— Я не понимаю, в чем проблема, — Игорь стоял посреди комнаты, его руки были уперты в бока, а взгляд, обычно мягкий и уступчивый, стал твердым и непробиваемым. — Речь идет о моей матери, Ольга. Она осталась без крыши над головой. Как я могу ей отказать?
Слова ударили больно, будто открыли дверь в ледяной подвал. Ольга почувствовала, как по спине пробежал холодок. Она отставила в сторону чашку с чаем, который только что налила. Ароматный бергамот теперь пахл горечью.
— Проблема, Игорь, в том, что это моя квартира. Моя. Я ее покупала, копила, влезала в ипотеку, когда мы с тобой даже не были знакомы. Это мое личное пространство. Наше с тобой общее — это твоя трешка, где мы и живем. А это — мое убежище. Мой кабинет. Мое место, где я могу работать и дышать.
— Убежище! — фыркнул он, и в его голосе прозвучала насмешка, которая задела ее сильнее, чем прямое оскорбление. — Моя мать в панике, ее дом признали аварийным, вещи вывозят в чемоданах, а ты говоришь об убежище! Речь идет о человеке, который нуждается в помощи!
— Я не говорю, что не надо помогать! — голос Ольги дрогнул, она сжала пальцы, чувствуя, как под ногти впиваются в ладони. — Я предлагаю снять ей комнату. Я готова помочь деньгами. Мы можем оплатить ей полгода, год вперед! Почему она обязательно должна жить здесь?
— Потому что снимать — это деньги на ветер! — Игорь сделал шаг вперед, его тень накрыла ее, и стало душно. — А это твоя квартира, она пустует! Какая, в сущности, разница? Мы — семья. Семья превыше всего. Разве не так? Мы должны жертвовать комфортом ради близких. Это временно!
Ольга смотрела на него и не узнавала человека, за которого вышла замуж три года назад. Тогда он казался ей опорой, надежным, взрослым. Он носил ее на руках, смешил глупыми шутками про инженеров и их отношения с чертежами, и они мечтали о детях. А теперь он стоял перед ней и требовал отдать ее крепость, ее маленькую, в тридцать пять квадратов, вселенную, которую она создавала с такой любовью.
— Временно? — ее голос стал тихим и опасным. — Твоя мать, Игорь, уже звонила мне вчера. И не для того, чтобы попросить. Она сообщила, что в четверг приезжают грузчики с ее вещами. Она уже распределила, где что будет стоять. Она спрашивала, куда я дену свой рабочий стол. Она уже мысленно здесь живет. Какое там временно?
Игорь смущенно отвел взгляд, и это было красноречивее любых слов. Он знал. Он все знал и договорился с матерью за ее спиной.
— Мама просто волнуется, — пробормотал он. — Она не хотела тебя расстроить.
— Не хотела расстроить? — Ольга засмеялась, и этот смех прозвучал истерично даже в ее ушах. — Она сказала мне, что я эгоистка, что я не понимаю семейных ценностей, что из-за меня ее сын несчастный! Это называется «не хотела расстроить»?
— Ну что я могу поделать, она пожилой человек! — взорвался Игорь. — Ей шестьдесят пять, она одна, она в стрессе! Ты не можешь проявить немного сострадания?
— Сострадания? — Ольга встала, ее уже трясло от гнева. Она подошла к стеллажу, где стояли ее книги, ее коллекция керамических чашек, привезенных из разных поездок, ее старый, заслуженный кактус по имени Карл, переживший с ней и сессию, и первую работу. — Я предлагала помощь. Я не предлагала выбросить на помойку свою жизнь и свое пространство. Здесь я работаю, Игорь! Мой доход, который, между прочим, сейчас больше твоего, идет отсюда! Если сюда вселится твоя мать, где я буду работать? В ванной? Или, может, ты купишь мне палатку и поставишь во дворе?
