— Нет, ты только посмотри на них! — голос Варвары Егоровны, подобно ледяному ветру, ворвался в тёплую атмосферу воскресного обеда. — Буженину они едят! Мраморную! А родной матери на лекарства денег нет! Стыда у вас нет, ироды!
Алина замерла с ножом в руке, так и не донеся до тарелки Насти очередной аппетитный, сочащийся ароматным соком ломтик мяса. Артём, её муж, поперхнулся и закашлялся, его лицо моментально пошло красными пятнами. Девятилетняя Настя испуганно вжала голову в плечи, её большие голубые глаза наполнились слезами. Воскресный день, который обещал быть таким уютным и счастливым, трещал по швам.
— Мама, перестань, пожалуйста, — выдавил наконец Артём, отодвигая свою тарелку. — Мы же договаривались…
— Договаривались? — взвизгнула свекровь, и её пухлые, обычно румяные щёки, стали багровыми. Она стояла в дверях их кухни, незваная, как всегда, сгорбленная в позе вселенской страдалицы, но с глазами, мечущими молнии. — Это вы договаривались, а меня на порог смерти поставили! У меня давление скачет, сердце из груди выпрыгивает, а вы тут деликатесами объедаетесь! Я сегодня в аптеку зашла, цены видела? Мне на мои таблетки теперь до пенсии не хватит! А вы… буженина!
Варвара Егоровна картинно прижала руку к сердцу, закатила глаза и тяжело опустилась на ближайший стул, который жалобно скрипнул под её грузным телом. Алина медленно положила нож и вилку. Спокойствие. Главное — спокойствие. Она сделала глубокий вдох, стараясь сосчитать до десяти, но сбилась уже на третьей цифре.
— Варвара Егоровна, здравствуйте, — ровным, почти безжизненным голосом произнесла она. — Вы бы хоть поздоровались для приличия. И разулись бы. Мы только полы помыли.
Свекровь метнула на неё испепеляющий взгляд. — Умная какая! Мне плохо, а она мне про полы! Лучше бы спросила, как я до вас вообще доехала, старая, больная женщина!
Алина знала этот спектакль наизусть. За десять лет брака с Артёмом она выучила все роли, все реплики и все мизансцены в этом театре одного актёра. Варвара Егоровна была виртуозом манипуляции, способной вызвать чувство вины даже у камня. Артём, её любимый сын, был её самой преданной и самой уязвимой аудиторией. Он всегда мучился, разрываясь между матерью и женой, и чаще всего выбирал путь наименьшего сопротивления — уступал матери. Но сегодня что-то внутри Алины щёлкнуло. Возможно, это был испуганный взгляд её дочери, или усталость от бесконечных поборов, или просто этот восхитительный аромат запечённого мяса, на приготовление которого она потратила всё утро, создавая островок семейного счастья, который сейчас безжалостно растаптывали грязными сапогами.
— Мама, ну что ты опять начинаешь? — Артём поднялся, подошёл к матери и неловко погладил её по плечу. — Мы же тебе на прошлой неделе деньги давали. И на позапрошлой.
— Давали! — фыркнула Варвара Егоровна, стряхивая его руку. — Что вы мне давали? Копейки! На коммуналку и хлеб! А мне лечение нужно! Серьёзное! Мне врач прописал новые импортные таблетки, а они стоят как крыло от самолёта! И ещё уколы для суставов! И мази! А Лёнечке моему помочь надо…
При упоминании Лёнечки, младшего брата Артёма, Алина почувствовала, как внутри неё закипает уже не просто раздражение, а настоящая ярость. Леонид, сорокалетний оболтус, который всю жизнь сидел на шее сначала у родителей, а теперь и у матери с братом, был вечным «подающим надежды» бизнесменом. Его «проекты» — то разведение шиншилл в городской квартире, то торговля «уникальными» китайскими чаями, то создание «инновационного» приложения для знакомств — лопались один за другим, оставляя за собой только долги, которые потом гасила вся семья.
— А что случилось у Леонида на этот раз? — ледяным тоном поинтересовалась Алина, вставая из-за стола. Она подошла к Насте, обняла её за плечи и тихо шепнула: — Зайка, иди к себе в комнату, поиграй. Мы с бабушкой и папой сейчас поговорим.
Девочка, благодарно кивнув, шмыгнула в коридор. Оставшись втроём, Алина повернулась к свекрови. Взгляд её был прямым и жёстким.
— Так что там у Лёни? Опять шиншиллы не размножаются? Или инвесторы сбежали?
Варвара Егоровна насупилась. Она не любила, когда Алина говорила о Леониде таким тоном. — Не твоё дело! У него серьёзные проблемы! Ему нужно срочно закрыть кредит, иначе… иначе будут большие неприятности! Он же мой сын! Я не могу его бросить в беде!
