто сказать «нет». Она расстроится.
— Можешь. Ты взрослый человек, Андрей. Ты можешь сказать «нет» своей матери, если её приезд губит твой брак. Ты обязан был это сделать. Сказать, что мы будем счастливы видеть её в гостях, но жить она у нас не будет. Что мы можем забронировать ей хорошую гостиницу поблизости, если ей так хочется провести время в столице. Вариантов множество. Если, конечно, желать их находить.
Он отошёл, прошёлся по комнате. Его лицо выражало мучительную растерянность. Он оказался между двух огней, и любой выбор казался ему проигрышным. Он посмотрел на Лену, на её решительное, бескомпромиссное лицо и понял, что мягкие уговоры больше не действуют. И тогда он сделал то, что делал всегда в безвыходной ситуации — пошёл в лобовую атаку, надеясь, что свершившийся факт заставит её уступить.
— Мама уже взяла билет, Лена. Она приедет завтра вечером.
Он сказал это почти дерзко, глядя ей прямо в глаза. Он ожидал чего угодно: скандала, обвинений, битья посуды. Но Лена никак не отреагировала. Она просто молча смотрела на него несколько долгих секунд, и её взгляд становился всё более отстранённым, будто она смотрела не на мужа, а на случайного прохожего. Затем она развернулась и молча пошла на кухню.
Андрей напрягся. Эта тишина была гораздо страшнее любого скандала. Он поспешил за ней. Лена налила в стакан воды, достала из холодильника лимон и начала медленно выжимать в воду сок. Кап, кап, кап — тихий звук разносился по кухне, отсчитывая секунды. Она была абсолютно спокойна. Пугающе спокойна.
— Понятно, — сказала она наконец, не отрывая взгляда от плавающих в воде лимонных долек. — Ты принял решение.
Он готовился к взрыву. К буре, которая неминуемо должна была последовать за его признанием. Но взрыва не было. Лена выпила воду одним глотком, поставила стакан в мойку с сухим, отчётливым звуком и, взяв телефон, вышла из кухни. Её походка была размеренной и уверенной, в ней не было ни капли сомнения. Андрей остался стоять у стола, растерянно глядя ей вслед. Происходящее не укладывалось ни в один из знакомых ему сценариев. Он был готов к упрёкам, к ссоре, даже к тому, что она соберёт сумку и уедет к сестре на несколько дней, чтобы остыть. Но это ледяное, методичное спокойствие выбивало опору у него из-под ног.
Он услышал её голос из гостиной — ровный, деловой, без малейшего дрожания. Голос человека, который заказывает билеты или вызывает курьера. Он встал и на неверных ногах пошёл на звук. Лена стояла посреди комнаты, прижав телефон к уху, и смотрела в ту же точку за балконной дверью, с которой всё началось.
— Алло, это агентство недвижимости? Добрый день. Я хочу снять квартиру на полтора месяца. Да, с послезавтра. Хороший район, желательно недалеко от метро, в пределах семи-десяти минут ходьбы. Однокомнатная, возможна студия. Главное — чисто, современно и чтобы всё необходимое было. Бюджет не ограничен.
Андрей замер в дверном проёме. Мир, который ещё десять минут назад казался ему привычным и стабильным, трещал по швам, рассыпаясь на мелкие, режущие осколки. Он не мог поверить своим ушам.
— Что ты делаешь? — прошептал он, но она либо не услышала, либо проигнорировала.
— Да, жду предложения на почту. Спасибо, буду на связи, — она завершила разговор и опустила телефон. Только теперь она посмотрела на него. Прямо, открыто, без тени эмоций.
— Ты что, сошла с ума? Какая съёмная квартира? — его голос наконец обрёл силу, но в нём звучали нотки паники.
— Обеспечиваю твоей маме комфортное пребывание в столице, — ответила она невозмутимо. — Она ведь едет к сыну, в его уютное семейное гнёздышко. Вот пусть и живёт здесь. С сыном. А я не хочу ей мешать. Я сниму квартиру. Для себя. А вы живите тут вдвоём, — она сделала паузу, обводя взглядом их обставленную с такой любовью гостиную. — Готовь, стирай, развлекай. Создавай ту самую «насыщенную столичную жизнь», о которой она мечтает. Через полтора месяца вернёмся к этому разговору. Если мне захочется.
