— В моей квартире без моего согласия никто жить не будет, — произнесла она тихо, почти шепотом, но так, что Игорь отшатнулся, будто его ударили по лицу.
Он смотрел на жену, как на чужую. Еще вчера вечером они сидели на диване, ели вяленые томаты из банки и спорили, чей сериал смотреть — его про инженеров или ее про итальянскую семейку, где все орут друг на друга. Вроде смеялись, целовались, засыпали плечо к плечу. А сегодня — вон оно как.
— Это моя мать, — упрямо сказал Игорь, скривив губы, будто ему в рот попала косточка. — Ты хочешь, чтоб она на улице ночевала?
— Я хочу, чтоб в моей жизни был воздух, — отрезала Ольга. — Чтоб я могла закрыть дверь и остаться наедине с собой. Ты знаешь, что я десять лет эту квартиру выплачивала? Знаешь?
Игорь поморщился. Да, знал. Она рассказывала, как себя ограничивала, как месяцами ходила в одном пальто, как жила в комнате у бабки на окраине и копила каждую копейку. Но ему от этих подробностей было скучно и даже обидно. Ему казалось, что она всё время подсовывает ему счет за прошлую жизнь: «Смотри, вот я, героиня, а ты только сейчас появился».
— А я тебе что? Враг? — повысил он голос. — Мы семья. Семья должна помогать.
— Семья — это мы с тобой, — Ольга поднялась из-за стола. — Всё остальное — родственники. У каждого своя жизнь и своя ответственность.
Игорь вскочил следом, опрокинул стул.
— Ты эгоистка. Я не ожидал, что ты можешь быть такой.
— А я не ожидала, что мой муж предложит мне место в коридоре, — бросила она ему в лицо, и сама удивилась, насколько спокойно прозвучали эти слова.
На несколько секунд в кухне воцарилась тишина. За окном седьмого этажа визжала какая-то компания подростков, во дворе хлопала дверь гаража, а в маленькой кухне стояли двое и смотрели друг на друга так, словно вот-вот начнется драка.
Трудно объяснить, почему такие разговоры начинаются именно вечером. С утра люди бегут на работу, пьют кофе наспех, хватают сумки и ключи, и некогда думать о судьбах мира. Днем — все заняты, телефоны, отчеты, пробки. А вечером вдруг наступает момент: вот он, чужой человек рядом, и разговор, который нельзя отложить.
Ольга еще недавно верила, что у них с Игорем всё будет просто. Он казался ей человеком тихим, ровным, не склонным к истерикам. Мужчина без резких углов. Она ценила это после бурных романов своей молодости, где каждый вечер заканчивался то поцелуями на кухонном подоконнике, то разбитыми тарелками и истерикой. С Игорем было спокойно, ровно, предсказуемо.
А теперь вот — мать.
Она даже не ненавидела эту женщину. Людмила Петровна казалась ей обычной, ничем не примечательной старушкой. Полные пальцы, вечно в шерстяных носках, пряный запах валидола и лука от одежды. Но вот эта навязчивая жалость к себе, эти звонки по вечерам с долгими стенаниями — это изматывало.
— Оленька, ты же добрая девочка, — гудел в трубке старушечий голос. — Ты же не оставишь меня погибать…
И каждый раз Ольга чувствовала, как в ней что-то обрывается: то ли совесть, то ли терпение.
— Я всё решил, — сказал Игорь в воскресенье. — Мама завтра переезжает к нам.
Он не глядел ей в глаза, делал вид, что занят кружкой, но голос звучал твердо.
Ольга замерла. Это был удар. В ней мгновенно вспыхнуло что-то очень острое и холодное.
— В смысле «решил»? — медленно спросила она.
— В прямом. Ей негде жить. Мы не можем оставить её на улице.
— «Мы» — это кто? — спросила Ольга. — Ты и твоя мама? Или ты считаешь, что я мебель и у меня мнения нет?
Игорь поднял голову. Его глаза, серые и усталые, впервые за всё время их брака смотрели на нее так, будто он видит не жену, а противника.
— Ты что, издеваешься? Это моя мать.
— Это моя квартира.
И вот тут произошло то, чего Ольга не ожидала даже от себя самой: она почувствовала спокойствие. Страшное, ледяное спокойствие, которое бывает у человека, принявшего окончательное решение.