— Он и ваш сын, и Артём ваш сын, — отчеканила Алина. — Только почему-то проблемы одного сына должен решать другой. Артём работает на двух работах, чтобы мы могли себе позволить эту, как вы выразились, «буженину» раз в месяц. Чтобы Настя ходила в хорошую школу и на кружки. Чтобы у нас была еда в холодильнике и оплаченные счета. Мы не печатаем деньги, Варвара Егоровна.
— Да что ты мне рассказываешь! — снова завелась свекровь. — Я своего сына лучше знаю! Он добрый, он бы матери последнее отдал! Это всё ты! Ты его против меня настраиваешь! Вертихвостка городская! Прибрала парня к рукам, а теперь из него все соки выжимаешь! А на мать родную ему наплевать!
— Алина, прекрати, — вмешался Артём, его голос дрожал. — Маме и правда плохо.
— Ей плохо, потому что она снова пришла требовать денег на очередную авантюру Лёни! — не выдержала Алина. Она подошла к серванту, достала блокнот и ручку и швырнула их на стол перед свекровью. — Давайте посчитаем. Просто ради интереса. Сколько мы вам дали за последние полгода?
Варвара Егоровна опешила от такой наглости. — Что… что ты задумала?
— Ничего. Просто считать. В январе, десятого числа, Артём перевёл вам пятнадцать тысяч. Якобы на замену труб. Двадцать пятого января — ещё десять, потому что у вас «сломался холодильник», хотя он у вас новый. В феврале…
Алина начала перечислять даты и суммы. Она, будучи человеком педантичным, записывала все крупные траты, особенно те, что уходили из семейного бюджета в «чёрную дыру» под названием «помощь маме». Артём слушал, и его лицо становилось всё более хмурым. Варвара Егоровна сначала пыталась спорить, кричать, что всё это ложь, но против точных дат и сумм, которые Алина подкрепляла выписками из банковского приложения в телефоне, спорить было трудно.
За полгода набежала сумма, сравнимая со стоимостью подержанного автомобиля. Сумма, на которую можно было бы съездить в хороший отпуск всей семьёй. Сумма, которая могла бы стать первым взносом на ипотеку для расширения их маленькой двушки.
— Сто семьдесят пять тысяч рублей, — подытожила Алина, захлопнув блокнот. — Это не считая продуктов, которые мы вам привозим каждую неделю, и оплаты вашей коммуналки, которую мы тоже взяли на себя, потому что вам «тяжело». Скажите, Варвара Егоровна, какие импортные лекарства столько стоят? Или, может, это стоимость нового бизнес-плана Леонида по разведению страусов на балконе?
Свекровь молчала, тяжело дыша. Аргументы у неё закончились, и она перешла к последнему, самому сильному оружию в своём арсенале — слезам.
— Неблагодарные! — завыла она, и крупные, как горох, слёзы покатились по её щекам. — Я на вас всю жизнь положила! Ночей не спала, куска не доедала! Артёмушку на ноги поставила, вырастила, выучила! А ты, — она ткнула пальцем в Алину, — пришла на всё готовенькое и ещё меня, старуху, в каждой копейке попрекаешь! Да если бы не я, где бы вы сейчас были?
Артём не выдержал. — Мама, хватит! Алина права. Мы помогаем тебе, как можем, и даже больше. Но Лёня… он взрослый мужик. У него своя семья, жена Тамара. Почему они не работают? Почему мы должны содержать их всех?
— Темочка, сынок, да как ты можешь! — всхлипнула Варвара Егоровна, ухватившись за спасительную ниточку. — Тамарочка же у нас слабенькая, болезненная. А Лёнечка… он творческий человек, ранимый! Ему нельзя на завод, он там зачахнет! Он ищет себя!
— В сорок лет? — горько усмехнулась Алина. — Знаете, Варвара Егоровна, я тоже человек творческий. Я кондитер. Я создаю красоту. Но я встаю в пять утра, чтобы к открытию кофейни, где я работаю, были свежие торты и пирожные. Я стою на ногах по десять часов в день. А потом прихожу домой и стою у плиты здесь, чтобы приготовить ужин для своей семьи. И вот эту буженину, — она кивнула на остывающее мясо, — я готовила не для того, чтобы выслушивать упрёки. Я готовила её для своего мужа и своей дочери, потому что они это заслужили. Потому что мой муж вкалывает, а моя дочь — отличница.
Она сделала паузу, переводя дух. — Так вот. Моё предложение. Мы, как и раньше, будем оплачивать ваши счета и покупать вам необходимые продукты. Раз в месяц мы будем давать вам фиксированную сумму на лекарства и личные расходы. «Вот, — она написала на листке цифру, — десять тысяч рублей». Это сверх всего остального. И ни копейкой больше. Все просьбы о помощи Леониду будут игнорироваться. Если он хочет денег, пусть найдёт работу. Любую. Дворником, грузчиком, курьером. Это не стыдно. Стыдно сидеть на шее у брата и престарелой матери.
