В тот субботний октябрьский вечер ничего не предвещало беды. Воздух пах прелой листвой и первым морозцем, схватившим влажную землю. Даша вернулась из своей хореографической студии уставшая, но довольная. Младшая группа сегодня впервые танцевала «Вальс цветов», и маленькие «подснежники» в белых пачках были так трогательны, что у неё до сих пор стоял комок в горле от умиления.
Толик сидел в кресле перед телевизором, где шёл какой-то боевик. Он даже не повернул головы, когда она вошла.
— Привет, — бросила Даша, стягивая с ног сапоги. — Есть будешь? Я борщ сварила, со сметанкой, как ты любишь.
— Не хочу, — буркнул он, не отрывая взгляда от экрана, где мелькали взрывы и погони.
Эта его новая привычка — отвечать односложно, уткнувшись в телевизор или телефон — раздражала всё сильнее. Раньше они всегда ужинали вместе, обсуждали, как прошёл день. Даша рассказывала про своих учениц, про новые постановки, а Толик — про дела на его небольшом шиномонтаже. Теперь же он словно отгородился от неё невидимой стеной. Даша вздохнула, списав всё на усталость и мужской «кризис среднего возраста», о котором так много писали в журналах. Ему стукнуло пятьдесят пять, возраст серьёзный.
Она прошла на кухню, налила себе тарелку горячего, ароматного борща и села за стол. Ела одна, в тишине, нарушаемой только грохотом выстрелов из гостиной. Было тоскливо. Даже кот Маркиз, обычно ластящийся в ногах в ожидании кусочка мяса, сегодня спал на подоконнике, свернувшись плотным рыжим клубком.
Доев, Даша вымыла посуду и решила, что пора вытаскивать мужа из его раковины. Она заварила его любимый чай с чабрецом, нарезала тонкими ломтиками лимон, достала из вазочки домашнее овсяное печенье. С этим подносом она и вошла в комнату.
— Толь, давай чайку попьём? Что ты всё в этот ящик смотришь, там же одно и то же…
Она осеклась на полуслове. Толик сидел в неестественной позе, откинув голову на спинку кресла. Его лицо было бледным, с синеватым оттенком, а рука безвольно свесилась вниз, едва не коснувшись пола. Чашка, стоявшая на подлокотнике, съехала и разбилась.
Поднос с чаем полетел на пол. Горячие брызги ошпарили ноги, но Даша не почувствовала боли. В ушах зазвенело, сердце пропустило удар и заколотилось где-то в горле.
— Толик! — закричала она, бросаясь к нему. — Толечка, что с тобой?!
Он не отвечал. Дыхание было хриплым, прерывистым. Даша трясущимися руками схватила телефон. Пальцы не слушались, несколько раз она сбрасывала номер «скорой». Наконец, удалось дозвониться. Выкрикнув в трубку адрес, она бросилась к мужу, пытаясь расстегнуть ворот его рубашки. Руки были ледяными.
В эти минуты ожидания перед её глазами пронеслась вся их жизнь. Вот они, совсем юные, на танцах в городском парке. Вот он встречает её из роддома с огромным букетом ромашек — родилась их Леночка. А вот они, уже взрослые, строят дачу, сами кладут кирпичи для будущей веранды, смеются, перепачканные в цементе. Неужели всё это может вот так, в один миг, закончиться?
«Скорая» приехала на удивление быстро. Молоденький врач и пожилая фельдшерица засуетились вокруг Толика, делая уколы, измеряя давление.
— Обширный инфаркт, — констатировал врач. — Собирайтесь, везём в кардиологию. Вы жена?
Даша только кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Она суетливо забегала по квартире, пытаясь собрать какие-то вещи: паспорт, полис, тапочки, спортивный костюм. Руки дрожали так, что она не могла застегнуть молнию на сумке.
В больничном коридоре пахло лекарствами и тревогой. Даша сидела на жёсткой банкетке напротив реанимации, вцепившись в свою сумку. Время тянулось мучительно медленно. Она позвонила дочери. Лена примчалась через полчаса, бледная, испуганная, вместе с мужем Пашей.
— Мамочка, как он? Что говорят врачи?
— Ничего не говорят. Сказали, состояние тяжёлое. Ждите.
Они сидели втроём, обнявшись, и это молчаливое единство давало хрупкую опору. Паша съездил домой и привез Даше термос с горячим чаем и бутерброды, которые она не смогла проглотить.
Ближе к утру из дверей реанимации вышел высокий седовласый врач в белом халате. Он выглядел уставшим.
— Кто родственники Анатолия Воробьёва?
— Я жена, — Даша вскочила, подбегая к нему. — Это дочь.
Врач внимательно посмотрел на неё поверх очков. Его взгляд показался ей смутно знакомым.