— Тогда собирай вещи, — сказала она. — Иди к ней.
Игорь застыл. Он был уверен, что она сломается, что в последний момент она начнет кричать, плакать, уговаривать. Но вместо этого — холодная, ясная фраза, как приговор.
— Ты серьёзно?
— Абсолютно.
Позднее она будет вспоминать этот вечер как точку невозврата. Не потому что они поссорились — ссорились они и раньше, пусть мелко, по-бытовому. А потому что Игорь впервые снял маску добродушного мужа и показал, каким он может быть, когда речь идёт о матери. Для него не существовало их двоих, их планов, их маленького дома. Существовала только мать.
И в этот момент Ольга поняла: если она уступит сейчас, то дальше уже никогда не сможет поставить границы. Завтра к ним переедет мать, послезавтра начнет диктовать, что покупать, а через месяц в этой квартире будет жить еще и племянница, «пока учится в колледже». И тогда всё её прошлое — годы экономии, мечты о собственном угле, упорство, одиночество — окажется напрасным.
Нет.
Она достала сумку. Начала складывать мужские рубашки. Каждое движение было медленным и подчеркнуто спокойным.
— Оля, — бормотал Игорь, хватая её за руки. — Ты что делаешь?
— Собираю твои вещи.
— Перестань. Ты не права.
— Может быть. Но я не отдам свою жизнь чужой женщине.
Он замолчал. И вот тут в дверях появилась соседка — тетка Валя с пятого этажа, с вечной сеткой и собачкой-шарпеем. Увидела сцену, ахнула.
— Что у вас тут? Опять скандалы?
— Всё в порядке, Валентина Сергеевна, — спокойно ответила Ольга, аккуратно складывая брюки в сумку. — Мы тут семейные вопросы решаем.
Соседка покачала головой, пробурчала что-то про «молодежь без терпения», но все же ушла.
Ольга и Игорь остались вдвоем.
И именно в этот момент Ольга впервые ощутила, что больше не боится остаться одна.
Телефон звонил настойчиво, будто хотел не просто привлечь внимание, а добиться подчинения. Ольга, вернувшись после работы, бросила сумку на стул, разулась и только успела налить себе стакан воды — и вот звонок. Экран мигал: «Людмила Петровна».
— Оленька, милая, — послышался в трубке натужный, с хрипотцой голос. — Ну как же так? Сына выгнала… Мальчик бродит по улице, а ты в тишине чай пьёшь?
— Ваш мальчик взрослый мужик, — сухо ответила Ольга. — И решения он принимает сам.
— Что ты понимаешь? — свекровь всхлипнула, так нарочито, что Ольга прямо видела перед глазами этот театральный платочек у щеки. — Я ведь ему жизнь отдала! Я ради него…
— Людмила Петровна, — перебила Ольга, — мне очень жаль, что у вас трудности. Но я не могу поселить вас у себя. И точка.
— Сердца у тебя нет! — заорала вдруг старуха, сбросив жалобный тон. — Камень ты, а не женщина. Сыну твоему с тобой тяжко, я знала!
Ольга нажала на «сброс». Стояла в кухне, глядя на белую плитку, и чувствовала, как сердце колотится так, будто она пробежала марафон.
Через два дня Игорь всё же объявился. Пришел под вечер, с видом побитой собаки, небритый, пахнущий дешевым одеколоном. В руках — сетка из магазина, в сетке хлеб и банка солёных огурцов.
— Можно войти? — спросил он, не глядя ей в глаза.
Она посторонилась. Он вошел, поставил сетку на стол, сел.
— Мамка плачет, — сказал тихо. — Говорит, жить не хочет.
— А я тут при чем? — устало спросила Ольга.
— Ты моя жена. Мы должны вместе решать.
— Мы должны вместе уважать друг друга. А ты меня хотел в коридор переселить.
Он дернул плечом. Помолчал. Потом заговорил торопливо, как будто боялся, что она сейчас его выгонит снова:
— Я снял комнату для нее. Нашел через знакомого. Маленькая, но чистая. С мебелью. Я туда к ней переберусь, пока… пока ты не остынешь.