Варвара Егоровна смотрела на невестку так, будто та предложила ей выпить яду. — Десять тысяч? Да ты… ты смеёшься надо мной?
— Я абсолютно серьёзна. Это наше общее с Артёмом решение. — Алина посмотрела на мужа. В её взгляде была не мольба, а требование. Требование выбрать наконец, чью сторону он занимает.
Артём сглотнул. Он посмотрел на заплаканное, искажённое гневом лицо матери, а потом на свою жену — сильную, уставшую, но решительную. Он увидел за её спиной их дочь, которая наверняка сейчас сидит в своей комнате и всё слышит. Он вспомнил, как Алина радовалась, когда он получил повышение, не потому что у них будет больше денег, а потому что он сможет чуть меньше работать и больше времени проводить с семьёй. Он вспомнил, как они вместе мечтали о поездке к морю, откладывая каждую тысячу. И как эти тысячи потом утекали сквозь пальцы на бесконечные «нужды» матери, которые на поверку оказывались нуждами его непутёвого брата.
— Да, мама, — твёрдо сказал он, и Алина с удивлением и облегчением увидела, как распрямились его плечи. — Это наше общее решение. Мы тебя любим и будем заботиться о тебе. Но содержать Лёню и его семью мы больше не будем. Хватит.
Это был удар под дых. Варвара Егоровна не ожидала бунта от своего мягкотелого, податливого старшего сына. Она смотрела на него несколько секунд, не веря своим ушам. Затем её лицо приобрело выражение трагической оскорблённости.
— Понятно, — процедила она, поднимаясь со стула. — Всё с вами понятно. Обработала она тебя, сынок. Околдовала. Ну что ж. Живите. Объедайтесь своей бужениной. А мать пусть помирает под забором. Только на похороны мои не приходите! Не нужны мне ваши крокодиловы слёзы!
Она развернулась и, не попрощавшись, громко топая своими не разутыми сапогами по чистому полу, вылетела из квартиры, с силой хлопнув дверью так, что в серванте звякнула посуда.
В наступившей тишине было слышно, как тикают часы на стене. Артём стоял посреди кухни, растерянный и опустошённый. Алина подошла к нему и молча взяла его за руку.
— Ты всё правильно сделал, — тихо сказала она. — Я… я чувствую себя ужасно, — прошептал он. — Она же моя мать. — Да. Но ты ещё и мой муж. И отец Насти. Наша семья должна быть на первом месте. Мы не можем тащить на себе всю жизнь твоего брата. Это не помощь, это медвежья услуга. Человек никогда не научится ходить, если его всё время носить на руках.
Он посмотрел на неё, и в его глазах была благодарность. — Ты права. Как всегда. Прости, что я так долго не мог этого понять. — Ничего, — Алина улыбнулась, хотя уголки её губ дрожали. — Лучше поздно, чем никогда. Пойдём, позовём Настю. Обед стынет.
Они поели в молчании. Буженина, которая ещё час назад казалась верхом кулинарного искусства, теперь имела привкус горечи и скандала. Но вместе с этим в воздухе появилось что-то новое — ощущение освобождения. Будто из комнаты, где было душно и тесно, наконец-то вынесли громоздкий старый шкаф, и сразу стало легче дышать.
Вечером, когда Настя уже спала, Артём подошёл к Алине, которая сидела с книгой на диване, но не читала, а просто смотрела в одну точку.
— Ты думаешь о ней? — спросил он. — Да, — кивнула она. — Переживаю. Вдруг ей и правда плохо станет? — Не станет, — вздохнул Артём. — У неё давление поднимается строго по расписанию: перед тем, как нужно попросить денег. Знаешь, я сегодня, когда ты всё это говорила… я вспомнил одну вещь. Очень странную.
— Какую? — Когда мне было лет семнадцать, бабушка, мамина мама, сильно болела. Она жила отдельно, в своей квартире. Мама тогда часто говорила, что еле сводит концы с концами, что все деньги уходят на лекарства для бабушки. Я подрабатывал после школы, отдавал ей почти всё. А потом бабушка умерла. И мама сказала, что квартира отошла государству, потому что была неприватизированная или что-то в этом роде. Я тогда не вникал. А сейчас подумал… странно это. Бабушка была очень хозяйственная, она бы не оставила такой важный вопрос без внимания.
Алина отложила книгу. — А что, если квартира не отошла государству? — Не знаю. Это было так давно. Двадцать лет прошло. Мама потом продала нашу старую трёшку, где мы с Лёней выросли, купила себе эту однушку на окраине, а нам с братом разделила оставшиеся деньги. Мне как раз хватило на первый взнос за нашу квартиру, а Лёня свои спустил за пару месяцев на очередной «гениальный проект».