— Не драматизируй! — он махну рукой, и этот жест был таким пренебрежительным, что у Ольги перехватило дыхание. — Мы что-нибудь придумаем. Поставим перегородку. Мама будет спать здесь, на раскладном диване, а ты… Ну, твой стол можно передвинуть в угол. Или в прихожую. Там место есть.
Ольга замерла. Она смотрела на него, на его раздраженное лицо, на его губы, которые только что произнесли это. «В прихожую». Ее мир, ее карьера, ее спокойствие — в прихожую, на площадь в два квадратных метра, рядом с вешалкой и грязной обувью. А на ее месте, за ее столом, у ее настольной лампы, под ее уютным пледом будет сидеть Людмила Петровна и смотреть сериалы по телевизору, включив его на полную громкость.
В груди у Ольги что-то оборвалось. Гнев, кипевший еще секунду назад, куда-то ушел, сменившись леденящей, абсолютной ясностью. Она вдруг поняла все. Это не было спонтанным решением. Это была система. Мир Игоря и его матери был выстроен так, что ее комфорт, ее чувства, ее права в нем просто не существовали. Она была вспомогательным элементом. Удобной женой с удобной квартирой.
— Игорь, — сказала она тихо, и ее голос прозвучал на удивление спокойно. — Послушай себя. Ты только что предложил мне работать в прихожей, чтобы твоя мать могла жить в моей квартире. Ты слышишь, как это звучит?
— Ну, я не это имел в виду! — он снова заерзал, поняв, что перегнул палку. — Я просто ищу выход! Ты всегда все усложняешь! Речь идет о помощи близкому человеку в трудной ситуации!
— Речь идет о моих границах, Игорь. О том, что ты их в упор не видишь. Ты не спрашиваешь меня. Ты ставишь перед фактом. Ты договариваешься с матерью за моей спиной. А когда я пытаюсь сопротивляться, ты обвиняешь меня в черствости. Ты выбираешь ее. Всегда. В любой ситуации.
— Да что ты несешь! — он покраснел. — Я не выбираю! Я просто выполняю свой сыновний долг! А ты… ты меня в этой ситуации не поддерживаешь. Ты заставляешь меня выбирать между тобой и матерью!
Ольга медленно покачала головой. Она подошла к окну, за которым начинал накрапывать дождь. По стеклу поползли первые капли. Она вспомнила, как они выбирали эти окна вместе, как спорили о фурнитуре, и он уступил ей, сказав: «Ты тут главный архитектор». Главный архитектор. Смешно.
— Нет, Игорь. Ты все переворачиваешь с ног на голову. Я не заставляю тебя выбирать. Ты уже сделал свой выбор. Ты выбрал решение, удобное для тебя и твоей матери. А мое мнение, мои чувства, мой комфорт — это так, досадная помеха. Ты сказал: «Квартира твоя! Какая разница!» Для тебя нет разницы. А для меня есть. Это мой дом. Или то, что от него останется.
Она обернулась и посмотрела ему прямо в глаза. В его взгляде она увидела не раскаяние, а лишь злость и раздражение. Он не понимал. Он не мог понять. Он вырос в системе, где мать — это альфа и омега, а жена — это кто-то на подхвате, чьи интересы всегда вторичны.
— И что ты предлагаешь? — спросил он, и в его голосе прозвучала издевка. — Выгнать маму на улицу? Чтобы она ночевала на вокзале? Ты этого хочешь? Чтобы я потом всю жизнь мучился угрызениями совести?
— Я предлагаю быть взрослым, Игорь! — ее терпение лопнуло. — Я предлагаю найти взрослое решение! Не за счет твоей жены, а вместе с ней! Снять комнату! Снять студию! Взять для нее еще одну ипотеку, черт возьми, я помогу! Но не уничтожать то, что я строила годами! Ты вообще представляешь, что значит для меня эта квартира? Это не просто квадратные метры! Это моя независимость! Это доказательство того, что я чего-то стою! Это моя свобода!