Ольга молча смотрела на него. Внутри поднялась странная смесь жалости и облегчения. С одной стороны — вот он, готов жить в коммуналке ради матери. С другой — ей уже легче: пусть будет так, лишь бы не здесь.
— Делай как считаешь нужным, — сказала она.
Игорь вздохнул. Достал из кармана сигареты. Хотел закурить прямо в комнате, но поймал её взгляд — и убрал пачку обратно.
Через неделю у двери появился новый персонаж. Стук был громкий, настойчивый. Ольга открыла и увидела мужчину лет пятидесяти, в поношенном кожаном плаще.
— Добрый вечер. Вы Ольга?
— Да.
— Я — Николай, сосед вашей свекрови по новому жилью. Простите за беспокойство, но с вашей стороны хоть кто-то должен знать: ваша Людмила Петровна терроризирует весь подъезд.
Ольга опешила.
— В каком смысле?
— В прямом, — Николай поднял брови. — Звонит всем подряд в дверь, требует соль, спички, таблетки от давления. Кричит на хозяйку комнаты. Мужа вашего обзывает бездельником. Если так пойдет, её выгонят.
Ольга не знала, что ответить.
— Я подумал, — продолжал сосед, — может, вы поговорите с ней? Вы ведь ближе всех к ситуации.
— Поговорю, — сдавленно ответила она и закрыла дверь.
Поговорила, конечно. Позвонила Людмиле Петровне. Та разразилась потоком жалоб: соседи злые, хозяйка комнаты ворует еду, сын всё время на работе, денег не хватает.
— Оленька, — вздохнула свекровь, — ну возьми ты меня к себе. Хоть на время. Я ведь человек тихий, незаметный.
Ольга почувствовала, как в груди закипает злость.
— Тихий? — почти выкрикнула она. — Мне уже соседи звонят, жалуются на вас!
На том конце повисла пауза. Потом раздалось шипение:
— Значит, уже и чужим веришь, а не свекрови! Вот и видно, кто ты есть!
Ольга пыталась жить как раньше: работа, отчеты, ужины из полуфабрикатов, сериалы. Но в голове всё время крутились эти звонки, упреки, обиды. Вдобавок коллега Настя стала слишком уж активно интересоваться её личной жизнью.
— Ты, Оль, извини, но зачем тебе такой мужик? — в курилке спрашивала Настя. — Он же маменькин сынок. У меня соседка тоже развелась с таким — вздохнула свободно.
— Настя, — устало говорила Ольга, — всё не так просто.
— Да чего там сложного? — удивлялась та. — Хочешь — живи одна. Хочешь — найди другого. Мужиков море. А этот пусть с мамкой сидит.
Слова подруги вроде бы и логичные, но от них становилось только тяжелее. Не море же мужиков вокруг, а лужица пересохшая.
И всё-таки жизнь иногда подбрасывает неожиданных людей.
Однажды вечером, возвращаясь из магазина с пакетом яблок, Ольга столкнулась у подъезда с тем самым соседом Николаем. Он курил, смотрел на небо.
— Ну как у вас дела? — спросил он.
— Какие могут быть дела? — пожала плечами Ольга. — Муж ушел к маме, мама воюет с соседями.
— А вы ничего, держитесь. — Николай улыбнулся. Улыбка у него была усталая, но теплая. — Знаете, не каждый мужчина способен бросить жену ради матери. Но и не каждая женщина готова терпеть это. Вы молодец.
Она неожиданно для себя рассмеялась.
— Молодец… Да я чувствую себя последней сволочью.
— Не сволочь вы. Просто человек. Имеете право на свою жизнь.
Он докурил, затушил окурок о бетон и сказал:
— Если вдруг помощь нужна — звоните.
Он протянул ей бумажку с номером телефона.
Ольга взяла, сунула в карман. Вроде бы мелочь, но дома, доставая эту бумажку, она вдруг ощутила странное чувство — будто кто-то наконец встал рядом, а не напротив.
А Игорь всё звонил.
— Оля, дай шанс, — говорил он. — Я понял, что был неправ. Мама скоро успокоится, привыкнет. Мы начнем сначала.
— Игорь, — отвечала она, — у тебя одна жизнь — на двоих с матерью. У меня — другая.
— Но мы же муж и жена!
