Ольга любила утро. Именно это самое крошечное время суток, пока Сергей ещё спит, а телефон молчит, и даже соседи сверху не успели включить дрель. Утро пахло кофе и свободой. Она тихо сидела на табуретке у окна, смотрела, как свет ложится на подоконник, и держала в руках кружку с трещинкой у ручки.
Квартира была не новой — панельная девятиэтажка, три комнаты, купленная в ипотеку на пятнадцать лет вперёд. Пока что платили уже восемь, и эта цифра грела душу: почти середина. Вроде как уже не съемное жильё, а «своё». И только эта приставка «почти» иногда раздражала: свобода была в рассрочку, а покой — в кредит.
Фиалки на подоконнике, ухоженные, аккуратно рассаженные, радовали глаз. Ольга всегда шутила, что это её «маленький сад», который никто не тронет. Ирония судьбы в том, что именно к фиалкам судьба позже и подкопается, но пока — идиллия.
Сергей проснулся ближе к девяти, зевнул, почесал затылок, пошёл в душ. У него был вид слегка раздобревшего мальчика, которому уже тридцать пять, но всё ещё хочется, чтобы «мама помогла». Не то чтобы он был плохим человеком. Просто… слишком мягким. И слишком привычным к тому, что за него думают другие.
— Оль, ты будешь яичницу? — крикнул он из кухни, уже роясь в холодильнике.
— Нет, я уже кофе выпила.
— Ну, ты как всегда… — Он хмыкнул, обиженно.
Его «как всегда» значило: «Ты странная, я не понимаю тебя, но спорить лень».
Всё бы ничего, если бы в это утро не раздался звонок в дверь.
Нина Петровна.
Свекровь всегда входила в квартиру так, будто это её личная вотчина, а Ольга здесь временная квартирантка. Хозяйка положения — в строгом костюме (даже дома!), с лакированной сумкой и лицом, словно у прокурора на процессе.
— А вы что, до сих пор спите? — возмущённо протянула она, даже не поздоровавшись. — Молодёжь! Ничего святого.
Ольга вздохнула. Она знала: если мама Сергея уже здесь — значит, день испорчен.
— Мам, ну ты чего так рано? — пробормотал Сергей, натягивая футболку.
— А кто вам продукты принесёт? Опять лапшу быстрого приготовления жрёте? — Она демонстративно поставила на стол пакет. — Вот, нормальный борщ, котлеты. Поешьте хоть как люди.
Ольга почувствовала, как внутри поднимается волна раздражения. Она терпела уже три года — с момента свадьбы. Нина Петровна приходила «как бы помочь», но на деле — проверяла, как Ольга «держит хозяйство».
— Спасибо, конечно, но у нас есть еда, — спокойно ответила Ольга.
— Да что у вас может быть? — отмахнулась свекровь. — Ты ж готовить не умеешь. Творчество твоё это… ну, на хлеб не намажешь. Художница!
Слово «художница» прозвучало, как диагноз.
Сергей смущённо кашлянул, глядя в сторону. Он всегда уходил от прямого конфликта. В такие моменты Ольга чувствовала себя один на один с противником.
— Мам, ну хватит. — Он попытался сгладить. — Ольга хорошо готовит.
— Конечно! — свекровь скривилась. — Ты-то, небось, рад хоть сосиске, если сам не купишь.
Ольга сделала глубокий вдох. Улыбнулась натянуто.
— Знаете, Нина Петровна, у нас всё в порядке. Нам правда не нужно…
— Оль, не начинай! — резко перебил Сергей. — Мам же как лучше хочет.
И вот оно. Эта фраза. «Как лучше».
Каждый раз, когда мать залезала в их жизнь, Сергей оправдывал её именно этими словами. Как будто за добрыми намерениями можно прятать любое хамство.
— Я не начинаю, Серёж, — холодно сказала Ольга. — Я просто хочу, чтобы меня уважали в моём доме.
— В нашем доме, — вставила Нина Петровна, складывая руки на груди. — И мой сын тут хозяин.
Воздух в кухне стал тяжёлым.
Сергей в этот момент сделал вид, что что-то срочно ищет в телефоне.
Ольга почувствовала, как внутри что-то надламывается. Она знала: долго молчать — значит, превратиться в мебель.
— Так, — её голос прозвучал твёрже, чем она ожидала. — Я не буду слушать, что я тут никто. Или мы разговариваем по-человечески, или дверь там.
Наступила тишина.
Секунду, две, три — и вдруг Нина Петровна резко схватила пакет с борщом и швырнула его в раковину. Жидкость плеснулась, заляпав плитку и пол.
— Вот и жрите свою лапшу! — выкрикнула она. — Я вам больше помогать не буду!
