Алиса с нежностью поправила кружевной уголок на белоснежном конверте, в котором мирно сопел её сын, её маленькая, новорождённая вселенная. Пять дней в роддоме пролетели как в тумане, состоящем из боли, усталости и безграничного, всепоглощающего счастья. И вот сегодня был тот самый, долгожданный день — их первая дорога домой. Она представляла его себе сотни раз: нарядный муж с огромным букетом её любимых ромашек, слёзы радости на глазах у родителей, вспышки фотокамер и это пьянящее чувство начала новой, настоящей жизни.
Она сидела в холле выписной комнаты, красивая, в новом платье, которое она специально купила для этого дня, и ждала. Ждала уже больше часа. Её родители, приехавшие вовремя, нервно переглядывались. Другие счастливые семьи — с цветами, шарами, с сияющими отцами — одна за другой покидали стены роддома, а её муж, Костя, всё не ехал.
— Наверное, в пробку попал, — в сотый раз сказала её мама, пытаясь скрыть собственное беспокойство. — Сам знаешь, какое движение в пятницу.
— Я же просил его выехать пораньше, — хмурился отец. — Такой день…
Алиса молчала. Она набирала его номер снова и снова, но в ответ слышала лишь длинные, безнадёжные гудки. Холодная, липкая тревога начала вытеснять её праздничное настроение. Она смотрела на свой драгоценный свёрток и чувствовала, как на глаза наворачиваются злые, обидные слёзы. Их первый семейный праздник, самый важный день в жизни их сына, и его отец просто… не приехал.
Медсестра, выносившая очередного младенца, бросила на неё сочувствующий взгляд.
— Ну что, папаша наш задерживается? Ничего, бывает. Главное, дождался своего богатыря.
Но эти слова не утешали, а лишь подливали масла в огонь.
Он появился, когда прошло уже почти три часа. Ввалился в холл, шумный, растрёпанный, и от него за версту несло запахом гаража, бензина и чего-то ещё, очень похожего на пиво. В руках у него не было ни цветов, ни шаров. Только ключи от машины, которыми он бренчал в кармане.
— О, а вы уже здесь! — бодро заявил он, будто не опоздал ни на минуту. — А я тут с ребятами в гараже немного задержался, Валерке срочно надо было движок перебрать.
Он подошёл, неуклюже заглянул в конверт.
— Ну, привет, мужик, — сказал он сыну, потыкав его пальцем в щеку. — Похож на меня, а?
Родители Алисы молчали, поджав губы. А она смотрела на своего мужа, на его довольное, раскрасневшееся лицо, и чувствовала, как внутри у неё что-то обрывается.
Дорога домой прошла в напряжённом молчании. Костя пытался шутить, рассказывал какие-то байки про Валеркин «Москвич», но его никто не слушал. Дома, передав спящего сына своей маме, Алиса дождалась, когда родители уйдут на кухню, и повернулась к мужу. Она была на удивление спокойна. Слёзы высохли, оставив после себя лишь холодную, выжженную пустоту.
— Где ты был, Костя? — спросила она.
— Я же сказал, в гараже, — он начал раздражаться, чувствуя, что она не собирается «просто так» прощать его. — У Валерки проблемы были, я не мог его бросить. Друзьям надо помогать.
— А жене, которая родила тебе сына, помогать не надо? — её голос дрогнул. — Ты понимаешь, что ты сегодня сделал? Ты пропустил самый важный день в нашей жизни. Ты оставил меня одну, в слезах, ждать тебя три часа. Все отцы как отцы, с цветами, счастливые. А мой… мой перебирал движок в гараже.
Он смотрел на неё, и на его лице не было ни капли раскаяния. Только упрямая, мальчишеская обида.
— Подумаешь, опоздал на выписку из роддома. У друзей в гараже дела поважнее были, — буркнул он, отводя глаза. — Что за трагедию ты устраиваешь? Главное, что приехал.
Он произнёс это. Легко, небрежно, будто речь шла об опоздании в кино, а не о рождении его собственного ребёнка. Он поставил своих друзей, свою пьянку в гараже выше её, выше их сына, выше их семьи.
— Поважнее? — переспросила она шёпотом.
— Ну да, — он пожал плечами, не понимая, что в этот самый момент рушит их брак. — Машину надо было срочно чинить. А выписка… ну что выписка? Забрал же я вас. Не ночевать же там оставил. Хватит пилить, лучше есть давай, я голодный.