— То есть, она говорила, что еле сводит концы с концами, а потом у неё появились деньги с продажи квартиры? — Ну да. Она говорила, что это всё, что у неё осталось. И что она всё разделила по-честному.
Они помолчали. В голове у Алины, привыкшей к логике и точности, что-то не сходилось. Какая-то деталь в этом рассказе казалась фальшивой.
— Послушай, — сказала она медленно, — а у тебя остались какие-нибудь старые документы? Может, свидетельство о рождении, где указан адрес, где вы жили? Или какие-то бабушкины бумаги? — Вряд ли. Мама всё забирала. У меня только паспорт и военный билет. Но… у меня есть тётя Зоя. Мамина двоюродная сестра. Они не очень ладят, но иногда созваниваются. Она живёт в другом городе, но она всё про нашу семью знает. Она очень дотошная. Может, она что-то помнит?
— Позвони ей, — решительно сказала Алина. — Прямо сейчас. Просто спроси, как дела. И невзначай заведи разговор о прошлом, о бабушке, о той квартире. Скажи, что ностальгия замучила.
Артём колебался. Он не любил беспокоить родственников, тем более по таким щекотливым вопросам. Но взгляд Алины был настойчивым. Он взял телефон и, найдя в записной книжке номер, нажал на вызов.
Тётя Зоя, бодрая и словоохотливая пенсионерка, обрадовалась звонку. Она долго расспрашивала про Алину, про Настю, про работу. Артём терпеливо отвечал, а потом, как бы между прочим, сказал: — Тёть Зой, а я тут на днях вспоминал детство… Нашу старую квартиру на Лесной. И бабушку Аню вспомнил. А ты не помнишь, что стало с её квартирой после… ну, после всего? Мама говорила, что она отошла государству.
На том конце провода на несколько секунд повисла тишина. — Государству? — удивлённо переспросила тётя Зоя. — Странно… Варька мне совсем другое говорила. — А что она говорила? — сердце Артёма забилось чаще. Алина, сидевшая рядом, подалась вперёд, ловя каждое слово. — Да говорила, что продала она её. Сразу после смерти бабы Ани. Сказала, что деньги нужны были срочно, вам с Лёнькой на ноги подниматься. Ещё жаловалась, что дёшево отдала, чуть ли не за бесценок. А что, не продавала разве?
Артём почувствовал, как по спине пробежал холодок. — Продавала… — растерянно пробормотал он. — Да, наверное, продавала. Я просто запамятовал. Спасибо, тёть Зой, что напомнила.
Он быстро свернул разговор и положил трубку. Лицо у него было белым, как полотно.
— Она сказала, что мама продала бабушкину квартиру, — медленно произнёс он, глядя на Алину широко раскрытыми глазами. — Сразу после её смерти. А нам она сказала, что квартира отошла государству. Зачем она соврала?
Алина встала и начала ходить по комнате. Её ум, натренированный на сложных рецептах и точных пропорциях, уже выстраивал логическую цепочку.
— Она соврала, потому что не хотела делиться деньгами от продажи. Потом она продала вашу общую квартиру, и те деньги уже разделила, чтобы всё выглядело по-честному. Но деньги от бабушкиной квартиры… она оставила себе.
— Но куда она могла их деть? — недоумевал Артём. — Она никогда не жила богато. Всегда жаловалась на нехватку средств.
— А может, она и не потратила их, — предположила Алина. — Может, она их куда-то вложила. Или… — её осенило. — Артём, а ты уверен, что твой брат такой уж бездарный бизнесмен?
— В смысле? Конечно, уверен. У него же ничего никогда не получалось. — А что, если получалось? Что, если первоначальный капитал для всех его «проектов» давала ему мать? Из тех самых, «спрятанных» денег. А когда они заканчивались, и проект прогорал, она начинала тянуть деньги из нас, чтобы покрыть убытки и дать ему на новую авантюру.
Картина складывалась. Ужасающая, циничная, но на удивление логичная. Варвара Егоровна, обожавшая своего младшего, «ранимого» сына, втайне от старшего, «надёжного», спонсировала его провальные начинания, а расплачиваться заставляла всю семью, прикрываясь болезнями и бедностью.
— Не может быть, — прошептал Артём, но по его лицу было видно, что он и сам в это уже не верит. — Родная мать…
— Люди способны на многое, когда речь идёт о слепой любви и деньгах, — жёстко сказала Алина. — И это ещё не всё. Есть ещё одна деталь, которая не даёт мне покоя.
— Какая? — Твоя тётя. Она сказала: «Странно… Варька мне совсем другое говорила». Не «я слышала», не «мне кажется», а именно «говорила». Лично. Значит, они общались в тот период. И твоя мать не побоялась сказать сестре про продажу, потому что была уверена, что вы никогда не будете это обсуждать. Но что, если и тёте она сказала не всю правду?