— Состояние удалось стабилизировать. Кризис миновал, но он всё ещё очень слаб. Мы переводим его в палату интенсивной терапии. Первые дни — самые важные. Нужен полный покой.
— К нему можно? — шёпотом спросила Лена.
— Пока нет. Приезжайте завтра, после обеда. Я буду вашим лечащим врачом. Моя фамилия — Сомов, Андрей Петрович.
Он уже собирался уходить, но вдруг снова посмотрел на Дашу, чуть прищурившись.
— Простите, мы с вами раньше не встречались? Ваше лицо…
Даша отрицательно покачала головой. Сейчас ей было не до узнаваний. Все её мысли были там, за белой дверью, рядом с Толиком.
— Наверное, я ошибся. Езжайте домой, отдохните. Вам понадобятся силы.
Следующие несколько дней превратились в сплошной кошмар. Утром Даша ехала в больницу, отвозила бульоны и протёртые супы, которые Толик едва мог есть. Она видела его всего несколько минут в день. Он был слаб, бледен, говорил с трудом, но самое страшное — в его глазах она видела что-то новое: отчуждение и глухую тоску.
Свекровь, Тамара Семёновна, приехавшая из соседнего города, добавляла нервозности. Она сидела на кухне, пила валокордин и причитала, обвиняя во всём Дашу.
— Не досмотрела! Загнала мужика! Всё со своими танцульками носишься, а он один вечерами куковал! У него душа болела, вот и сердце не выдержало!
Даша молча сносила упрёки, сил спорить не было. Она чувствовала себя виноватой, хотя и не понимала, в чём именно. Может, и правда, в последнее время она слишком ушла в работу? Студия, которую она открыла десять лет назад после ухода из Дома культуры, была её детищем, её отдушиной. Она требовала много сил, но и давала их. А Толик… он всегда поддерживал. Или ей так казалось?
На пятый день, когда Даша привезла очередную баночку с куриным суфле, Толик впервые заговорил сам.
— Даш, присядь.
Она опустилась на краешек стула.
— Нам надо поговорить.
Его голос был тихим и глухим.
— Конечно, Толечка. Вот поправишься, вернёшься домой, и мы всё-всё обсудим.
— Нет. Я хочу сейчас. Я так больше не могу. Я ухожу от тебя, Даша.
Хрустальная ваза её жизни, стоявшая на прочном комоде, полетела на пол и разлетелась на тысячи мелких, острых осколков. Даша смотрела на мужа, не понимая. Ей показалось, что она ослышалась.
— Что? Куда ты уходишь? Ты же в больнице…
— Я ухожу к другой женщине. Её зовут Света. Мы вместе уже почти год.
Мир сузился до размеров этой белой больничной палаты, до запаха хлорки и тихого писка кардиомонитора. Год. Целый год он жил двойной жизнью. А она, дура, ничего не замечала. Его задержки на работе, которые он объяснял «завалом», его внезапные командировки в соседний город, его отстранённость… Всё сложилось в одну уродливую картину.
— Кто она? — единственное, что смогла выдавить из себя Даша.
— Это неважно. Она… она другая. Она меня понимает. С ней я чувствую себя живым. А с тобой… с тобой мы как соседи. Привычка, быт, борщи… Всё правильно, но пресно. Как дистиллированная вода.
Он говорил, а Даша смотрела на его губы, и ей казалось, что это говорит не её Толик, не тот парень, который когда-то носил её на руках через лужи, а какой-то чужой, злой человек.
— А как же Лена? Внук? Дача, которую мы вместе строили? Тридцать лет, Толик! Ты хочешь всё это вычеркнуть?
— Ничего я не вычёркиваю. Это жизнь. Так бывает. Я Лене всё объясню.
А квартиру… Квартира твоя, она тебе от родителей досталась, я на неё не претендую.
А вот дачу и машину надо будет поделить.
Дача. Её святилище. Место, куда она вложила всю свою душу. Каждый кустик, каждая грядка были политы её потом. Он ненавидел копаться в земле, приезжал только на шашлыки. И теперь он хочет это поделить?
Слёзы душили её. Она вскочила, опрокинув стул.
— Будь ты проклят, Воробьёв! — прошептала она. — Слышишь? Со своей Светой!
Она выбежала из палаты, не разбирая дороги. В коридоре она налетела на кого-то высокого и крепкого. Это был врач, Андрей Петрович. Он поддержал её за плечи.
— Дарья Сергеевна? Что случилось? Вам плохо?
Она подняла на него заплаканные глаза и вдруг узнала. Это был он. Андрюша Сомов. Её первая любовь, мальчик из параллельного класса, с которым они целовались на последнем звонке за школой. Тот самый, который уехал поступать в Москву и не написал ни одного письма.