Он развернулся и пошёл на кухню, уверенный в своей правоте. А Алиса осталась стоять посреди комнаты, посреди шариков и цветов, которые привезли её родители, и чувствовала, как её любовь к этому человеку медленно, мучительно умирает. Он не просто опоздал. Он показал ей её настоящее место в его жизни. Где-то далеко, на периферии, после друзей, гаража и машины.
Она не стала больше ничего говорить. Не стала кричать, плакать, доказывать. Она просто молча вошла в спальню, где в своей новой кроватке спал её сын, и села рядом. Она взяла его крошечную ручку в свою и долго смотрела на его безмятежное личико.
— Ничего, мой хороший, — прошептала она. — Ничего. Теперь мы вдвоём. И мы со всем справимся.
Когда Костя, плотно поужинав, вошёл в комнату, он увидел странную картину. Жена сидела у кроватки сына и тихонько ему что-то напевала. Она была абсолютно спокойна. Она даже улыбнулась ему, но это была улыбка вежливого, чужого человека.
— Ты чего не ешь? — спросил он.
— Не хочу, — ответила она, не глядя на него.
Он постоял ещё немного, потоптался на месте и, не найдя больше слов, ушёл в гостиную смотреть телевизор.
В ту ночь Алиса поняла, что её брак, по сути, закончился. Он закончился не скандалом, не ссорой, а тихим, презрительным мужским «дела поважнее были». Она знала, что их ждёт долгая, трудная жизнь под одной крышей, полная взаимного отчуждения. Но она больше не боялась. Она смотрела на своего спящего сына, на своё маленькое, но такое огромное счастье, и понимала, что теперь она не одна. И её главная, настоящая семья — вот она, сопит в две дырочки в своей кроватке. А всё остальное было уже неважно.
Первые недели дома были для Алисы погружением в новую, незнакомую реальность, где не было места ни отдыху, ни сну, ни жалости к себе. Она существовала в плотном, вязком тумане из кормлений, смены подгузников, стирки и бесконечного, пронзительного плача. Её сын, её маленькое сокровище, оказался очень беспокойным ребёнком. Он плохо спал по ночам, страдал от колик, и единственным местом, где он успокаивался, были её руки. Алиса почти не выпускала его из объятий, её спина ныла, руки гудели от напряжения, но она терпела.
Костя же, кажется, совершенно не замечал её состояния. Он искренне считал, что рождение ребёнка — это исключительно женская забота. Он уходил на работу рано утром, возвращался поздно вечером, ужинал и садился за компьютер играть в свои «танки». На робкие просьбы Алисы помочь, подержать сына, пока она примет душ, он отвечал с искренним недоумением.
— Алис, ну я же работаю, устаю, — говорил он. — Ты же дома сидишь, отдыхаешь. Что тебе стоит с ним повозиться?
Он не видел её кругов под глазами, её дрожащих от усталости рук. Он видел лишь нарушение своего комфорта. Его друзья, гараж, рыбалка по выходным — всё это осталось в его жизни незыблемым. А она, со своим материнством, стала досадной помехой его свободе.
Его мать, Тамара Игоревна, которую он пригласил «посмотреть на внука» через неделю после выписки, лишь укрепила его в этой уверенности. Она окинула уставшую, бледную невестку критическим взглядом и вынесла вердикт:
— Что-то ты, девочка, совсем себя запустила. Вся какая-то серая, непричёсанная. Мужчина любит глазами. Ты должна всегда быть красивой для мужа. А ребёнок — это не оправдание. Мы вот в своё время и работать успевали, и за домом следить, и выглядеть как королевы.
Она не предложила помощи. Она пришла, чтобы прочитать лекцию и в очередной раз указать Алисе на её несовершенство.
— А Костеньку моего ты не перегружай, — назидательно добавила она, уходя. — Мужчина — добытчик. Он должен приходить домой, чтобы отдыхать, а не слушать детские крики. Это твоя задача — обеспечить ему покой.
И Костя отдыхал. Он спал в другой комнате, чтобы «крики не мешали ему высыпаться перед работой». Он уезжал на все выходные с друзьями на дачу, чтобы «подышать свежим воздухом». А Алиса оставалась одна.
Переломный момент наступил, когда сыну исполнился месяц. Вечером у него поднялась высокая температура. Он плакал не переставая, его маленькое тельце горело. Алиса была в панике. Она позвонила мужу. Он был, разумеется, у друзей.
— Костя, приезжай скорее! — рыдала она в трубку. — Мише очень плохо, у него жар!