— Нет, мы — ошибка.
Он молчал в трубке. Потом бросал короткое: «Подумай» — и отключался.
Но Ольга уже не хотела думать. Она впервые за долгое время спала спокойно, без чужих вещей на своем диване, без чужих слез в трубке.
И вот однажды вечером она сидела в кресле, листала книгу и вдруг услышала громкий стук в дверь. Так стучали только люди, готовые вломиться.
— Открывайте! — закричал женский голос.
Она открыла — и перед ней стояла Людмила Петровна. Взъерошенная, с красными глазами, с чемоданом в руках.
— Всё! — закричала свекровь. — Меня выгнали! Теперь я жить буду у тебя!
И в этот момент Ольга поняла, что настоящая буря только начинается.
— Всё! Меня выгнали! — заорала Людмила Петровна, топнув ногой прямо в прихожей. Чемодан у нее был огромный, старый, с вырванной ручкой и липкой лентой, которой заклеивают всё подряд. На щеках — красные пятна, глаза мокрые от слез или от злости. — Теперь я жить буду у тебя!
Ольга стояла босиком на коврике, глядя на свекровь. Чувствовала, как по позвоночнику пробежал холод.
— Здравствуйте, Людмила Петровна, — тихо произнесла она, стараясь держаться. — Вы пришли без звонка.
— А что звонить-то? — выкрикнула старуха. — Мне уже звонить некому! Сын твой там в цеху до ночи, соседи меня ненавидят, хозяйка выгнала! А ты, небось, чай пьешь да книжки читаешь, да?
— Я не обязана решать все ваши проблемы, — спокойно сказала Ольга, хотя голос дрожал.
— Обязана! — рявкнула та. — Раз вышла замуж за моего сына — значит, теперь моя дочь!
В этот момент дверь лифта распахнулась, и на площадку вышел Николай — сосед свекрови по новой комнате. Он увидел сцену, замер, потом решительно подошел ближе.
— Людмила Петровна, — сказал он строго, — вы что, совсем? Женщину терроризировать сюда пришли?
— А ты кто такой, чтоб меня учить?! — заорала свекровь, махнув руками. — Я мать!
Николай повернулся к Ольге:
— Хотите, я вызову полицию?
И вот тут Ольга впервые за все время ощутила, что у нее есть выбор. Можно закрыть дверь и оставить свекровь в коридоре. Можно пустить и снова утонуть в скандалах. А можно сделать то, чего она боялась всю жизнь: громко и четко заявить о себе.
— Людмила Петровна, — сказала она, глядя прямо в глаза старухе, — уходите. Прямо сейчас. В этой квартире вы жить не будете. Никогда.
— Ах вот как! — захрипела та. — Значит, чужая тварь важнее родной матери?!
— Я — не тварь, — голос Ольги зазвенел, как стекло. — Я хозяйка этой квартиры. И вы здесь нежеланный гость.
Она повернулась к Николаю:
— Вызовите, пожалуйста, полицию.
Старуха замерла. Губы её задрожали, чемодан выпал из рук. Она поняла: в этот раз манипуляции не сработали.
— Я всё сыну расскажу… — пробормотала она.
— Расскажите. Он уже выбрал. Вы — его выбор. Я — свой.
Полицию вызывать не пришлось. Людмила Петровна подняла чемодан и ушла, шаркая ногами, бормоча что-то под нос.
Ольга захлопнула дверь и впервые за долгое время заплакала. Не от жалости и не от страха. От облегчения.
Прошло три месяца. Развод оформили официально. Игорь звонил еще несколько раз, но постепенно звонки сошли на нет. Кто-то видел его на рынке с матерью, они вместе покупали картошку и обсуждали цены.
Ольга же жила одна. Иногда с Настей выбирались в кафе. Иногда Николай помогал донести сумки с продуктами, и разговоры с ним становились всё длиннее.
Дом наконец снова стал её крепостью. Без чужих вещей, чужих требований и чужих слез.
Она понимала: впереди еще будет одиночество, сомнения, поиски. Но одно она знала точно: больше никогда никому не позволит лишить её того, за что она боролась всю жизнь — права на собственное пространство и собственный голос.
Конец.
Привезла свекровь с вещами в их с мужем съемную однушку