Сергей вскочил.
— Мам, ну ты чего?!
— Твою жену слушай теперь! — выкрикнула Нина Петровна, и её голос сорвался на визг.
Ольга стояла с каменным лицом. Внутри всё кипело.
Фиалки дрожали на подоконнике от сквозняка. И вдруг, совершенно не думая, Ольга выдохнула:
— Если вы ещё раз позволите себе так разговаривать, я сама выставлю вас за дверь.
Нина Петровна округлила глаза. Сергей застыл, будто получил удар.
Вот он, первый взрыв. Конфликт, которого все боялись, но который был неизбежен.
Ольга не ожидала, что после того утреннего скандала всё станет хуже. Казалось бы, взрыв произошёл — значит, напряжение должно было спадать. Но в их семье всё работало наоборот: чем громче грохот, тем гуще туман после.
Сергей в тот день ушёл на работу молча, даже не попрощавшись. Вечером вернулся хмурый, сел ужинать с видом оскорблённого ребёнка.
— Ну что ты молчишь? — осторожно спросила Ольга, подавая ему макароны.
— А что говорить? Ты сама всё сказала, — он смотрел в тарелку. — Маму обидела.
— Я себя защитила, Серёжа, — устало произнесла она. — Я тоже человек.
— Ты перегнула палку, Оль.
Её передёрнуло. Как удобно: его мама кидается борщом, орёт на полквартиры, а она «перегнула палку».
— Знаешь, — она поставила вилку на стол, — я не собираюсь больше оправдываться.
Он пожал плечами, вздохнул. И это молчание было хуже любой ругани: оно делало её виноватой по умолчанию.
Через три дня позвонили в дверь. Ольга открыла и едва не упала от неожиданности: Нина Петровна стояла на пороге с двумя большими сумками.
— Я переезжаю к вам, — произнесла она, как будто это было само собой разумеющимся. — У меня аллергия началась в старой квартире, соседи там ремонт делают, пыль, гипс… Я пожилой человек, мне нужен покой.
— Что?! — Ольга даже забыла дышать. — Вы серьёзно?
— Совершенно, — ответила свекровь и прошла мимо, будто хозяйка возвращалась в родной дом после долгого отпуска.
Сергей выскочил из комнаты:
— Мам, ну… ты же предупреждать должна!
— А что предупреждать? — она уронила сумки в прихожей. — Это же и твоя квартира, сынок.
Ольга почувствовала, как у неё перехватило дыхание. Её пространство, её дом — вдруг перестал быть её.
— Простите, но у нас нет свободной комнаты, — сдерживая дрожь, сказала она.
— Зато есть спальня, — Нина Петровна смерила её взглядом. — Мы с Серёжей там будем, а ты пока на диване в зале поживёшь. Молодая, тебе привычнее.
Мир перед глазами Ольги побледнел.
— Мам, да ты чего! — Сергей замахал руками. — Как это — мы с тобой в спальне? Это… ну… неудобно!
— Ничего, потерпит, — уверенно сказала Нина Петровна. — Ей же лучше — у телевизора заснёт.
Ольга услышала собственный голос, словно со стороны:
— Нет. В нашей спальне буду жить я.
— Посмотрим, — холодно ответила свекровь. — Сынок, помоги мне вещи разобрать.
Следующие дни превратились в ад.
Нина Петровна хозяйничала на кухне: переставила кастрюли, выбросила половину специй («чем меньше химии — тем лучше»), перевернула холодильник. Ольга вошла утром и не нашла даже кофе.
— Ты что сделала?! — воскликнула она, обнаружив пустую банку.
— Это гадость. Давление поднимает, — невозмутимо ответила свекровь.
Сергей тихо сидел за столом, пил чай и делал вид, что всё в порядке.
— Серёжа! — крикнула Ольга. — Ты вообще понимаешь, что здесь происходит?!
— Оль, ну маме тяжело, — пробормотал он. — Неужели так трудно потерпеть?
Слово «потерпеть» стало как пощёчина. Она уже терпела три года. Терпела уколы, замечания, проверяющие взгляды. Но это… вторжение.
Кульминация случилась вечером. Ольга вернулась с работы — и не смогла открыть дверь спальни.
Замок.
— Что это?! — закричала она, глядя на Нину Петровну, сидящую на диване с вязанием.
— Это мой сын поставил замок, — спокойно сказала та. — Ты всё равно редко заходишь. А нам нужна приватность.
Ольга на секунду онемела. Потом посмотрела на Сергея, стоящего рядом, и не узнала его лицо. Он был виноват, но упрям.
— Ты это сделал? — её голос дрожал.