Это прозвучало так просто, так обыденно, что Андрей на миг потерял способность говорить. Он подошёл к ней вплотную, вглядываясь в её лицо, пытаясь найти там хоть какую-то зацепку — гнев, боль, желание поторговаться. Но ничего не было. Только ровная, гладкая поверхность, как у замёрзшего пруда.
— Лена, это же абсурд! Это наша квартира!
— Это была наша квартира. Теперь это квартира, в которой завтра поселится твоя мама, потому что ты так решил, не посоветовавшись со мной. А я в доме твоей мамы жить не намерена. Можешь считать это моим полуторамесячным отдыхом от семейной жизни. Твоей семейной жизни.
С этими словами она прошла мимо него в спальню. Он поплёлся следом, как избитый пёс. Она открыла шкаф. Её движения были выверенными и экономными. Она не сгребала вещи в охапку, не швыряла их. Она аккуратно складывала в среднюю дорожную сумку несколько комплектов белья, брюки, пару блузок, домашний халат. С туалетного столика в косметичку переместились самые нужные вещи. Затем она отключила от розетки планшет и сложила в его чехол зарядные устройства.
— Остановись! Пожалуйста, давай обсудим! — взмолился он, хватая её за локоть. Она аккуратно высвободила свою руку.
— Мы уже обсудили, Андрей. Ты всё сказал, когда сообщил мне про билет. Это был финал разговора. А это — его последствия.
Она застегнула молнию на сумке и, взяв её, направилась в прихожую. Он бросился за ней, встал у входной двери, перекрывая выход.
— Ты не можешь просто так уйти.
Она молча надела туфли, накинула жакет. Затем подняла на него глаза. В её взгляде не было ни ненависти, ни презрения. Только что-то похожее на разочарование врача, поставившего неутешительный диагноз.
— Могу. Смотри.
Она взялась за ручку двери, и он инстинктивно отстранился. Дверь открылась. Лена шагнула на лестничную площадку. Затем дверь за ней закрылась. Не хлопнула, а именно закрылась, с мягким, окончательным щелчком замка. Андрей остался стоять один посреди прихожей. Квартира, их квартира, вдруг стала огромной, гулкой и невыносимо пустой. И в этой оглушительной тишине он наконец-то с ужасающей отчётливостью понял, что только что произошло.
Валентина Ивановна сошла с поезда, как сходит на берег адмирал флота, прибывшего в завоёванный порт. Она была невысокой, крепкой женщиной с острым, всепроникающим взглядом и энергией, которая, казалось, могла бы обеспечить электричеством небольшой посёлок. Андрей, встречавший её на вокзале, выдавил из себя радостную улыбку и, подхватив тяжёлый чемодан, повёл мать к такси.
— А Леночка где? На работе, не смогла отпроситься? — прозвучал первый вопрос, едва они тронулись. В нём не было упрёка, лишь деловой интерес. — Да, мам, аврал у неё, сама понимаешь, конец квартала, — соврал Андрей, глядя в окно на проносящиеся мимо витрины. Ложь получилась какой-то вялой и неубедительной даже для него самого.
В квартире Валентина Ивановна первым делом не разделась, а совершила хозяйский обход. Она провела пальцем по подоконнику в коридоре, заглянула в туалет, оценила чистоту духовки на кухне. Её молчание было громче любых замечаний.
— Ну, располагайся, мама. Вот эта комната твоя, — Андрей кивнул на бывший кабинет, где он поспешно разобрал рабочее место, перенеся компьютер в гостиную.
— Хорошо. Уютно у вас, — произнесла она, но тон был таким, будто она сказала: «Сносно, но придётся многое исправить».
И она начала. Немедленно, без разогрева. Вечером, когда Андрей, уставший после работы, решил приготовить себе простой ужин — гречку с сосисками — она возникла на кухне, как джинн из лампы.
— Сыночек, что ж ты ерундой питаешься? Давай я тебе сейчас борща наварю по-быстрому, у меня с собой и мясо домашнее, и свёкла хорошая.
— Мам, не надо, я не голоден, просто перекушу.
— Ничего не знаю. Мужчина должен есть суп, — она решительно оттеснила его от плиты.
Через час вся квартира наполнилась густым паром от варёной капусты и запахом подсолнечного масла, который Лена на дух не переносила. Андрей сидел за столом и автоматически хлебал переваренный, но сделанный «от души» борщ. Его уютная, пахнущая кофе и Лениными духами кухня превратилась в филиал деревенского дома. Это было только начало.