Алина остановилась и посмотрела на мужа. — Артём, нам нужно это выяснить. Нам нужно узнать правду. Не ради денег. А ради справедливости. Ради тебя. Ты всю жизнь живёшь с чувством вины перед матерью, а она, возможно, все эти годы просто тобой пользовалась.
— Но как мы это узнаем? — беспомощно спросил он. — Прошло двадцать лет. — Существуют архивы. Росреестр. Можно сделать официальный запрос о судьбе недвижимости. Узнать, кто был собственником квартиры, когда и кому она была продана. Если она вообще была продана.
Глаза Алины горели азартом и решимостью. Этот день, начавшийся с семейного скандала из-за куска мяса, грозил перерасти в настоящее расследование, которое могло вскрыть старые раны и перевернуть их жизнь с ног на голову. Артём смотрел на свою жену — и видел в ней не просто уставшую женщину, а настоящего бойца, готового защищать свою семью до конца. И он понял, что больше не может оставаться в стороне. Он должен быть с ней.
— Хорошо, — сказал он твёрдо. — Что мне нужно делать?
Алина улыбнулась. — Для начала, найди старый адрес твоей бабушки. Точный адрес. А дальше… дальше я всё придумаю.
Она не знала, что ждёт их впереди, какие тайны им предстоит раскрыть и с каким предательством столкнуться. Но она точно знала одно: сегодняшний день стал точкой невозврата. Они сбросили с себя оковы чужих манипуляций, и теперь перед ними лежал новый, неизвестный путь. Путь к правде. И где-то в конце этого пути их ждала разгадка тайны, в которой, как оказалось, всё дело было в квартире.
— Ты понимаешь, что, если там действительно что-то есть, обратной дороги уже не будет? — Ольга, лучшая подруга Алины, сделала большой глоток остывшего латте и внимательно посмотрела на неё поверх очков в модной оправе. — Это ящик Пандоры. Откроешь — и оттуда может вылететь такое, что мало не покажется. Ты готова к этому? Твой Артём готов?
Они сидели в их любимой кофейне, том самом месте, где Алина подрабатывала и где витал божественный аромат свежей выпечки и кофе. Но сейчас Алина не замечала ни запахов, ни уютной суеты вокруг. Все её мысли были там, в прошлом, в туманной истории двадцатилетней давности.
— Я не знаю, готова ли я, — честно призналась Алина, вертя в руках бумажную салфетку. — Но я точно знаю, что больше не могу смотреть, как моего мужа пожирает чувство вины. Он хороший человек, Оль. Слишком хороший. И его мать этим пользуется всю жизнь. Этот скандал с бужениной… он был последней каплей. Я увидела, как он выпрямился, как впервые за десять лет сказал ей твёрдое «нет». И я поняла, что должна помочь ему докопаться до правды. Иначе эта гиря так и будет висеть на его ноге, утягивая на дно и его, и меня, и Настю.
Ольга работала помощником юриста в небольшой конторе и обладала трезвым, прагматичным умом, который так был нужен сейчас Алине, переполненной эмоциями. — Хорошо. Я тебя поняла. Тогда действуем по плану. Первое и самое главное — точный адрес квартиры твоей свекрови. Без него мы не сдвинемся с места. Второе — тебе нужно будет оформить на меня доверенность, чтобы я могла делать официальные запросы. Это сэкономит вам кучу времени и нервов. Третье — будь готова к тому, что это может стоить денег. Запросы, выписки, консультации…
— Мы найдём деньги, — решительно перебила Алина. — Мы лучше на море не поедем, но мы должны это выяснить.
Вечером того же дня они устроили дома «археологические раскопки». Артём принёс с антресолей старый, пахнущий нафталином чемодан, в котором хранились его детские и юношеские сокровища: школьные дневники, фотографии, какие-то грамоты, коллекция вкладышей от жвачек. Настя с восторгом разглядывала выцветшие снимки молодого папы с забавным чубом и мамы в смешном платье.
— Пап, а это кто? — спросила она, ткнув пальчиком в фотографию пожилой женщины с добрыми, лучистыми глазами. Артём взял карточку. Сердце больно сжалось. — Это твоя прабабушка, Настенька. Баба Аня. Мама моей мамы.
Он перевернул фотографию. На обороте каллиграфическим, но уже немного дрожащим почерком было выведено: «Моему любимому внуку Артёмушке на память. Май 1998 года. Ул. Лесная, д. 12, кв. 74».
Алина и Артём переглянулись. Вот он. Адрес. Ключ, который мог открыть заржавевший замок старой тайны. Артём долго смотрел на лицо бабушки, словно пытаясь прочесть в её глазах ответ. Он почти не помнил её в здравии, в его памяти она осталась в основном больной, слабой. Но на этой фотографии она улыбалась, и в её улыбке было столько тепла и любви, что у него защипало в носу.