— Свобода быть эгоисткой, — бросил он сквозь зубы.
Тишина повисла в комнате, густая и тяжелая, как свинец. Дождь за окном усилился, застучал по стеклу и подоконнику. Ольга смотрела на человека, которого когда-то любила, и не чувствовала ничего, кроме пустоты и усталости. Она устала бороться. Устала объяснять очевидные вещи. Устала оправдываться за свое желание иметь что-то свое.
Она медленно подошла к прихожей, взяла с вешалки его куртку, которую он бросил на стул час назад, когда пришел с «важным разговором». Она протянула ее ему.
— Уходи, Игорь.
Он смотрел на нее с недоверием.
— Что?
— Я сказала, уходи. Сейчас же. И забери свою мать. Скажи ей, что в четверг грузчикам придется отменить рейс. Потому что сюда она не въедет. Никогда.
— Ты шутишь? — он не двигался, его лицо выражало полное недоумение. — Из-за какой-то квартиры ты выгоняешь мужа?
— Это не про квартиру, — сказала Ольга, и ее голос снова стал тихим и твердым. — Это про уважение. Которого ты ко мне не испытываешь. И, видимо, никогда не испытывал. Я не буду жить с человеком, который считает меня второсортной в своей же собственной жизни. Уходи.
Он еще секунду постоял, пытаясь найти слова, чтобы переубедить ее, чтобы сломать, как он это делал раньше мелкими уколами и манипуляциями. Но ее взгляд был пустым и непроницаемым, как камень. Он резко выхватил куртку из ее рук, натянул ее и, не глядя на нее, вышел, хлопнув дверью.
Грохот двери отозвался в тишине квартиры. Ольга стояла посреди комнаты и слушала, как затихает его шаги на лестничной клетке. Потом она медленно опустилась на диван, поджала ноги и обхватила колени руками. Дождь плакал за окном. В груди была ледяная пустота. Но сквозь эту пустоту пробивалось странное, новое чувство. Чувство собственного достоинства. Оно болело, как свежая рана, но оно было ее. Только ее.
«Квартира твоя! Какая разница!» — эхом звучало в ушах.
Разница была вся.
Прошло три недели. Три недели гробовой тишины в телефоне, если не считать одного единственного звонка от Людмилы Петровны. Ольга не стала брать трубку, а потом стерла номер из памяти телефона, оставив только историю вызовов как напоминание о том, с чем она столкнулась. Она знала, что Игорь уехал к матери — снимал ей комнату в старом доме на окраине. «Героический сын», — с горькой усмешкой подумала Ольга, представляя, как он теперь слушает ежевечерние тирады о черствой и бездушной невестке, которая оставила его в трудную минуту.
Она сидела за своим столом, в своей однокомнатной квартире, и смотрела на экран монитора. Код строчился почти сам собой. Здесь, в этой тишине, под мягким светом своей настольной лампы, ей работалось лучше всего. Никто не ходил за спиной, не включал на полную громкость телевизор, не спрашивал каждые пять минут, не хочет ли она чаю, с намеком, что неплохо бы и ему налить. Тишина была золотой.
Дверной звонок прозвучал как выстрел. Ольга вздрогнула. Она не ждала никого. Курьер должен был прийти завтра. Сердце неприятно и часто застучало где-то в горле. Она подошла к двери, посмотрела в глазок и замерла. На площадке стоял Игорь. Он был один. Вид у него был помятый, усталый, под глазами — синяки от недосыпа. В руках он держал небольшой бумажный пакет.
Ольга глубоко вздохнула, собираясь с мыслями. Часть ее хотела не открывать, сделать вид, что ее нет дома. Но другая, более сильная часть, требовала поставить точку. Она щелкнула замком и открыла дверь, оставив ее на цепочке.
— Что тебе, Игорь?
Он смотрел на нее через щель, и его взгляд был жалким. Он пытался улыбнуться, но получилось криво и неестественно.