Первая неделя перетекла во вторую, и квартира медленно, но неуклонно переставала быть его домом. Она становилась владениями Валентины Ивановны. Пульт от телевизора теперь лежал на её прикроватной тумбочке. Вечера заполнились звуками кулинарных передач, которые Андрей терпеть не мог. Его любимая кружка была убрана в дальний угол шкафа, потому что у неё «некрасивая форма», а вместо неё на столе стояла эмалированная кружка в горошек из материнского набора. Она не спрашивала разрешения, она просто действовала. Каждое её действие сопровождалось одной и той же фразой: «Я же добра тебе желаю».
— Андрюша, ну кто так рубашки складывает? Надо же на плечики вешать, а то помнутся. Дай, я переложу.
— Андрей, почему ты молоко в пакете держишь? Оно же прокисает! Надо в кувшин перелить. Нет кувшина? Завтра сходим купим.
— А что это Лена тебе совсем не звонит? Поссорились, что ли? Я же вижу, что-то не так. У неё к тебе совершенно нет уважения.
Он пытался звонить Лене. Первые несколько дней она отвечала. Коротко, по существу.
— Привет. Как дела?
— Привет. Нормально. Что-то случилось?
— Нет, просто… узнать хотел. Может, встретимся? Кофе выпьем?
— Андрей, мы договорились. У меня всё в порядке, квартира замечательная. Я занята. Встретимся через пять недель.
Её голос был ровным и спокойным, как у диспетчера службы поддержки. В нём не было ни обиды, ни злости, и это было хуже всего. Это было равнодушие. После четвёртого такого разговора он перестал звонить. Он угодил в западню, которую сам себе и устроил. Днём он уходил на работу, как на волю, а вечером возвращался в свою квартиру, как в гости. В чужие, душные гости, где его ждала заботливая, любящая мать, чья забота ощущалась как медленное удушение.
Напряжение нарастало. Он становился нервным, отвечал односложно. Однажды вечером, работая за ноутбуком в гостиной, он почувствовал, как она стоит у него за плечом.
— Что ты всё в свой компьютер смотришь? Зрение испортишь. Лучше бы пошёл прогулялся. И осанку исправь!
— Мама, я работаю, — процедил он, не отрывая взгляда от экрана.
— Работа, работа… Всю жизнь на эту работу потратите, а потом и вспомнить нечего. Вот Ленка твоя тоже, наверное, работает. Бросила мужа одного, и работает.
Это стало последней каплей.
— Её здесь нет, потому что ты здесь! — сорвался он на крик. — Ты этого хотела? Ты это получила!
Валентина Ивановна отшатнулась. Её лицо на мгновение исказилось обидой.
— Что ты такое говоришь, сынок? Я же к тебе приехала, помочь, побыть рядом…
— Мне не нужна такая помощь! — выкрикнул он, вскакивая. — Я хочу жить своей жизнью! В своей квартире! Он замолчал, тяжело дыша. В наступившей тишине громко тикали часы.
Валентина Ивановна молча развернулась и ушла в свою комнату. Андрей остался один посреди гостиной. Квартира пахла её одеколоном и тушёной капустой. На кресле лежал её вязаный жилет. На журнальном столике — её очки и газета с кроссвордами. Он огляделся и с ужасом понял, что от его прежней жизни, от их с Леной жизни, здесь не осталось почти ничего. А впереди была ещё целая неделя этого кошмара.
Ровно через сорок пять дней, в воскресенье, в два часа дня, в дверь позвонили. Андрей, который провёл утро в лихорадочной уборке, бросился открывать. Последние две недели прошли в гнетущем молчании. После их стычки Валентина Ивановна ходила с кислым лицом и общалась с ним исключительно по бытовым вопросам, что было ещё мучительнее, чем её постоянные наставления. Он отправил её в аптеку за лекарствами, выкроив себе, как он надеялся, час на решающий разговор. Он верил, он заставлял себя верить, что Лена вернётся. Что этот полтора месяца были уроком, жестоким, но нужным. Он всё понял.
На пороге стояла Лена. Она была в джинсах и простой белой рубашке, но выглядела отдохнувшей, посвежевшей. Спокойной. Рядом с ней на площадке стояли четыре пустые коробки.
— Привет, — сказала она ровным голосом, в котором не было ни теплоты, ни враждебности. — Я за вещами.
Сердце Андрея провалилось куда-то вниз. Он ожидал чего угодно — упрёков, условий, но не этой деловой отрешённости.
— Лен, подожди. Давай поговорим, — он попытался преградить ей дорогу, но она мягко обошла его, заносив коробки в прихожую.