— Алис, не паникуй, — раздался на том конце провода спокойный, слегка раздражённый голос. — Наверное, просто перегрелся. Дай ему водички. Что я там буду делать? Я же не врач.
— Мне страшно одной! — кричала она. — Пожалуйста, приезжай!
— Я не могу сейчас, мы тут важное дело обсуждаем, — ответил он и повесил трубку.
Она осталась одна со своим страхом и больным ребёнком на руках. Она вызвала скорую. Всю ночь она провела, как в бреду, обтирая сына влажной пелёнкой и молясь, чтобы с ним всё было хорошо. Врач сказал, что это обычная вирусная инфекция, но для неё эта ночь стала самой страшной в жизни.
Костя вернулся под утро, весёлый, пахнущий алкоголем. Он заглянул в спальню.
— Ну что, как вы тут? Я же говорил, что ничего страшного. Спит же.
Он сказал это и, не дожидаясь ответа, пошёл в свою комнату досыпать.
Алиса смотрела на него, на этого чужого, равнодушного человека, и чувствовала, как внутри неё что-то выгорает дотла. Её любовь, её надежды, её вера в то, что они — семья. Всё это превратилось в пепел.
Утром она была другой. Она не плакала. Она не упрекала. Она была спокойна. Ледяным, пугающим спокойствием. Она молча готовила завтрак, кормила сына, делала свои дела. Костя, проснувшись, почувствовал эту перемену. Он пытался заговорить с ней, шутить, но натыкался на стену вежливого безразличия.
В тот же день она позвонила своей старой подруге, которая работала бухгалтером, и попросила помочь ей составить брачный договор. А вечером, когда Костя, как обычно, собрался «к друзьям», она остановила его у порога.
— Костя, — сказала она, и её голос был ровным и твёрдым. — Нам нужно поговорить.
Она положила перед ним на стол несколько бумаг.
— Что это? — не понял он.
— Это — наши новые правила жизни, — ответила она. — Вот брачный договор. В нём чётко прописано, что квартира, которая досталась мне от родителей, является моей и только моей собственностью. И в случае развода ты не имеешь на неё никаких прав.
Он ошарашенно смотрел на неё.
— А вот, — она подвинула к нему второй лист, — это наш новый семейный бюджет. С этого дня мы делим все расходы пополам. Продукты, коммунальные услуги, одежда для сына. Вот счёт в банке. Прошу тебя ежемесячно перечислять туда ровно половину от этой суммы.
— Ты… ты что, с ума сошла? — пролепетал он. — Какой ещё договор? Какие счета?
— Я просто навожу порядок в нашей семье, — она усмехнулась. — Раз уж у тебя дела в гараже бывают поважнее, чем рождение собственного сына, значит, ты — свободный человек. А свободные люди должны нести ответственность за свои поступки.
— Я не буду ничего подписывать! — закричал он.
— Будешь, — спокойно ответила она. — Потому что если ты не подпишешь, завтра же я подаю на развод и на алименты. И поверь, по суду ты будешь платить гораздо больше.
Она смотрела на него, на своего мужа, который вдруг из хозяина жизни превратился в нашкодившего мальчишку, и впервые за долгое время не чувствовала себя жертвой. Она чувствовала свою силу.
Он подписал всё. Он был в ярости, он кричал, что она разрушает их семью, что она меркантильная стерва. Но он подписал.
Их жизнь изменилась. Она больше не просила его о помощи. Она наняла няню на несколько часов в день и вышла на свою старую работу на полставки. Она сама оплачивала свои счета. Она больше не ждала его по вечерам. У неё началась своя, отдельная жизнь. В которой для него оставалось всё меньше и меньше места.
Он всё ещё жил с ними в одной квартире. Но он перестал быть её центром. Он превратился в соседа, в квартиранта, который исправно платил свою долю за проживание. Иногда он пытался что-то изменить, дарил ей цветы, звал в кино. Но она вежливо отказывалась. Внутри у неё было пусто. Перегорев, не возрождаются.
Она не знала, чем закончится эта история. Может быть, когда-нибудь, он действительно повзрослеет. А может, просто уйдёт. Но ей было уже всё равно. Она сидела вечером в своей тихой, чистой квартире, качая на руках своего маленького, сопящего сына, и знала, что она справится. Со всем. Одна. Потому что самая страшная ночь в её жизни уже прошла. И она её пережила.
– Я весь год пахала не для того, чтобы твоя мать поехала в отпуск! – я выхватила деньги из рук мужа