— Оль… Можно я войду? Поговорить.
— Мы можем поговорить отсюда. У меня работа.
— Ну, Оль, я же не какой-то чужой, — голос его дрогнул. — Я твой муж.
— Бывший, — поправила она холодно. — Юрист уже подал документы. Так что, с юридической точки зрения, ты как раз чужой.
Он поморщился, как будто она плеснула ему в лицо кислотой.
— Не надо так. Я… я принес тебе кое-что. — Он протянул пакет через щель в двери. — Твоя любимая, с миндальным сиропом.
Ольга посмотрела на пакет. Она действительно обожала круассаны из той кофейни у метро. Раньше, после ссор, он всегда приносил ей такой, с ее любимым кофе. Это был его белый флаг. Его способ сказать «прости» без лишних слов. Раньше это действовало. Сейчас пакет выглядел как жалкая попытка купить прощение за тридцать рублей.
— Спасибо, — сказала она, не беря пакет. — Но я сейчас на безглютеновой диете. Врач прописал. Стресс, знаешь ли.
Он опустил руку с пакетом. Пауза затянулась.
— Как ты? — наконец спросил он, и в его голосе прозвучала неподдельная, казалось, забота.
— Прекрасно, — ответила она, и это была чистая правда. — Работаю. Сплю. Дышу. Никто не предлагает мне переехать в прихожую. Идиллия.
— Я знаю, что был неправ, — выпалил он, глядя куда-то мимо нее, в коридор квартиры. — Я повел себя как последний эгоист. Я не подумал о тебе.
Ольга не ответила. Она ждала продолжения. Она знала этот сценарий. Признание вины, потом слезливые мольбы, потом обещания исправиться, а потом — плавный переход к тому, что «маме все же надо помочь, но мы найдем другой способ, я promise».
— Мама сейчас живет в ужасных условиях, — вздохнул он, как будто прочитав ее мысли. — Комната сырая, соседи шумные. Она плачет каждый день. Говорит, что я из-за тебя ее бросил.
«Вот он, коронный номер», — подумала Ольга. Чувство вины. Оружие массового поражения в арсенале манипуляторов.
— Во-первых, ты ее не бросил, ты снял ей жилье, — парировала Ольга. — Во-вторых, я здесь вообще ни при чем. Ты сам принял решение не считаться со мной. И получил результат. Не надо вешать на меня своих мам и их слезы.
— Она не просто «мама»! — голос его снова начал срываться на крик, но он сдержался. — Она одна! У нее никого нет! А у нас с тобой есть друг друга! Мы могли бы пережить это вместе! Просто прояви немного терпения!
— Терпения к чему, Игорь? — Ольга прислонилась к косяку двери, чувствуя, как устала от этой карусели. — К тому, чтобы твоя мать жила в моей квартире, командовала здесь, как у себя дома, разрушала мой рабочий график и мое психическое здоровье? К тому, чтобы ты снова и снова ставил ее интересы выше моих? Это не терпение. Это самоубийство.
— Она не будет командовать! Я поговорю с ней!
— Ты уже говорил, Игорь! Ты говорил, что она будет тут временно! А она уже заказывала грузчиков! Ты говорил, что она поймет мои потребности! А она требовала убрать мой стол! Ты ничего не контролируешь! Ты просто исполняешь ее прихоти и надеешься, что я смирюсь! Нет уж. Я уже прошла этот ад. Мне он не понравился.
Он помолчал, переваривая ее слова. В его глазах мелькала злость, растерянность, отчаяние.
— Что же мне было делать, по-твоему? Оставить ее на улице? — спросил он, и в его тоне снова зазвучали знакомые нотки обвинения.