— Говори. Я пока соберу книги.
Она прошла в гостиную и начала методично, без спешки, вынимать с полок свои книги и складывать их в коробку. Её движения были точными, как у часового механизма. Андрей поплёлся за ней.
— Лена, я всё понял. Честно. Этот полтора месяца… это был кошмар. Я был неправ, что поставил тебя перед фактом. Я должен был тебя послушать. Я больше никогда так не сделаю. Давай начнём заново. Пожалуйста.
Она, не останавливаясь, продолжала своё занятие.
— Для тебя это был кошмар, Андрей. А для меня это был эксперимент. Эксперимент жизни, в которой мне не нужно никому ничего доказывать. В которой мой дом — это моя крепость, а не проходной двор для родственников. В которой мои решения уважают. Мне понравилось.
Её слова были как удары. Холодные, выверенные, бьющие точно в цель. Он смотрел на неё, на женщину, с которой прожил семь лет, и не узнавал её. Прежняя Лена вспылила бы, накричала, но потом, возможно, простила бы. Эта — нет. Эта выносила вердикт.
— Но я же люблю тебя! — вырвалось у него отчаянно. Она на секунду застыла, держа в руках том Достоевского. Затем посмотрела на него так, будто увидела впервые.
— Правда? Любовь — это когда ты защищаешь человека, а не подставляешь его под удар. Всегда. Ты не любишь меня, Андрей. Ты просто привык, что я рядом и решаю проблемы. В том числе и те, которые создаёшь ты со своей мамой.
В этот момент в замке повернулся ключ, и в квартиру вошла Валентина Ивановна с сумкой, полной лекарств. Она увидела Лену, коробки, растерянного сына и мгновенно всё поняла по-своему. Её лицо окаменело.
— А, объявилась! Вещички собираешь? Решила обчистить его дочиста, пока меня нет? Я так и знала!
Лена даже не повернула головы в её сторону. Она словно не слышала её, продолжая укладывать книги. Всё её внимание было сосредоточено на Андрее. Валентина Ивановна, проигнорированная, завелась ещё сильнее.
— Что молчишь? Я с тобой говорю! Приехала тут, порядки свои наводить! Андрей, ты посмотри на неё! Она же тебя ни во что не ставит!
Она подошла ближе, почти крича ему в ухо. Андрей дёрнулся, пытаясь что-то сказать, успокоить мать, обратиться к Лене, но слова застряли у него в горле. Он был парализован, разрываясь между двумя женщинами. Лена закрыла первую коробку, взяла вторую и пошла в спальню. Валентина Ивановна двинулась за ней, продолжая свою тираду.
— Бросила мужа на полтора месяца одного! Где это видано! Ни одна порядочная жена так не поступит!
Лена молча открыла шкаф и начала складывать в коробку свои вещи. Не все, только самое дорогое, самое важное для неё. Андрей смотрел на эту сцену, и ледяной ужас сковывал его. Он видел свой брак, свою жизнь, рассыпающимися на части прямо у него на глазах, под аккомпанемент материнских воплей.
Наконец, Лена закончила. Она вынесла три запечатанные коробки в коридор, оставив четвёртую пустой. Затем она обулась, надела жакет. И только тогда она снова посмотрела на Андрея. Она смотрела на него поверх головы его матери, которая всё ещё что-то говорила, но её слова уже превратились в бессмысленный белый шум.
— Дело никогда не было в ней, Андрей, — сказала Лена тихо, но её голос прорезал пространство, заставив Валентину Ивановну замолчать на полуслове. — Она просто индикатор. Лакмусовая бумажка. Дело всегда было в тебе. В твоей неспособности быть мужем своей жены, а не сыном своей мамы. Ты хороший сын, возможно. Но как муж ты — пустота. Никто. Живи с ней. Ты её заслужил.
Она развернулась, открыла дверь и вышла, оставив её незапертой. Через минуту она вернулась, молча подхватила коробки одну за другой и унесла. Андрей слышал, как поднялся лифт, как закрылись его двери. И всё.
Он остался стоять посреди коридора рядом с матерью. Валентина Ивановна что-то говорила про «стерву», про то, что «так даже лучше, сыночек, найдёшь себе достойную». Но он её не слышал. В ушах у него звенели последние Ленины слова. В квартире, из которой ушла жизнь, остался только запах тушёной капусты, валокордина и его сокрушительного, окончательного поражения.
Мамой называть