— Даша? «Соколова?» —изумлённо произнёс он, вглядываясь в её лицо. — Я так и думал, что это ты… Господи, сколько лет…
Но Даше было не до воспоминаний. Боль была слишком острой. Она вырвалась из его рук и почти бегом бросилась к выходу, на холодный октябрьский воздух, который, казалось, обжигал лёгкие.
Дома она ходила из угла в угол, как раненый зверь. Всё в квартире напоминало о нём, об их общей жизни. Вот его кресло, вот его тапочки у дивана, вот на полке их свадебная фотография — они такие молодые, счастливые, смотрят в будущее с надеждой. Даша сорвала фотографию со стены и швырнула на пол. Стекло треснуло.
Приехала Лена. Она уже знала. Ей позвонил отец.
— Мама, как ты? — она обняла Дашу за плечи. — Я не верю. Я говорила с ним. Он как будто не в себе. Твердит одно: «Новая жизнь, я заслужил счастье». Какое счастье, на руинах?!
— А свекровь твоя дорогая что? — с горечью спросила Даша.
— А что бабушка… Она мне заявила: «Значит, Даша сама виновата, раз мужик налево пошёл. Свято место пусто не бывает». Я с ней так поругалась… Сказала, что ноги её в моём доме не будет.
Они сидели на кухне до поздней ночи. Лена пыталась успокоить мать, уговаривала её поесть. Но Даша не могла. Она пила воду и курила одну сигарету за другой, хотя не курила уже лет десять.
На следующий день позвонила Тамара Семёновна. Голос у неё был вкрадчивый, елейный.
— Дашенька, доченька… Не погуби ты сына моего! У него же сердце больное! Врачи сказали — никаких волнений. А ты ему вчера такое устроила! Он всю ночь за сердце хватался, давление подскочило!
— А что я должна была сделать, Тамара Семёновна? — ледяным голосом спросила Даша. — Обнять его и пожелать счастья с новой пассией?
— Ну зачем же так… Надо по-умному, по-женски. Ты же мудрая женщина. Ну, оступился мужик, с кем не бывает? Бес попутал. Перебесится и вернётся. А ты его сейчас оттолкнёшь, он и уйдёт насовсем. А эта вертихвостка его быстро окрутит, и останешься ты у разбитого корыта. А про дачу… Он же не со зла, Дашенька. Это она его науськивает, эта гадюка! Ей же надо где-то жить! Ты уступи, дочка, не зли его. Отдай ты ему эту дачу, бог с ней. Здоровье Толечки дороже. Он посмотрит, какая ты у него понимающая, и одумается. Пожалей его, он же больной человек!
Даша слушала этот вкрадчивый голос, и внутри всё холодело от омерзения. Жалость. Они давят на жалость. Хотят, чтобы она почувствовала себя виноватой в его болезни, чтобы уступила, отдала своё, а потом, может быть, её милостиво простят и примут обратно. Она представила, как Толик приводит в её, Дашин, дом эту Свету, как та хозяйничает на её кухне, спит в их постели, срывает её розы на её даче…
Рука, державшая трубку, дрожала. Она почти была готова согласиться, лишь бы прекратить этот кошмар, лишь бы он выжил, лишь бы всё стало как раньше. «Да, хорошо, я согласна, только пусть он…» — чуть не сорвалось с её губ.
В этот момент на кухню вошла Лена. Она увидела лицо матери, выхватила у неё из рук телефон.
— Алло, бабушка? — резко сказала она в трубку. — Хватит манипулировать мамой! Ничего она вам не отдаст! И если с папой что-то случится, то это будет только на вашей и его совести! Больше сюда не звоните!
Лена нажала отбой и крепко обняла Дашу.
— Мам, ты что? Ты чуть не сдалась! Не смей! Ты сильная, ты всё сможешь! А мы с Пашей тебе поможем.
Даша смотрела на дочь, на её решительное, любящее лицо, и впервые за эти дни почувствовала не удушающую боль, а жгучий, праведный гнев. Нет. Она не сдастся. Она не позволит вытереть об себя ноги. Ни ему, ни его матери. Битва за её жизнь, за её достоинство только начиналась. И она будет бороться. За себя. За свои розы. За право не быть раздавленной.
А в кардиологическом отделении городской больницы заведующий отделением Андрей Петрович Сомов сидел над историей болезни Анатолия Воробьёва и не мог отделаться от образа заплаканной женщины в больничном коридоре. Даша Соколова. Его Дашка. Девочка с двумя тугими косичками и смеющимися васильковыми глазами. Сколько же лет прошло? Тридцать пять? Тридцать семь? Жизнь развела их по разным городам, по разным судьбам, чтобы теперь столкнуть здесь, при таких трагических обстоятельствах. Он видел её боль, её отчаяние. И почему-то чувствовал, что эта встреча — не просто случайность.
Открыв конверт с деньгами, свекровь раздраженно спросила, почему так мало денег, и швырнула его под ноги невестки