— Она очень меня любила, — тихо сказал он. — Я помню, как она тайком от мамы совала мне в карман то конфету, то рубль на мороженое. И всегда говорила: «Ты, Тёмушка, у меня парень основательный, надёжный. На тебя всегда можно положиться».
Эти слова сейчас звучали как горькая ирония. Всю жизнь он был надёжным и основательным, и именно на эту его надёжность взваливали непосильный груз.
Следующие несколько недель прошли в томительном ожидании. Ольга, получив доверенность, запустила бюрократическую машину. Алина и Артём старались жить обычной жизнью, но напряжение витало в воздухе. Варвара Егоровна, выдержав театральную паузу, начала атаковать. Она звонила Артёму на работу, рыдала в трубку, жаловалась на подскочившее давление, на чёрствость и неблагодарность детей. Говорила, что умирает в одиночестве, и никто ей даже стакан воды не подаст.
Первые пару раз Артём поддавался, начинал оправдываться, что-то обещать. Но после разговора с Алиной его позиция стала твёрже. — Мама, мы же договорились, — повторял он в трубку снова и снова. — Мы оплачиваем твои счета. Продукты я завезу в субботу. На лекарства мы перевели тебе деньги. Что ещё? — Мне твоего внимания не хватает, сынок! — завывала Варвара Егоровна. — Мне бы поговорить, душу излить! А вы… — Мам, если ты хочешь поговорить о чём-то, кроме денег для Лёни, я всегда готов. Но если ты опять начнёшь про его кредиты, я положу трубку.
И он клал. Каждый такой разговор был для него пыткой, но с каждым разом его голос становился всё увереннее. Он, словно подросток, заново выстраивал свои личные границы, которые его мать с самого детства беззастенчиво нарушала.
Однажды вечером, когда они ужинали, раздался звонок от Ольги. — Привет. «У меня новости», —сказала она без предисловий. — Я получила выписку из ЕГРН. Вы сидите? — Сидим, — ответила Алина, чувствуя, как холодеют руки. Артём замер с вилкой в руке. — В общем, так. Квартира по адресу: улица Лесная, дом 12, квартира 74, действительно принадлежала на праве собственности вашей бабушке, Анне Петровне. После её смерти, спустя три месяца, в права наследства вступила её единственная дочь, ваша мать, Варвара Егоровна. Это стандартная процедура. А вот дальше — самое интересное.
Ольга сделала паузу, и Алина услышала, как та шелестит бумагами. — Квартира не была продана. — Как не продана? — ахнула Алина. Артём вскочил со стула. — А что же с ней? — Спустя ещё два месяца, то есть через пять месяцев после смерти бабушки, Варвара Егоровна оформила на эту квартиру договор дарения. — Кому? — в один голос спросили Алина и Артём. — Своему сыну, — медленно и отчётливо произнесла Ольга. — Леониду Артёмовичу. Вашему брату. Квартира была ему подарена. Безвозмездно. С тех пор и по сей день он является её единственным собственником.
В кухне повисла звенящая тишина. Артём медленно опустился обратно на стул. Он смотрел в одну точку, и лицо его было похоже на маску.
— То есть… — прохрипел он. — Она не продавала её. Она не отдавала её государству. Она просто… подарила её Лёне? А мне… а мне она врала все эти годы? И тянула из меня деньги… чтобы содержать его, пока он живёт в квартире, которая должна была быть… нашей? Общей?
Правда оказалась гораздо уродливее и циничнее, чем они могли себе представить. Дело было не просто в деньгах. Дело было в чудовищном, запредельном предательстве. Варвара Егоровна не просто обделила одного сына в пользу другого. Она заставила обделённого сына оплачивать безбедное существование своего любимчика, прикрываясь ложью, болезнями и материнской любовью.
Алина подошла к мужу и обняла его за плечи. Он дрожал. — Оля, а… можно что-то сделать? — спросила она в трубку, стараясь, чтобы голос не срывался. — Оспорить это дарение? — Теоретически, срок исковой давности по таким делам — три года. Но даже если бы он не прошёл, оспорить дарственную практически невозможно. Нужно доказать, что даритель был невменяем или действовал под давлением. Судя по тому, какой была ваша свекровь, доказать это нереально. Юридически тут всё чисто. Вопрос только в моральной стороне дела.
— Я понял, — глухо сказал Артём. Он высвободился из объятий Алины, взял со стола ключи от машины. — Ты куда? — испуганно спросила она. — К ним. Я должен посмотреть им в глаза. Всем. И маме. И брату. — Я с тобой! — Нет. Я один. Пожалуйста.
Алина видела, что спорить бесполезно. В его глазах была такая боль и такая холодная ярость, что ей стало страшно. Она только кивнула.
Дом, в котором жила его мать, встретил Артёма знакомым запахом старческой квартиры — смесью корвалола, жареной капусты и пыли. Варвара Егоровна, открыв дверь, всплеснула руками. — Тёмочка! Сыночек! А я чувствовала, что ты придёшь! Сердце материнское не обманешь! Проходи, я как раз чайник поставила.