— Оль… ну пойми… маме нужен покой, — пробормотал он. — У неё давление, нервы. Мы будем там, а ты пока… в комнате с фиалками.
Она шагнула ближе, почти ткнула пальцем ему в грудь.
— Это моя спальня. Мой дом. И если ты думаешь, что я буду ночевать на диване, ты ошибаешься.
— Не кричи, — зашипел он. — Соседи услышат!
— Пусть слышат! — выкрикнула она.
Её трясло. Внутри поднялось всё, что она копила годами: обиды, унижения, молчание Сергея, вечные визиты матери. Всё это взорвалось одним словом:
— Хватит!
Она рванула дверцу шкафа, вытащила сумку, открыла её и начала засовывать туда вещи Сергея. Рубашки, джинсы, носки летели, как снаряды.
— Ты что творишь?! — он бросился к ней, схватил за руки.
— Отпусти! — она вырвалась. — Либо она, либо я!
Нина Петровна вскочила, с лицом победительницы:
— Вот и отлично! Уходи сама!
— Нет, — Ольга посмотрела на неё мёртвым взглядом. — Уйдёте вы.
С этими словами она схватила со стола ключи от квартиры и подняла подбородок.
— Сегодня же.
Тишина рухнула, как бетонная плита.
Сергей побледнел. Нина Петровна открыла рот, но слов не нашла.
А Ольга впервые за три года почувствовала, что её голос больше не дрожит.
Утро началось со звона посуды. Нина Петровна гремела на кухне, как артиллерия перед атакой. Запах пригоревшей каши стоял такой, будто дом оккупировали солдаты голодной армии.
Ольга встала и пошла прямо туда. Она не пряталась. Не было больше смысла.
— Мы должны поговорить, — твёрдо сказала она, опершись руками о стол.
Сергей сидел напротив матери, жевал хлеб с маслом, не поднимая глаз. Нина Петровна величественно держала ложку, словно скипетр.
— О чём? — спросила она, прищурившись.
— О том, что в этой квартире живу я. И вы, Нина Петровна, здесь гостья.
— Ах так? — голос её зазвенел. — Сынок, слышишь, что твоя жена говорит? Она меня выгоняет! Меня!
Сергей вздрогнул.
— Оль, ну ты же понимаешь… это мама…
— Понимаю, — перебила она. — Понимаю, что ты взрослый мужик, а ведёшь себя, как мальчик под маминой юбкой.
Он поднял глаза. И впервые за долгое время они встретились. Там не было злости — только усталость и страх.
— Не делай этого, — тихо сказал он. — Мы же семья.
— Семья — это когда вместе. А у нас тут суд над каждым моим шагом. Я устала быть подсудимой в собственном доме.
Нина Петровна ударила ложкой по столу:
— Ты неблагодарная! Всё ради тебя! Кормлю, убираю, советую! А ты… выгнать меня хочешь!
Ольга подошла ближе, нависла над ней.
— Да. Хочу. И вы уйдёте сегодня.
— А если нет? — в её глазах мелькнула сталь.
Ольга достала из ящика тумбочки папку с документами и положила на стол.
— Ипотека оформлена на меня. Ты, Серёжа, прекрасно знаешь. Квартира моя.
Сергей побледнел. Он знал. Он всё время делал вид, что «общее», но бумаги не врали.
— Ты не имеешь права! — выкрикнула Нина Петровна.
— Имею. По закону.
Она сказала это так спокойно, что сама удивилась. Голос не дрожал.
Секунду в комнате стояла мёртвая тишина. Потом Нина Петровна вскочила, толкнула стул, схватила сумку и рванула к двери.
— Я ещё вернусь! — бросила она.
— Нет, — твёрдо сказала Ольга. — Больше — никогда.
Дверь хлопнула так, что посыпалась штукатурка.
Сергей остался сидеть за столом. Он выглядел сломленным, как ребёнок, у которого отобрали игрушку.
— Ты чего наделала, Оль? — прошептал он. — Ты разрушила всё.
Она посмотрела на него долгим взглядом.
— Нет, Серёж. Это не я разрушила. Это ты не смог построить.
И вышла из кухни.
Вечером она сидела у окна. Фиалки стояли целые, ни одна не упала. Квартира была тиха — впервые за много месяцев.
Сергей собрал вещи к ночи. Без скандала, без слов. Просто ушёл за матерью.
Ольга смотрела, как он закрывает дверь, и не плакала. Было пусто, но легко.
Она понимала: впереди одиночество. Но это одиночество было её собственным выбором.
И впервые за долгое время она улыбнулась.
Конец.
Муж подал на развод, а через месяц пожалел о своем поступке. Реакция бывшей жены стала для всех неожиданностью