— Я предлагала тебе десяток вариантов! — Ольга уже не сдерживалась, ее слова лились как лава, горячие и очищающие. — Но все они требовали от тебя одного — усилий. Денежных усилий, временных, моральных. Найти хороший вариант, вложиться, съездить, посмотреть, договориться. А это сложно. А вот принести маму в мою квартиру и потребовать от меня подвинуться — это легко. Это самый простой для тебя путь. Потому что страдать и напрягаться в этой схеме должна была я. А ты бы оставался хорошим сыном для мамы и получал свой душевный комфорт за мой счет. Дешево и сердито.
Он смотрел на нее, и она видела, что попадает в цель. Его лицо исказилось от гнева.
— Ты всегда была эгоисткой! — прошипел он. — Я думал, ты изменишься, что семья для тебя что-то значит! Но нет! Твоя работа, твоя квартирка, твое личное пространство — это твой бог! Ты готова ради этого вышвырнуть на улицу и мужа, и старуху-мать!
Его слова больше не ранили. Они были как дождь по зонтику — шум, но не более. Ольга смотрела на него и почти жалела. Почти.
— Знаешь, в чем разница между тобой и мной, Игорь? — спокойно спросила она. — Я не требую от тебя жертвовать ради меня твоей матерью. Я просто прошу не жертвовать мной ради нее. А ты не видишь разницы. Для тебя «семья» — это только твоя кровная родня. А я в нее так и не вошла. Я была временным пополнением. Как этот твой круассан. Съел — и забыл.
Она увидела, как он сжимает кулаки. Пакет с круассаном смялся в его руке с неприятным хрустом.
— Так что же, все? — его голос сорвался. — Три года к черту? Из-за принципа?
— Да, Игорь, из-за принципа, — твердо сказала Ольга. — Из-за принципа уважения к себе. Из-за принципа, что мой дом — это моя крепость, а не общежитие для твоих родственников. Из-за принципа, что я не вещь, и моими вещами нельзя распоряжаться без моего согласия. Если для тебя это «ничто», то нам и правда не о чем говорить.
Она потянулась к двери, чтобы закрыть ее.
— Подожди! — он уперся ладонью в дверь. — Я… я съехал от мамы. Я снимаю комнату. Я понял, что не могу так жить. Я хочу все исправить. Давай начнем все сначала.
Ольга смотрела на его умоляющее лицо и чувствовала лишь пустоту. Он «съехал». Не потому что осознал свою ошибку, а потому что жизнь с мамой в сырой комнате оказалась не такой радужной, как он предполагал. Он вернулся не к ней, а от проблемы. Это была не любовь, а бегство.
— Нет, Игорь, — сказала она тихо. — Нельзя. Ты показал мне свое истинное лицо. Ты показал, что в критической ситуации ты не на моей стороне. Что я для тебя — разменная монета. Доверие сломано. Его не склеить.
— Я все исправлю! Я буду другим! Клянусь!
— Не надо клятв, — она покачала головой. — Ты не будешь другим. Ты вернешься, все будет хорошо месяц, два, а потом случится новая проблема с твоей матерью, или с твоей работой, или еще с чем-то, и ты снова потребуешь, чтобы я «проявила терпение» и «пошла на жертвы». Этот круг бесконечен. Я из него вышла. И не вернусь.
Она медленно, но решительно сняла цепочку и прикрыла дверь.
— Ольга, я люблю тебя! — он почти крикнул в щель, прежде чем дверь захлопнулась.
Ольга прислонилась к двери спиной, слушая, как он еще несколько минут стоит на площадке, а потом медленно, тяжело спускается вниз. Звонок лифта. Тишина.
Она глубоко вздохнула. В груди было спокойно. Тяжелое, выстраданное, но спокойствие. Она подошла к своему рабочему столу, тронула рукой теплую крышку ноутбука, поправила кактус Карла на полке.
«Дом должен быть крепостью, а не полем битвы за выживание», — подумала она.
Она села в кресло, взяла наушники, включила свой рабочий плейлист и снова погрузилась в строки кода. Здесь было безопасно. Здесь было ее. И это было самое главное. Все только начиналось.
Конец.
Папина дочка. Рассказ.