Она суетилась, улыбалась, словно не было никаких скандалов и тяжёлых разговоров. Артём молча прошёл в комнату и сел на диван.
— Мама, я всё знаю, — сказал он тихо, без крика. От этого спокойного тона Варваре Егоровне стало не по себе. — Что ты знаешь, сынок? Что мать у тебя старая, больная… — Я знаю про бабушкину квартиру на Лесной.
Улыбка сползла с лица Варвары Егоровны. Она замерла, а потом медленно опустилась в кресло напротив. — Что… что ты такое говоришь? Я же тебе рассказывала, она государству отошла… — Не ври мне больше, мама. Пожалуйста. Хотя бы сейчас. Я сделал официальный запрос. Я знаю, что ты вступила в наследство. И знаю, что ты подарила её Лёне.
Варвара Егоровна молчала, глядя на него испуганными глазами. Её лицо сморщилось, губы задрожали. Она поняла, что игра окончена.
— Я… я хотела как лучше, — залепетала она. — Лёнечка же… он такой неприспособленный, такой ранимый. А ты у меня сильный, ты всегда своего добьёшься. Я знала, что ты не пропадёшь. А ему нужна была поддержка, свой угол… — Свой угол? — горько усмехнулся Артём. — А та половина денег от продажи нашей общей квартиры, которую ты ему отдала, и которую он спустил за два месяца? Этого было мало? Ему нужен был свой угол, а мне, значит, ипотека на двадцать лет?
— Ну что ты сравниваешь! — вдруг взвилась она, переходя в наступление. — У тебя семья, жена вон какая хваткая! А у него что? Тамарочка, лебедь белая, ей работать нельзя, здоровье не позволяет! Ему одному их всех тянуть! — Так пусть бы и тянул! — голос Артёма начал срываться. — Пусть бы пошёл работать! Но зачем было врать мне? Зачем было все эти годы тянуть из моей семьи деньги, придумывать болезни, давить на жалость? Ты понимаешь, что ты сделала? Ты за мой счёт содержала брата, который живёт в квартире, украденной у меня!
— Я ничего не крала! — закричала Варвара Егоровна. — Это была квартира моей матери! Моей! Что хотела, то и сделала! А ты, неблагодарный, ещё смеешь меня упрекать!
В этот момент дверь открылась, и на пороге появились Леонид с Тамарой. Они, видимо, жили неподалёку и часто заходили к маме на ужин. — О, Тёмка приехал! — радостно протянул Леонид, пухлый, рыхлый мужчина с бегающими глазками. — Сто лет тебя не видел! А мы тут пирожков принесли. Ма, ставь чайник! — Что здесь происходит? — капризно спросила Тамара, худая бледная женщина с вечно недовольным выражением лица.
— А происходит вот что, — Артём встал, глядя на брата в упор. — Я узнал, что ты, Лёня, уже двадцать лет живёшь в бабушкиной квартире. Которую мама тебе «подарила». А мне все эти годы рассказывали сказки, что она отошла государству.
Леонид побледнел. Он посмотрел на мать, потом на брата. — Ну… да… — промямлил он. — А что такого? Мама так решила. — А то, что пока ты там жил-поживал, я пахал на двух работах, чтобы платить ипотеку и содержать свою семью! И из моей зарплаты твоя мама регулярно вытаскивала деньги, чтобы спонсировать твои идиотские «бизнес-проекты»!
— Это не твоего ума дело! — снова вмешалась Варвара Егоровна, бросаясь на защиту любимого сына. — Я мать, мне виднее, кому и как помогать! — Да какая ты мать?! — закричал Артём, и в этом крике была боль всех прожитых лет обмана и унижения. — Ты всю жизнь делила нас на любимого и нелюбимого! Одному — всё, а другому — долг и чувство вины! Ты сломала мне жизнь!
— Ах, сломала я ему жизнь! — заголосила Варвара Егоровна, хватаясь за сердце. — Посмотрите на него! Жена, дочь, квартира, машина! Это я ему жизнь сломала? А Лёнечка мой, несчастный, всю жизнь мается, ищет себя! — Хватит! — рявкнул Артём так, что все вздрогнули. — Хватит врать! Себе, мне, всем! Не ищет он себя! Он просто бездельник и лодырь, которого ты вырастила! А я… я больше не позволю себя использовать! Слышите? Ни копейки! Ни одной моей копейки вы больше не увидите! Болейте, помирайте, прогорайте в своих проектах — делайте что хотите! У меня больше нет ни матери, ни брата!
Он развернулся и пошёл к выходу. — Постой! — вдруг сказал Леонид. Голос у него был странный, тихий. — Не всё так просто.
Артём остановился, не оборачиваясь. — Что ещё? Какой ещё сюрприз вы мне приготовили? — Бабушка… она, когда маме квартиру отписывала… она письмо оставила. Для тебя.
Варвара Егоровна ахнула и бросилась к старому комоду, пытаясь загородить его своим телом. — Нет! Не смей! Я запрещаю! Но Артём уже всё понял. Он отстранил мать, рванул на себя верхний ящик. Среди старых бумаг и квитанций лежал пожелтевший конверт, на котором знакомым почерком было написано: «Артёмушке».
Он дрожащими руками вскрыл его. Внутри был сложенный вчетверо лист из школьной тетради.
«Здравствуй, внучек мой дорогой, Тёмушка, — читал он, и слёзы застилали ему глаза. — Если ты читаешь это письмо, значит, меня уже давно нет, а правда всё-таки вышла наружу. Прости меня, родной мой, если сможешь. Давление твоей матери было сильнее меня, старой и больной. Она заставила меня переписать квартиру на Лёню, говорила, что он пропадёт, а ты — сильный, ты справишься. Я спорила, плакала, но она была непреклонна. Я знаю, что это несправедливо. Ты всегда был моей опорой и надеждой. Поэтому я сделала то немногое, что могла. В старой шкатулке из-под монпансье, что стоит в этом комоде, лежат мои серёжки с камушками и колечко, ещё от моей мамы остались. Продай их, когда будет нужно. И ещё там, под двойным дном, лежит сберегательная книжка. Там немного, всё, что я смогла отложить со своей пенсии, пока твоя мать думала, что все деньги уходят ей на хозяйство. Это тебе, внучек. На твою жизнь. Не держи зла на мать, она любит вас обоих, просто любовь её слепая и странная. А Лёньку пожалей, ему с такой любовью ещё намучиться придётся. А ты живи честно, как я тебя учила. Знай, что я всегда тебя очень любила, мой хороший, мой надёжный мальчик. Твоя баба Аня».
Артём дочитал и молча опустил письмо. Он нашёл в ящике старую жестяную шкатулку. Внутри, на выцветшем бархате, тускло поблёскивали старинные украшения. Он нащупал пальцами картонное дно, поддел его. Под ним действительно лежала старенькая, серая сберкнижка.
Он поднял глаза. Варвара Егоровна стояла, закрыв лицо руками, и плакала — на этот раз по-настоящему, без всякой игры, мелкими, старческими, бессильными слезами. Леонид смотрел в пол, и на его лице было написано стыд и растерянность.
Артём положил письмо и сберкнижку в карман. Шкатулку с украшениями он закрыл и поставил обратно в ящик. — Это… это тоже твоё, — прошептала мать. — Забирай. — Не нужно, — тихо сказал он. — Бабушка хотела, чтобы я это продал, когда будет нужно. А мне сейчас не это нужно. Мне нужна была правда. Я её получил. Живите.
Он повернулся и вышел, не оглядываясь. Он шёл по тёмной улице к своей машине и впервые за много лет не чувствовал на плечах тяжёлого груза. Было больно, горько, но вместе с тем — легко. Словно он наконец-то сбросил с себя невидимые цепи.
Дома его ждала Алина. Она ничего не спрашивала, просто обняла его и долго так стояла, прижавшись к нему. И он рассказал ей всё — про квартиру, про крики, про письмо. Он плакал, и это были слёзы не слабости, а очищения.
Они не стали больше общаться ни с Варварой Егоровной, ни с Леонидом. Артём не отвечал на звонки. Через пару месяцев им позвонила тётя Зоя. — Привет, Артёмка. Слышала я, что у вас там произошло, — сказала она. — Варька мне звонила, плакалась. Говорит, Лёнька её совсем извёл. Как денег не стало извне поступать, так он начал её пенсию трясти. Тамарка его пилит. Хотят квартиру ту на Лесной продавать, в новостройку вкладываться. А мать твою с собой брать не хотят, говорят, обуза. Вот так вот.
Артём молча выслушал. Он не чувствовал ни злорадства, ни жалости. Только пустоту.
Деньги с той сберкнижки они сняли. Сумма оказалась не огромной, но вполне приличной. Вместе со своими накоплениями они добавили её и купили себе новую, трёхкомнатную квартиру в хорошем районе. Чтобы у Насти была своя большая комната, а у них с Алиной — своя спальня.
В день переезда, когда все коробки были распакованы, а Настя с восторгом носилась по своему новому царству, Алина подошла к Артёму, который стоял у окна и смотрел на закат. — О чём думаешь? — спросила она. — О бабушке, — улыбнулся он. — Думаю, она была бы рада за нас. Она подарила мне не деньги. Она подарила мне свободу.
Он обнял жену и дочь. Впереди была новая жизнь. Без лжи, без манипуляций, без чувства вины. Жизнь, где буженину можно было есть просто так, в любой день, не боясь, что за это придётся расплачиваться чем-то большим, чем просто деньги.
Козни за спиной